Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник)
— Ну а направду — как вы там?
— Направду? — слегка усмехнулся майор. Ответил серьезно. — Если направду, то трудно. Пока держимся. Но очень трудно. Немцы наседают по нескольку раз в день. Но шоссе на всем протяжении Бренны — с тех пор, как мы заняли село, — контролируется нами постоянно. И по этому шоссе к фронту пока еще не удалось прорваться ни одной машине, ни одному подразделению солдат, гестапо или полиции… Да сил у нас маловато: не только оружия и патронов, а — стоящих, боеспособных партизан не хватает. Людей прибывает в отряд много. Мы даже не предполагали, что так увеличится наш состав. Потянулась к нам молодежь. Вот она-то и требует особого внимания. Ведь всех этих парней мало распределить по группам, их еще надо учить, как обращаться с оружием, учить основам боевого дела, конспирации, партизанской борьбы. На все это нужно время, а его-то у нас как раз и дефицит… В караулах, в патрулировании почти бессменно заняты одни и те же люди — старые партизаны да кое-кто из бывших военнопленных. Недосыпаем, конечно, не всегда успеваем поесть, иногда и мерзнем порядком — всего хватает. В школе — тесно, новичков уже расселяем в ближайших от штаба домах. А тут еще лошади, автомашины. Хозяйство расширяется… Ну совсем отдельная воинская часть! А живем все время — как на вулкане. Всегда готовы к бою, готовы и к отступлению. В любой момент поднимемся и — в гору! Благо, она у нас за спиной. Шпионы надоели — каждый день какого-нибудь, да приводят ко мне. Вчера «вашего», устроньского, поймали. Ходил в Бренне но домам, расспрашивал о партизанах, старался добыть их фотографии…
Откуда-то издалека, постепенно нарастая, приближался тяжелый, металлический гул. Чуть слышно подрагивал земляной пол, на котором мы сидели.
— Танки… — сказал майор и крепче обнял меня. Я уткнулась лицом в колючий ворс его полупальто.
А гул приближался. Вот уже загрохотало, казалось, все вокруг, и только тонкая дощатая стенка сарая отгораживала нас от этих грозных махин.
«Неужели есть где-то на свете Москва и в ней — мол дом, над которым уже не летают фашистские бомбардировщики? Неужели где-то на свете есть тишина и никто не грохочет вот так жутко вокруг тебя и над тобой?! Как же мне страшно!..» Я не призналась майору в этих мыс- лях, ничего не сказала ему ни о моем доме, ни о Москве. Он, наверное, понял все и без слов, потому что, когда вновь возвратилась тишина, не отстранился от меня, а, слегка укачивая, как маленького ребенка, тихо, шепотом запел свою любимую песню:
Ты ждешь, Лизавета,От друга привета,Ты не спишь до рассвета —Все грустишь обо мне.Одержим победу —К тебе я приедуНа горячем, боевом коне…
Я рассмеялась и сказала:
— Это будет очень впечатляюще: в Москву, на улицу Достоевского — «на горячем, боевом коне»!..
Утром Яничка торопливо передала нам завтрак и, не спускаясь в бункер, шепнула сверху:
— Сидите тихо. Пришли солдаты — семь человек. Ищут квартиру. Постараюсь отказать. Сейчас я их усадила за стол, подала бутылку шнапса…
Мы примолкли. Потянулись минуты ожидания — долгие и напряженные, как бывает в подобной ситуации. Вскоре послышались голоса, громкая, резкая речь — сначала у входа в сарай, потом ближе, но немного в стороне от бункера. Мы разом посмотрели наверх и… обмерли: убегая, Яничка впопыхах не прикрыла вход в бункер.
А разве какой-нибудь солдат пройдет мимо черной квадратной дыры в полу того сарая, где собирается разместиться? Мы пропали!
Шаги Янички и солдат приближались, их разговор становился слышнее. Мы встали, молча сгрудились у входа. Майор, как всегда, впереди. Приготовил лимонку. Слегка загородил меня плечом. Я достала из кармана жакета револьвер. Взвела курок. Партизаны и Василий тоже стояли наготове. Оставались считанные секунды до того страшного, что должно было произойти вот-вот сейчас… Мы хорошо знали, что ни одному из нас не уцелеть. Но майор неслышно переступал с места на место, чтобы полностью загородить меня собой. Спорить с ним не было возможности. Мы все стояли не дыша…
Голос Янички приближался, вот он раздался совсем рядом… у входа… И тут же мы услыхали ее быстрые удаляющиеся шаги и медленный тяжелый топот сапог следом.
Увела!
Мы переглянулись, еще боясь поверить, что опасность миновала. Потихоньку присели на нары, все еще держа оружие в руках. Столько решалось в эти минуты, что шутить по поводу пережитого ни у кого не возникло желания. И потому, что очень хотелось жить, и потому, что дело еще не было завершено. Очень всем нам хотелось увидеть победу, увидеть лично полный разгром врага. И не только увидеть, но и руку приложить к этому разгрому, самим в нем участвовать. И для этого нам нужно было остаться живыми!..
Весь день майор был немногословен, сдержан. После обеда Яничка пришла за ним и так же, как ходила сама, по потолку увела его в свою комнату. Для переговоров с фабрикантом. Из-за этих-то переговоров майор и остался на сутки в бункере Янички.
Один из богачей Устрони, фабрикант, с самого возникновения в Бескидах движения Сопротивления сочувствовал партизанам, помогал им деньгами и продуктами. Вот этот фабрикант и упросил Яничку организовать ему встречу с майором, о котором с самого момента выброски нашей группы знал от местных партизан. С одной стороны, фабриканту очень импонировало, что в Бренне действует Партизанская республика, народная власть, с другой… Приближается фронт, а это значит, что приближается конец войны, начало новой жизни в Польше, как-то она сложится?.. Было много вопросов, на которые он хотел получить ответы от советского майора, получить уже сейчас. Может быть, и такие: что нужно сделать, чтобы скорее пришла Красная Армия, какое участие он может принять в этом? Какая помощь необходима Партизанской республике — он готов оказать ее…
Вероятно, были и какие-то другие вопросы у фабриканта, но, когда майор возвратился в бункер, я не стала расспрашивать его о подробностях разговора, да он, наверное, не стал бы их передавать. Меня уже тревожило другое: предстоящая нам разлука и отсутствие даже малейшей надежды на скорую связь с Центром. Но майор сказал неожиданно:
— Просил поляка достать батареи типа БАС-80. Пообещал. Посмотрим, как удастся. — Долго молчал, потом добавил: — Он сказал, что на днях в Устроив прибывает еще одна воинская часть. Значит, тебе находиться здесь никак нельзя…
Вероятно, я не смогла скрыть и растерянность, и огорчение, и тревогу: опять эти ужасные переходы в горах. Майор попытался успокоить меня:
— Найдем для тебя такое место, куда ни один немец не доберется! Есть у меня на примете. Достанем тебе батареи — стучи на своем ключе тогда хоть целые сутки! Столько скопилось сведений, что хоть роман пиши!..
Василий вдруг почему-то засиял, обрадовался, понимающе переглянулся с майором. Мне совершенно безразлично, чему они улыбаются. Мне очень трудно отрываться сердцем от Янички. Такой она стала для меня близкой!..
И снова я одна в бункере. Снова ночь и темнота — густая, беспросветная. Никак не удается уснуть. Тревожит предстоящая разлука с этим хоть и не очень надежным, но приветливым домом.
Бункера… Бункера… Бункера… Сколько их было за эти месяцы? Почти полгода я все под землей и под землей. В подполье. Шестой месяц дневной свет украдкой: кусочек неба, кусочек леса…
Постепенно сквозь густую темноту в воображении возникает белое двухэтажное здание школы, никогда мною не виданное. И десятки, десятки людей, входящих в этот дом, выбегающих из него, обвешанных оружием, торопящихся на очередную схватку с оккупантами. А возле школы — немецкие автомашины. В сарае за школой перестукивают копытами лошади… Есть ли сарай в действительности — не знаю. Но он видится в моем воображении. Не на снежном же поле пасутся лошади, отбитые партизанами у немцев!
А главное — в школе люди… Партизаны… Десятки людей. Может быть, уже около двух сотен…
Когда в августе прошлого года мы приземлились в этом районе и постепенно наладили связь с партизанами, они жили в бункерах разрозненными небольшими группами. Где три-четыре человека, где — тринадцать-четырнадцать. И действовали каждая по своему плану.
По рассказам знаю, как нелегко им приходилось порой. Многих товарищей, близких потеряли в кровавых схватках с гитлеровцами и их пособниками. Очень часто не хватало у партизан оружия, боевого опыта. Может быть, поэтому и потянулись они душой к опытному фронтовику, кадровому офицеру — советскому майору? И автоматы ППШ, которыми были вооружены члены нашей группы, оказались очень кстати: не раз выручали партизан в трудную минуту. А у них еще встречались и флинты — двустволки…
Всего четверо собралось нас тогда, в августе, после выброски. И то не сразу. Самым удачливым оказался Василий. Надо же было так угадать — приземлиться с парашютом прямо на поляне перед домом партизанских связных! Майор с Николаем две недели скитались в горах, прежде чем смогли добраться до партизан. Помогли пастухи, высоко в горах пасшие овец.
