Борис Егоров - Песня о теплом ветре
Короткая стоянка в Днепровке — и мы буксируем пушки дальше.
Захлебываются в грязи тракторы, надрываются, глохнут моторы.
Командир отделения тяги сержант Пяткин докладывает: «Два трактора выходят из строя, нужны запчасти…»
Запчастей нет, взять их неоткуда. Я говорю:
— Может, что-нибудь сообразите сами?
Пяткин пожимает плечами.
— Раз надо — поехали…
Потом я вижу, как трактористы режут ножницами железный лист, проволоку, стучат о наковальню — и тракторы снова гудят, идут вперед.
Вот он, русский мужик, — сметливый, упрямый, терпеливый! «Раз надо — поехали». И ползут тракторы бог знает на чем. И тянут пушки с утра до вечера. Не важно, что с запчастями туго и траки то и дело отлетают на ходу. На остановке Пяткин и его трактористы что-нибудь придумают… Раз надо.
«Поставьте в небе кляксу!»
Над нами поют жаворонки.
Лето, жаркое лето.
Мы недалеко от Карпат.
После взятия Никопольского плацдарма наш полк вывели из боев и оставили в тылу на переформировку.
Из полка сделали пушечно-артиллерийскую бригаду. Она больше его ровно вдвое: раньше в каждой батарее было две 152-миллиметровые гаубицы-пушки, теперь четыре.
К трем огневым дивизионам добавился четвертый — дивизион артиллерийской инструментальной разведки. Это — глаза и уши бригады. На нескольких пунктах дивизиона АИР стоят звукозаписывающие аппараты для засечки батарей противника.
Когда формирование бригады было окончено, ее послали на Западную Украину, под Луцк.
Фронт был здесь тихий, и мы почти совсем не вели боев.
Смотришь в бинокль — крестьяне пашут нейтральную полосу.
Нейтральная полоса — несколько километров шириной. Мы ее не занимаем.
Немцев впереди почти нет. Редко-редко услышишь выстрел.
Тишина. Весна. Солнце. Глубокое голубое небо.
Позади наблюдательного пункта пенятся буйным цветом вишневые сады села Ческе Красув.
А потом поступил приказ: бригада перебрасывается в Прикарпатье.
Грузились в Луцке на товарной станции. Комендант станции майор административной службы недоуменно разводил руками, говорил подполковнику Истомину:
— Ничего не понимаю. Ваша бригада из Луцка едет к Карпатам, а вечером я должен принять точно такую же бригаду, которая из-под Карпат прибывает в Луцк. Ничего не понимаю…
Подполковник Истомин посмотрел на него с высоты своего гвардейского роста, похлопал несколько раз стеком по сапогам, сказал пренебрежительно:
— Вот это специально и делается для того, чтобы ты ничего не понял…
Любопытный комендант больше вопросов не задавал.
Две артбригады меняются местами. У одной тракторы быстроходные, и ей лучше действовать на равнине, у другой, у нашей, скорости меньше: она будет в горах.
Над нашим наблюдательным пунктом поют жаворонки и жужжит вездесущая настырная «рама».
Кратковременная оборона.
Она проходит по полям, напоминающим бедное одеяло, сшитое из разноцветных кусочков: наделы единоличников.
Это не Россия с неоглядными колхозными нивами, это не старая наша Советская Украина, — это земли, которые воссоединены с Украиной в 1939 году.
А в сорок первом началась война.
Для перемен времени было мало.
И потому многое кажется тут нам в диковинку.
В диковинку бедность. В диковинку то, что люди ходят в грубых домотканых рубищах, подпоясавшись веревкой. В диковинку, что пашут сохой… А у нас в артиллерийской бригаде кто сидит на тракторах? Вчерашние колхозные механизаторы.
Для них соха — музейный экспонат. Так же как и дома, которые топятся по-черному, через дверь. Дома без труб. Оказывается, в панской Польше существовал налог на трубы… Бедняки не могли его платить и топили по-черному.
В каждом доме на стенах религиозные картины, статуи святых на полочках. Религиозность фанатическая.
Однажды мы ездили на подводе в разведку пути, остановились на развилке, чтобы уточнить маршрут и стали вдруг свидетелями такой картины.
Идет по дороге крестьянка с тяжелым мешком, с нею ребенок. Мимо проезжает роскошный тарантас, запряженный парой лошадей. В тарантасе — толстенные, важные, надутые мужчина и женщина. Такие мне и моим ровесникам знакомы только по старым карикатурам, высмеивающим толстопузых буржуев.
Крестьянка подходит к нам, просит: «Подвезите».
Валиков помогает ей положить мешок на подводу, потом верный своей привычке немедленно вступать в разговор с незнакомыми, спрашивает:
— Что же вы тот тарантас не остановили? Вон, который впереди? Не посадили бы?
Женщина отвечает:
— О-о, это я не могу. Это паны.
— Подумаешь, какое дело, — нарочито простецки говорит Валиков. — Почему они паны, а вы нет?
— Так богу угодно, — кротко произносит крестьянка.
Мы сидим на НП и обсуждаем этот случай.
— Вот теперь я понял, в чем вред религии, — с наивной убежденностью произносит радист Кучер.
— А ты что, не понимал раньше? — стараясь быть серьезным, спрашивает Богомазов. — Как же тебя комсоргом избрали?
Кучер не чувствует иронии, кипятится:
— Как не понимал?! Понимал. Но это же по книгам. А тут своими глазами такое видишь, что возмущаешься.
Тебе многим еще предстоит возмущаться, Кучер. Пройдет еще несколько дней, и ты увидишь, как мадьярская артиллерия откроет огонь по группе крестьян на дороге. Вместо того чтобы спрятаться в канаву от осколков, крестьяне падут на колени и начнут молиться, широко осеняя себя крестным знамением и низко склоняя головы…
Непроизвольно, сам по себе возникший разговор о религии прерывается. Кто-то кричит мне из траншеи, что к нам на пункт идет подполковник Истомин.
Я встречаю его у входа, докладываю, он просит показать журнал наблюдений, пели на планшете. Подходит к стереотрубе, долго разглядывает немецкую оборону и неожиданно говорит:
— Посмотрите, впереди на пригорке церквушка. Правее ее, ноль двадцать, и выше, ноль пятнадцать, наведите трубу. Та-ак… Что вы видите?
— Небо.
— Вот в этом месте неба поставьте кляксу. Надо произвести разрыв в воздухе.
Подполковник хочет создать так называемый «фиктивный воздушный репер». Репер будет обозначен на планшете уколом булавки. И все цели — видимые и невидимые, — которые появятся потом в районе этого укола, можно будет накрывать быстро и наверняка, не делая сложных расчетов, внеся лишь небольшие поправки.
А сейчас придется попотеть! Снаряд с дистанционным взрывателем — проще говоря, с часовым механизмом — должен взорваться на заданном направлении, на заданной дальности и на заданной высоте…
Пока я колдую над планшетом, таблицей стрельбы и метеосводкой, подполковник связывается с майором Красиным:
— Девятая дает разрыв в воздухе. Засекайте стереотрубами.
Потом Истомин вызывает командира дивизиона АИР: разрыв будет «слушать» звукоразведка.
Я чувствую, как у меня стучит сердце. Волнуюсь: не оплошать бы. Говорю по телефону лейтенанту Резниченко, командиру огневого взвода:
— Первое орудие еще раз проверь сам.
Истомин смотрит на часы.
— Не нервничайте, старший лейтенант, не торопитесь.
— Я готов.
— Готов? Передайте на пункты: «Внимание!» — и открывайте огонь.
— Огонь!
Сзади за лесом раздается щелчок выстрела. Слышно, как, шурша, пролетает над нами снаряд.
Множество глаз будут сейчас искать разрыв. В его район повернули свои всеслышащие уши аппараты звукозасечки.
В небе появляется жирная черная клякса. Чуть правее и выше того места, куда наведен крестик стереотрубы.
— Недурно, Крылов, недурно, — говорит Истомин. — Вам нужен будет еще только один снаряд. Думал, больше. Опустите разрыв и дайте его левее.
— Огонь!
Снова в небе жирное пятно.
— Стой! — командует Истомин. — Записать установки! Крылов, ставлю вам «пять»! Сейчас уколем.
С пунктов дивизионов передают координаты разрыва. Данные визуальных наблюдений и звукоразведки совпадают.
Наношу местоположение репера на планшет и делаю укол ножкой циркуля. Чтобы укол не потерялся, обвожу его карандашным кружочком.
Резниченко докладывает установки, на которых был сделан второй выстрел. Теперь от этого репера, как от печки, можно танцевать в любую сторону.
«Танцевать» приходится очень скоро, через несколько часов. Майор Красин передает по телефону:
— С окраины деревни, левее церквушки, ведет огонь немецкая кочующая батарея. Перенесите на нее огонь от воздушного репера. Снарядов даю мало. Учтите, со своего НП смотрит Истомин…
Немецкую батарею «девятка» накрывает хорошо.
Спустя два дня, когда мы снова пошли в наступление, я был на окраине деревни, где эта батарея располагалась.
…В саду среди яблонь и вишен лежат стволы орудий, щиты, колеса, орудийные гильзы. Лежат еще не убранные трупы — люди и лошади. Ко мне подходит старик крестьянин.
