Михаил Водопьянов - Киреевы
— Мама моя в Москве, одна. Скучает без меня. Мы же с ней раньше никогда не расставались. А сейчас я на военном положении. Хоть и близко, но видимся мы редко.
Валя неожиданно извлекла из сумочки запечатанный конверт и протянула его инженеру:
— Передайте, пожалуйста, письмо маме, а если времени не будет, опустите в почтовый ящик.
— Валя в своем репертуаре, — улыбнулась Маргарита. — Всех просит письма маме отвезти. И когда она их успевает писать?
— А вы? Не пишете писем? — спросил Андрей, чтобы еще раз услышать ее голос.
— У меня переписка огромная, — ответила Маргарита, и трудно было угадать, шутит она или говорит серьезно.
— Простите, если мой вопрос покажется нескромным, с кем же вы так усердно переписываетесь?
Маргарита равнодушно посмотрела на Родченко:
— Мои родные сейчас по всей советской земле разбросаны, это — во-первых. А во-вторых…
— А во-вторых, — со смехом перебила Валя, — у Маргариты столько поклонников, что, не печатай она на машинке так быстро, половина нежных излияний оставалась бы без ответа.
— Брось, Валя, глупости говорить! — лениво отмахнулась Маргарита.
— Какие там глупости! — Покосившись на Лену, наливавшую чай, Валя торжественно заявила:
— Истинная правда, товарищ военный инженер! Первая примета: кто с Маргаритой познакомится, начинает вздыхать: «Один я одинешенек на свете белом, пожалейте меня, Маргарита Александровна».
Валя так комично изобразила «страдающего» летчика, что Андрей не выдержал и расхохотался.
— А как ваше сердце — на месте, товарищ военный инженер? — засверкала улыбкой Валя.
— Увы! Мое сердце разбомбили, — шутливо подхватил Андрей.
— Плохо забронировано, — певуче сказала Маргарита.
— Есть бомбы — никакая броня не устоит, — отпарировал Родченко.
Когда ужин окончился, Мартьянов встал и с угрожающим видом вплотную подошел к Андрею:
— Ты сюда, собственно говоря, зачем явился: старого друга проведать или нашим девушкам головы кружить?
— Ничего не поделаешь, подчиняюсь грубой силе, — шутливо вздохнул Родченко.
Костя увел его в дальний угол на диван и засыпал вопросами:
— Мы живем здесь на отшибе, ничего не знаем. А тут еще пустили слух, что расформируют нашу часть. Будто бы не оправдывает она своего назначения. Конечно, это чепуха! Вражьи выдумки или просто бабья болтовня, но народ все-таки нервничает.
Андрей рассказал все, что слышал о перспективах тяжелой бомбардировочной авиации.
— Если это так, — я готов горы ворочать, а то стыдно называться летчиком дальнего действия. Каждый день летаю в «дальние тылы», но… советские. Вожу не бомбы, а всякую рухлядь в Красноярск да Ташкент. Вчера в Читу груз доставил… Что хуже других летаю? Почему меня в тыловика превратили? — чуть не плачущим голосом, совсем неподходящим к его крупной массивной фигуре, сказал Мартьянов.
— Асе, настоящий асе! — засмеялся Андрей. — Кроме шуток, летчик ты отличный. Помню, какие ты показывал нам фигуры высшего пилотажа в аэроклубе. Но ты, Костя, не горячись, не один ты в таком положении — все хотят летать бомбить вражьи тылы. Погоди и до тебя дойдет очередь.
— Слушай, друг, — попросил Костя, — если сможешь, помоги, чтобы эта очередь поскорее до меня дошла. Сил нет больше терпеть!
Костя и Андрей еще долго сидели вдвоем. Девушки давно ушли. Лена уже, вероятно, видела второй сон, а они все не могли наговориться.
Первым спохватился Мартьянов.
— Эх, и липовый же я хозяин! Давно пора на боковую!
* * *Николай Николаевич приехал в штаб рано утром, когда уборщицы еще чистили ковровые дорожки, разостланные на лестнице. Но штабные работники с воспаленными от бессонных ночей глазами и летчики, возвратившиеся с боевых заданий, уже наполнили здание сдержанным гулом голосов.
Андрей ждал Николая Николаевича, чтобы вместе ехать на аэродром. После неспокойно проведенной ночи чувствовалась усталость, но на душе было хорошо.
«Интересно живут здесь, в гарнизоне. Люди едва не валятся с ног от усталости, работают с колоссальным напряжением всех своих сил и в то же время смеются, танцуют… За счет сна устраивают „диспуты“ на специальные темы. Все успевают». И он по дороге на аэродром подробно рассказал Кирееву о вечере, проведенном у капитана Мартьянова.
Два самолета стояли на выжженной солнцем траве. От яркого света болели глаза. Но Николай Николаевич ясно представил в ночном небе эти громоздкие на земле и такие легкие и стремительные в полете машины. Мысленно он был уже в полете. Впереди цель, к которой он стремится с первых дней войны. Ему казалось, он уже у этой цели: дрогнула бронированная махина, бомбы летят вниз, взрывы… пламя…
К Кирееву подошли трое летчиков. Они были неуловимо схожи, несмотря на разницу в возрасте и во внешности. Сходство им придавали не летные комбинезоны и даже не обветренные лица, а внутренний подъем, зажегший их глаза, сквозивший в каждом движении, в интонациях голоса.
Один из них, старший лейтенант, вышел вперед и отрапортовал:
— Прибыли в ваше распоряжение для прохождения тренировки на тяжелом бомбардировщике.
Эти молодые летчики уже имели по нескольку боевых вылетов на легких бомбардировщиках. С материальной частью «К-1» они уже успели познакомиться и чувствовали себя в самолете не гостями, а хозяевами. На все вопросы Киреева отвечали кратко и точно.
«Хороших ребят подобрал комдив! Таких долго вывозить не придется. Можно доверить машину», — решил Киреев.
Широко шагая по летному полю, спешил еще один летчик.
— Капитан Мартьянов! — представился он запыхавшись.
«А, боксер!» — вспомнил Николай Николаевич. Ему понравилось открытое энергичное лицо капитана, о котором рассказывал сегодня утром Андрей.
Перед взлетом Николай Николаевич вместе с Родченко еще раз по-хозяйски придирчиво осмотрел самолеты, но придраться было не к чему.
— Первым полетите со мной вы, — сказал Николай Николаевич старшему лейтенанту.
Тренировка началась. И очень тщательная. Тренировку людей Киреев совмещал с новой и новой проверкой «К-1» в воздухе. По военным объектам в далеком вражьем тылу готовился сильный бомбовый удар. Успех предстоящей операции во многом зависел от того, как будут вести себя во время полета экипажи боевых машин.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Анна Семеновна постепенно забрала в свои умелые руки все холостяцкое хозяйство Николая Николаевича и Андрея. Трогательна была ее по-родстзенному теплая заботливость.
В этот вечер Николай Николаевич и Андрей вернулись сравнительно рано. Опустевшая квартира казалась особенно большой и неуютной. Медленно наступали сумерки.
Киреев задернул на окнах тяжелые шторы и включил электричество. Анна Семеновна принесла ужин. Не успела она поздороваться, завыла сирена.
— Опять тревога, — равнодушно сказала Анна Семеновна.
Первое время, услышав звук сирены, она срывалась со стула, бежала к себе и, захватив заранее приготовленный чемоданчик с ценностями, спешила в бомбоубежище.
Тревоги повторялись ежедневно, иногда и по два раза в день, но ни одному вражескому бомбардировщику не удалось еще прорваться в московское небо. Наши зенитки и истребители перехватывали фашистских стервятников далеко от города, сбивали их, гнали обратно. И все же женщины с детьми, услышав вой сирены, уходили в бомбоубежище. На этот раз тоже захлопали двери, донеслись возбужденные голоса. На лестнице заплакал ребенок.
— Жаль детишек. К чему их каждый раз тащат в бомбоубежище? Спали бы в своих кроватках, — сказала Анна Семеновна.
Вдалеке глухо застучали зенитки. С каждым мгновением стрельба становилась все явственней.
Анна Семеновна растерянно посмотрела на Киреева. И словно в ответ на ее немой вопрос, раздался взрыв. Жалобно зазвенели стекла.
— Вам бы лучше пойти в убежище, — посоветовал ей Андрей.
Анна Семеновна молча встала и, с трудом передвигая сразу отяжелевшие ноги, направилась к выходу.
Николай Николаевич выскочил на балкон. Андрей последовал за ним. Несколько минут они оба не сводили глаз с вечернего неба, тревожного, как океан в час шторма.
Вверху медленно плыли гирлянды осветительных ракет, сброшенные фашистскими летчиками. На западной окраине Москвы разгорался пожар.
— У Белорусского горит, — сквозь зубы произнес Николай Николаевич. — Знаешь, Андрюша, никогда в жизни не испытывал я такой злобы. Смотреть, как двуногие звери убивают, калечат, разрушают… Надо сократить срок подготовки машин к вылету. А сейчас идем к коменданту дома, постараемся хоть чем-нибудь быть полезными.
До рассвета гудели моторы фашистских самолетов. И до рассвета Николай Николаевич и Андрей дежурили на крыше. Только они вернулись к себе, пришла Анна Семеновна, бледная, измученная. Она с трудом сдерживала нервную дрожь, пыталась казаться спокойной.
