Аркадий Первенцев - Над Кубанью. Книга вторая
— Длиннобудылый кочет поймался, выпрыгнуть хочет, — сказала Донька, бросив на Егора смущенный взгляд.
За эту ночь у нее заметно побледнели щеки, под глазами потемнело.
— Может, денька на два привал сделаете, Егор Иванович?
— Не придется, пожалуй.
— Ну, на денек. Туман — как кисель, с порожек ступ-нула, как в жидкое.
— Денек здесь, день там, а у кадетов ноги быстрые, они на месте не сидят. Вот казаки соберутся — и тронем.
— И не поснедаете?
— Поснедаем, — успокоил Егор.
Кузьма вернулся со двора вместе с Шаховцовым.
— Коней напоили, задали ячменя, — сказал Кузьма.
— В саквы бы подсыпать зерна.
— Уже подсыпал, — сказал Каверин, — а то либо будет у ставропольских мужиков натуральное зерно, либо не будет.
— Спасибо.
— Коней жалко, не вас, — хмуро отшутился Каверин.
Позавтракали молча. Не спеша выпили по стакану чаю, настоенного конским щавелем. Поднялись, навесили оружие.
— Ну, будь здоров, Кузьма, — сказал Мостовой, — живы будем — увидимся.
— Увидимся, Егор.
Донька сунула Сеньке узелок.
— Харчи. Где-сь пообедаете.
На выходе шепнула Егору:
— Не обижаюсь, что прогнал. До зорьки глаз не сомкнула. Стыдно. А ты хороший…
— Какой есть, — обрадовался Егор и крепко пожал ее небольшую узкую руку.
Туман поглотил всадников. На базу коротко блеяли овцы, по станице испуганно перекликались петухи.
Сделав за сутки пятьдесят верст, жилейцы глухой ночью достигли села Средне-Егорлыцкого, куда группами подтягивались красногвардейцы. Если сюда двигались вооруженные отряды, отсюда, из ставропольских сел, уходили обозы беженцев, испуганных появлением «кадетов»[4]. Зачастую с повозок спрыгивали молодые здоровые крестьяне, просили оружия, чтобы присоединиться к отряду. Оружия было в обрез. Мостовой с сожалением им отказывал.
В Средне-Егорлыцком все дома были заняты войсками. На улицах стояли повозки, горели костры, сложенные из сырого хвороста и кизяков, играли гармошки. На площади, возле церкви-, чернели орудия, плясали солдаты и девчата, в кружках пели унылые ставропольские песни. Мостовому, привыкшему к четкой казачьей дисциплине, не понравилась такая беспечность. Он разыскал одного из бесчисленных командиров. Тот радушно принял его, усадил за стол, налил чашку водки. Но когда Егор упрекнул командира в плохой организации обороны, он обиделся, замкнулся и даже проверил документы.
— Не царский режим, и от казачьей плетки отвыкать понемногу начали, — сказал он Егору.
— По всему селу проехали — никто нам слова не сказал.
— Да чего с вами беседовать, — удивился командир, — может, вас еще с оркестром встречать, хлеба-соли подносить?
— Оборона плохо налажена, — хмуро отрезал Мостовой.
— Оборона?! Против кого обороняться? Какая-то банда кадетских гадов идет, и из-за них мучиться. Окопы наши видел?
— Некогда было разглядывать. Прямо с коня.
— Так пойди поинтересуйся, — торжественно произнес командир. — Зигзагом, как и положено, в половину роста. Проволоку наплели, да мало того, перед окопами речка — Егорлык. Ее так заквасило, что не перелезешь. А твоего знаменитого артиллериста определим в нашу батарею, только предупреди его, если чего не так — к стенке…
В окопах, наспех вырытых в сырой почве, было безлюдно. Только у моста возле станкового пулемета, искусно установленного в специальное гнездо, группа солдат азартно играла в карты при колеблющемся свете свечи. Среди них изумленный Мостовой узнал Брагина. Тот тоже заметил Егора, подошел с какой-то виноватой улыбкой.
— Ты зачем тут? — настораживаясь, спросил Егор.
— Воевать думаю, — сказал Брагин, — зачем и вы, Егор Иванович.
— Давно уже?
— Раньше вашего.
— Кто же тебе посоветовал, а?
— Барташ… Ефим Саввич Барташ…
Мостовой ближе заглянул в глаза Брагина.
— Не брешешь?
— Егор Иванович, вы меня совершенно не понимаете. Ведь я давно, еще с фронта, революционно настроен. У вас какое-то органическое недоверие к нам, к офицерам. Хотя Василию Ильичу вы доверяете?
— Чего ты там? — закричал пулеметчик. — Давай банкуй, а то огарок кончится.
Мостовой взял Брагина за грудь, притянул к себе.
— Гляди у меня. В случае чего, не вырвешься. Революция — дело чистое, ее грязными пальцами нельзя лапать, понял?
К утру Брагин торопливо покинул село. Объехав заставу, выставленную по главному тракту, есаул часа через три добрался до хуторов, занявших долину степной Кубани. У моста он встретил дозор кавалеристов Глазе-напа из авангарда Маркова. Есаула лично принял Марков, грубоватый человек с упрямым недоверчивым взглядом.
— Прекрасно, — сказал Марков, — я сообщу Лавру Георгиевичу.
— Куда прикажете мне?
— Вами интересовался генерал Гурдай. Поезжайте к нему, но помните, сейчас мы выступаем. Лошадь? Лошадь вы можете сменить в любом дворе. Я сам на днях достал славную мышиную кобылку.
День выдался ясный, слегка морозило. Воздух был чист и прозрачен. Часто встречались обширные поля молодо зеленеющих озимей. Белые подходили к Средне-Егорлыцкому. Слухи о скоплении большевиков ib селе пока не оправдывались. Офицерский полк, ушедший вперед, скрылся в пологой балочке. Над большаком мокрые поникшие полыни и будяк. Карташев присоединился к корниловскому ударному полку, поступив под команду подполковника Неженцева на правах рядового. Брагин сидел в бричке вместе с Гурдаем. Полузакрыв глаза, рассказывал новости Жилейской станицы: о переходе Батурина на сторону красных, о встрече с Мостовым.
— Как это все далеко, далеко и одновременно близко, — сказал генёрал. — Следовательно, станица живет по-прежнему.
— Живет. Если это можно назвать жизнью. Вечные страхи…
— Убивали кого-нибудь?
— Пока никого.
— Почему же страхи?
— От этого самого «пока никого», Никита Севастьянович. Пока… Зловещее спокойствие.
— Мостовой понятен, отчасти ясен Батурин, — раздумчиво сказал Гурдай, — они, фронтовые казаки, наиболее распропагандированный элемент, но Шаховцов… Мои предположения оправдались. Поручик сто тринадцатого Ширванского полка Василий Шаховцов… Да…
Мимо прошел юнкерский батальон. В первой роте негромко пели:
Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хозарам:Их села и нивы за буйный набег Обрек он мечам и пожарам…
Песня, подкрепленная припевом, подогнана под быстрый шаг.
— Молодежь, — сказал генерал, — пушкинисты.
— Где ваш? — вяло спросил Брагин.
— Сын? В Екатеринодаре, там и жена. Надо торопиться. Мы намерены своевременно достигнуть Екатери-нодара. Лавр Георгиевич придает вступлению в город какое-то поистине символическое значение. Я очень доволен за себя, за войско, что нами заинтересовался именно он, вождь, — он помолчал, с интересом наблюдая низко парящего кобчика. — Если только Филимонов не сдаст город…
— Там Покровский.
— Покровский? — усмехнулся генерал. — Да, Покровский… Субалтерн-офицер.
Брагин насторожился.
— Кто субалтерн-офицер? Покровский?
— Нет, нет, — успокоил генерал, — это просто так. Случайно пришедшее на язык слово. Знаете, иногда бывает…
— Если бы Покровский знал план Добровольческой армии, он бы, конечно, продержался, — уверил Брагин.
— Вполне возможно, — оживился генерал, — я сегодня побеседую с Романовским. Покровского следует предупредить, обязательно предупредить… Значит в Среднем Егорлыке солдаты Тридцать девятой пехотной?
— Главным образом, если не считать мелких разношерстных отрядов.
— Это была неплохая дивизия, есаул. Глупость, непоправимую глупость совершил Пржевальский, — припоминая что-то, сказал Гурдай, — просили, обращались. Хотя бы немного, хотя бы один преданный полк. Не сумел. А небольшое демагогическое воззвание большевиков, и нате: из Тифлиса снимается дивизия. Заразные идеи, чума… азиатская чума.
Последняя рота юнкеров шла, весело переговариваясь. По рядам ходила бумажка, очевидно с неприличным рисунком. В колонне перекидывались двусмысленными шуточками, похабными словечками.
— Господа, тише: генерал Алексеев, Деникин, — предупредил взводный командир с погонами капитана.
Юнкера подтянулись и даже взяли ногу.
Алексеев ехал молча, не оглядываясь по сторонам.
Над поднятым воротником шинели виднелись седые усы, отсвечивали стекла очков.
Деникин был в темном гражданского покроя пальто. Он замотал шею желтым верблюжьим шарфом. Шарф, перекрещивал грудь, концы были завязаны на спине. Брагин видел Деникина впервые. Он почему-то напомнил ему любимого в семье дедушку, тихо доживающего свой век. Деникин кивнул Гурдаю и предложил ехать следом. Брагин слышал, как заместитель главнокомандующего хрипло закашлялся, и заметил, что тот долго старчески шарил в кармане, доставая платок.
