Роман Кожухаров - Штрафники против «Тигров»
Он, словно спохватившись, устало и тихо продолжил:
— Что касается павших и раненых, вопросов нет… А с кем мне воевать, лейтенант? Ты с кем останешься? А? С кем мы на Вислу пойдем, если Карпенко сейчас отпустим?
— На Вислу? — эхом отозвался Аникин.
— Ты вот что, лейтенант, — почти по-отечески вдруг произнес Шибановский. — Иди-ка ты к старшине, скажи: майор приказал три литра выдать на группу. И на кухню… А после поговорим. Есть еще вопросы?
— Никак нет, товарищ майор…
— Ну вот и хорошо… действуй…
III
Рядовые «шурики», ворвавшиеся с передовыми танками в село, отреагировали на появление остатков группы Аникина без особого энтузиазма. Саму роту в ходе стремительного наступления изрядно потрепало. У всех из-под толстенного слоя грязи неумолимо проступал вид загнанных в мыло лошадей.
Старшина с кухней прибыл уже позже, когда бойцы добивали остатки завязших в болоте эсэсовцев. Лишь небольшой группе фашистов удалось уйти из села. Многие, не зная брода, безнадежно завязли в трясине. Кого-то просто затянула на дно темно-бурая чвакающая масса.
Большинство стали легкой мишенью для собравшихся у подножия холма штрафников. Они устроили что-то на манер тира, на спор стреляя в головы, руки и туловища беспомощно барахтавшихся в болоте. Кто-то, кому отстрелили палец или кисть, или кусок щеки, или уха, начинал истошно кричать. Кто-то просто так звал «мамку» или на помощь. Кто-то пытался вернуться на твердую землю и сдаться в плен.
Но «шурики» никого в плен не брали. Они были еще до краев переполнены адреналином атаки. Он еще помогал их измочаленным мозгам сопротивляться той вязкой трясине усталости, которая всего через несколько минут затянет их на свое беспросветное дно. Бойцы в бестолковой, убийственной стрельбе вымещали остатки той черной злости, которая, как черное топливо, гнала их вперед во время безумного, стремительного наступления.
Аникин, наблюдавший за происходящим с вершины холма, не вмешивался. Он и другие выжившие члены группы рыли могилу Якиму и Агнешке. В его сознании, вместе с тяжелой, гремучей горечью, всплывал жуткий рассказ Агнешки о зверствах фашистов, имена и лица его подчиненных, погибших во время рейда. У него не было ни капли жалости к тем, кого добивали в болоте бойцы отдельной ОАШР.
Он вдруг вспомнил, как в детстве с другими мальчишками кидал с берега камни в лягушек. Он вспомнил, как брошенный им булыжник влепился в самый центр зеленой квакушки, расквасив ее брюшко и по-смешному растопырив лапки в четыре стороны. Товарищи его засмеялись и стали хвалить меткость его броска, но Андрею стало вдруг не до смеха. Он почувствовал какое-то новое для себя ощущение, неразрывно смешанное с отвращением и жалостью. Его чуть не стошнило. Больше он никогда не ходил «бить жаб» на заросший тиной пруд.
Почему он вдруг вспомнил об этом? Здесь, на холме, у могилы, он не испытывал ни тошноты, ни жалости. Пожалуй, только отвращение к черным точкам, которые барахтались внизу и то и дело без следа исчезали на серо-бурой глади болота.
IV
Андрей проглотил двойную порцию каши, даже не заметив, как горячая пища обожгла его пустой желудок. Андрей, не поморщившись, как воду, выпил полкружки первача, от одного глотка которого перехватывало дыхание.
— Ну, даешь, командир… — прохрипел Карпенко, только-только отдышавшись после своей чарки и спешно хватая ложкой дымящуюся, наваристую пшенку.
Старшина не подвел, выдал три литра первостатейного самогона. С кашей и бутылью, наполненной мутно-белой жидкостью, они расположились в одном из уцелевших сараев на окраине села, посреди копны сухого сена.
Первую чарку пили за павших. Аникин наполнил самогоном кружку каждого почти доверху, грамм по двести. Никто не спорил и не отнекивался.
Прошло несколько мгновений, и горячая волна разошлась по усталому телу, как утюг — по ткани рубашки, беспрекословно подчиняющейся раскаленному железу. Спасительный спирт понемногу стал растворять неподъемно-тяжелую муть, осевшую в душе за последние трое суток. Выпили еще, и свежая исцеляющая волна спирта оросила иссохшие мысли, с новой силой полыхнув ярким пламенем на угольках неистребимо тлеющей ненависти.
— Что там наш Ион-Иванко? — спросил Андрей у Карпенко. Он поручил Николаю доставить раненого в медсанчасть
— Мадан в порядке… — доложил Николай с набитым кашей ртом. — Передал из рук в руки санинструктору танкового батальона. Симпатичная, надо сказать, инструкторша, товарищ командир! Лицо строгое, бровки — насупившись, а фигурка — чистая гитара в гимнастерке.
Карпенко покачал головой, все стараясь справиться со слишком большой порцией каши, отправленной им в рот.
— Я бы сам, товарищ командир, с удовольствием ей в руки… передался…
— Ты лучше жуй… — подначил его Талатёнков. — А то щас подавишься, и в натуре придется твое бездыханное тело в санчасть переть…
— Надо будет сходить к Мадану, — произнес Андрей без всякого командирского нажима, по-товарищески. — Навестить… Проверить, как он там, накормили или нет.
— Так я мигом, товарищ командир… — спохватился Карпенко.
— Ты смотри! Выпил сто грамм, и его уже тянет сдаться в нежные руки санинструктора, — засмеялся Талатёнков.
— Погоди… — остановил его командир. — Сначала поешь… Успеешь…
— А все ж мы дали прикурить этим гадам… — вдруг сказал Аникин, как бы подводя итог своему рейду. Талатёнков и Карпенко молчали. Лица их вдруг посерьезнели. Они как будто вспоминали все, что произошло с ними в рейде, минута за минутой.
— Ты прав, командир… — глухо произнес Карпенко. — И Яким, и Жила, и другие не зря погибли. Не зря, черт возьми… А я, грешным делом, на Жилу обозлился…
Карпенко тяжело вздохнул.
— Сильно злой был на него… — выговорил он. — За то, что он бросил меня… Ну, это я так считал… А что ему оставалось? Лезть буром на толпу этих фашистов?..
Аникин только на второй кружке ощутил высокоградусное пламя обжигающего напитка.
— Он и сам понял… — сказал Андрей. — Проняло его… И на танк бросился из-за этого… Я так понимаю…
V
Каждая опрокинутая чарка выстреливала в нутро, как кумулятивная граната, прожигая броню тяжелых мыслей. В организме, опустошенном рейдом и боями, оглушенном спиртом и сытостью, разливалась сладчайшая истома. «Спать… спать-спать…» — само собой повторялось в мозгу Аникина вроде колыбельной песенки. Он чувствовал, что веки тяжелеют и закрываются сами собой.
— Товарищ командир, — вдруг обратился слегка заплетающимся языком Карпенко. — Разрешите Мадана навестить? А?
— Куда же ты, с пьяной рожей? — не сильно настаивая, запротестовал Аникин. — А вдруг ротный увидит?
— Не извольте беспокоиться… — безоговорочно заверил Николай. — Все сделаем в лучшем виде. К тому же смеркается уже…
— Разрешите и мне… — вдруг спохватился и вскочил на ноги Талатёнков. — Товарища повидать…
— Ладно, — махнул отяжелевшей рукой Аникин. — Только, если какая полундра, сразу меня разбудите…
— Есть разбудить… — чуть не хором ответили бойцы и тут же вышли на улицу. Этого Андрей уже не видел. Сырое лежалое сено показалось ему мягчайшей периной. Она все глубже и глубже, с молниеносной скоростью принимала его в себя. Уже через долю секунды он ощутил, что дна у этой перины нет, и он, провалившись, летит в бездонную, непроглядную яму сна.
Во сне он пытался отыскать Якима в непроходимом болоте. Передвигаться в вязкой, затягивающей массе было невыносимо тяжело. Трясина, по которой лихорадочно, из последних сил пробирался Андрей, была кроваво-красного цвета — словно мясной фарш, только что вылезший из гигантской мясорубки. Поначалу Андрей не обращал внимания на то, что весь, с головы до ног, выпачкан этой красной дымящейся жижей. Все его существо было подчинено одному — во что бы то ни стало отыскать товарища. Яким должен быть где-то рядом. Андрей пытался окликнуть его, но только беспомощно разевал рот, не в силах выдавить из себя ни звука.
Необъяснимый, животный страх кошмарного сна проникал в каждый капилляр, пропитывал его всего, как липкая жижа болота. Он следовал по пятам, огромным хищником с запачканной кровью мордой неотступно дышал ему в спину. Андрей боялся не за себя. Он боялся за Якима. Ему нужно во что бы то ни стало спасти его, и это было даже важнее, чем его собственная жизнь.
Вдруг неясный силуэт замаячил в бордовом мареве густого туман. Волна дикой радости захлестнула Андрея. Вот он! Это Яким! Теперь он точно спасет его! Теперь он спасется сам. Андрей с удвоенной силой и яростью устремился вперед. Топь становилась все непроходимее. И силуэт становился виден все меньше, все сильнее погружался вниз. «Нет! Нет! Яким! Я иду! Иду!» — силился кричать Андрей.
