Валерий Поволяев - Лесная крепость
Впрочем, в следующее мгновение обида прошла, её сменили злость и вместе с нею какое-то победное торжествующее чувство, будто Ерёменко оказался выше всех этих людей, победил их…
– Руку, руку вытащи из кармана! – запоздало заорал один из полицаев, молоденький, но, несмотря на молодость, уже здорово научившийся соображать. – Иначе стрелять буду! Руку вытащи из кармана!
Ерёменко разжал пальцы и бедром, кожей своей, телом услышал – нет, не услышал, а почувствовал щелчок, раздавшийся у него в кармане. Всё, это сработал боёк гранаты. Через четыре секунды раздастся взрыв – ровно через четыре секунды. Он вытащил руку из кармана, показал её полицаям – ничего, мол, нету, пусто.
Молоденький полицай заулыбался – так-то лучше, – шагнул к Ерёменко, занося приклад для удара, следом за ним, подчиняясь стадному чувству, шагнули другие.
На Ерёменко обрушился один удар, потом второй, слипшийся с первым, но боли он не почувствовал. Он увидел, что небо над райцентром неожиданно посветлело, обрело весеннюю желтизну, вечер, кажется, раздвинулся… А полицаи продолжали бить Ерёменко, считаные секунды тянулись мучительно долго – успели нанести ещё три удара, потом навалились на партизана кучей, облепили его, накрыли плотно, сбили с ног.
Один из ударов винтовочного приклада пришёлся по голове, полицай саданул его прямо в висок, удар был очень сильным, Ерёменко услышал, как у него хрупнула височная кость, но боли и на этот раз не почувствовал.
Да и чувствовать что-либо было уже поздно – в следующее мгновение раздался взрыв, разметал сразу три сарая, нескольких полицаев закинул на крышу. Из всех, кто примчался брать партизана, в живых остались только двое, да и то их так посекло осколками, что вряд ли когда они смогут вернуться в полицейскую управу. Один из них без памяти свалился в снег, другой устоял на ногах и, скособочившись пьяно, хлопал теперь ртом, глотал кровяные пузыри, глядя на развороченные сараи и мясное месиво, смешанное с обрывками полицейской формы, обрывками кишок и кровяными сгустками, образовавшееся у него под ногами…
Игнатюк ждал своего напарника до сумерек, потом, когда Ерёменко не пришёл, понял – случилась беда. Он слышал и глухие, задавленные расстоянием выстрелы, раздавшиеся в райцентре, слышал и взрыв. Встревоженно вытягивал шею, понимая, что пальба может быть связана с Ерёменко, затем, когда всё стихло, немного успокаивался и продолжал ждать.
Что за выстрелы прозвучали в райцентре, что за взрыв был – непонятно. Чтобы получить на это ответ, надо было идти в Росстань. Но идти пока нельзя. Вот уже и воздух начал наливаться угольной чернотой, а Ерёменко всё не было…
В чём дело?
В конце концов Игнатюк решил идти в райцентр. Сунул в карманы телогрейки пару гранат, под ремень втиснул пистолет, поставил его на предохранитель, в нагрудный карман положил нож. Похлопал себя по бокам, проверяя, всё ли он взял с собою, затем, пройдя по следам Ерёменко, утопленным в снегу, очутился на дороге, ведущей к райцентровским домам.
Все адреса, которые имелись у Ерёменко, были и у его рыжего напарника. Через час с небольшим Игнатюк стукнул в окошко к Галине Сергеевне. За занавеской шевельнулась усталая сгорбленная тень, приподнялась выжидательно. Ничего не разглядев в вечерней мгле, Галина Сергеевна накинула на плечи шерстяной полушалок и открыла дверь. С Игнатюком она была знакома. Увидев партизана, прижала пальцы к губам и произнесла коротко и горестно:
– Ох!
Игнатюк понял, в чём дело, обузился лицом и прошептал неверяще:
– Не может быть… Неужели Ерёменко взяли?
Галина Сергеевна вновь горестно охнула, помотала отрицательно головой:
– Не знаю.
– Тогда где же он?
– Он у меня был, потом ушёл. Через некоторое время послышались выстрелы, затем раздался взрыв. Все говорят, что какой-то партизан подорвал себя вместе с полицаями гранатой.
– Это был он, – убеждённо произнёс Игнатюк, – Ерёменко! – Повёл головой в сторону, словно бы хотел отогнать от себя услышанное, лицо у него сделалось бледным, восковым, будто не Ерёменко, а сам Игнатюк подорвал себя гранатой, он отступил от учительницы на несколько шагов, вгляделся в темноту и сказал: – Ну всё-ё… Теперь с меня начальник разведки шкуру спустит, скажет – не уберёг…
– Но вы-то тут при чём?
– У нас всегда кто-нибудь при чём оказывается: жизнь такая. Даже если не виноват. – Игнатюк поморщился: не то он говорит, речь не о том ведёт. Это всё от растерянности, от того, что горько на душе. Уж лучше бы он сам погиб. Пробормотал печально и сконфуженно: – Простите меня. Что-то не о том я талдычу.
Через десять минут он ушёл из райцентра, унося с собою те сведения, которые несколько часов назад унёс и Ерёменко, только уходил Игнатюк из Росстани другими тропами, не теми, которыми двигался его погибший напарник, и через полтора часа уже находился у заветного дупла-схоронки, забрал оттуда автоматы – свой и Ерёменко – и растворился в ночи…
Идти ночью по лесу – штука непростая, голову себе свернуть можно в два счёта: хрясь на ходу лбом в какой-нибудь сук, и полчерепа нету. Особенно если, опасаясь погони и выстрелов в спину, будешь спешить, а уж насчёт того, чтобы глаза себе выстебать какой-нибудь жёсткой веткой, тут и вопросов нет, запросто можно стать незрячим… Поэтому Игнатюк прошёл по лесу километра полтора, остановился в густоте ёлок – деревья стояли там так плотно, что снега на земле почти не было, земля была покрыта мягким хвойным настилом, ковёр, и только, жаль, что ковром этим накрыться нельзя, лежать на нём можно, а накрыться нет, – выбрал место поудобнее и улёгся на нём, прижался спиной к стволу старой ели, подтянул к подбородку ноги в катанках, в изголовье положил два автомата, свой и Ерёменко, и уснул.
Славный сон снился рыжему Игнатюку, он даже рот довольно приоткрыл, сладкую слюну пустил себе на воротник – видел собственное детство, розовое, безмятежное, деда своего видел, бородатого, с добрыми морщинками вокруг глаз дедушку Мишу, улыбающегося так широко, что были видны даже белесые сработавшиеся дёсны, зубов у деда не было уже давно, остались только дёсны, и он дёснами этими крепкими умел крушить даже сухари. Дед подбрасывал маленького Серёжку к темному потолку избы, вскрикивал азартно, и Игнатюк вместе с ним вскрикивал боязливо и одновременно счастливо, летая вверх-вниз, потом дедушка Миша прижал его к себе, и Игнатюку сделалось тепло-тепло, никогда ранее так тепло не было.
Он затих, и дедушка затих со скорбным вздохом – хорошо обоим было. А потом дед поставил его на пол, что-то произнёс, и Игнатюку стало очень тревожно, он почувствовал опасность. Огляделся – дедушки не было, исчез он, а вот тепло от общения с ним осталось, только радостное, светлое ощущение это из него очень стремительно выталкивала тревога…
И вот уже и свет пропал, и зоревые радостные краски – ничего не стало.
Игнатюк открыл глаза. Было холодно, неподалёку стеклисто похрустывал снег, недобрая темнота гнездилась под ёлками.
Вдруг в темноте возник одинокий огонёк, угас на несколько мгновений и возник снова, уже сильный, яркий, спаренный, недалеко от него образовались два новых огонька, сдвинулись в сторону… Игнатюк протёр глаза – что за чертовщина? Через несколько мгновений возникло ещё с полдесятка спаренных огоньков. Огоньки заметались, заюлили по пространству, они то разгорались ярко, зловеще, то угасали, словно бы при перемещениях теряли свою силу, казалось, что они вообще должны были пропасть, но навязчивые огоньки эти не пропадали… И только сейчас Игнатюк понял: это волки.
Он посильнее притиснулся к стволу дерева – движущиеся огоньки привели его в состояние растерянности, такое состояние, что Игнатюк даже про оружие позабыл…
Да и волки, видать, оголодали сильно, раз решили окружить человека с оружием. Обычно они чувствуют оружие издали и на человека со стволом стараются не нападать, обходят стороной, а здесь желудки, прилипшие к хребтам, придали им смелости и погнали на «венца природы».
Но Игнатюк об оружии по-прежнему не думал, пока не дошло до него, приподнялся на локте и махнул на огоньки рукой:
– Кыш!
Огоньки завращались в темноте ускоренно, закрутились хороводом, сделались ярче, увеличились в размерах – волки решили приблизиться к человеку. Игнатюк ещё плотнее притиснулся спиной к стволу. Неожиданно ему показалось, что у него с головы свалилась шапка, он потерял её… Как же так, без шапки он никак не может. Игнатюк зашарил вокруг себя, захлопал ладонями по палой хвое, по настилу и через несколько мгновений наткнулся на автомат.
Вначале он не понял, что за железка попалась ему под руку, слишком сильна была сонная одурь, да и страх добавлял своё, потом понял и зашёлся в сухом коротком кашле, точнее, в полукашле-полуплаче. За несколько секунд его чуть не вывернуло наизнанку, но Игнатюк справился с собою и, выплюнув изо рта тугой сладковатый комок слюны, подтянул автомат к себе. Вспомнил про шапку, проверил, на месте ли она. Шапка была на нём.
