Алексей Ивакин - Блокадный ноктюрн
Из такого же пламени его вытаскивали зимой прошлого года, когда зажигательная бомба вспыхнула на чердаке госпиталя.
Крики сгоравших заживо стали для него еженощным кошмаром. А теперь вот — сладостной музыкой.
Потом он сел на землю, достал кисет и, с трудом свернув самокрутку здоровой рукой, закурил. Синий дым махорки смешивался со сладким запахом догорающих тел. Докурив, он потушил, зачем-то, дотлевающий уголек о подошву сапога. Встал и побрел в сторону своих позиций. Туда, откуда он пришел всего лишь вчера.
* * *— Это кто там такой умный? — генерал-майор Гаген с интересом смотрел на небольшой лесок, откуда время от времени лупила «Катюша».
Штабные только пожимали плечами. А удивляться было чему. С утра установилась ясная погода. Ни облачка на небе. Немцы этим, естественно, воспользовались. Эскадрильи Люфтваффе начали долбить по окруженным частям восьмой и второй ударной армий и по гвардейцам Гагена. Аэродромы были недалеко — поэтому, пока одни отрабатывали жуткой воющей каруселью по дымящимся остаткам Синявинского леса, другие успевали заправится и перевооружиться. В редкие минуты отдыха начинала бить артиллерия немцев.
Однако, и советские бойцы не молчали. Одна из уцелевших «Катюш» выезжала на одно и то же место и давала залп по немецким позициям. Буквально через минуту на позиции ракетчиков обрушивался смертоносный шквал. Но спустя какое-то время ракетчики снова давали короткий залп. Так продолжалось несколько раз. Взбешенные наглостью русских, немцы обрушили на рощицу удар сразу двух эскадрилий пикирующих бомбардировщиков. В течение часа бомбы перемешивали землю. Когда налет закончился — «Катюша» снова дала залп. И опять с того же места!
Гаген, наконец, послал автоматчиков к позициям ракетчиков. Через полчаса перед ним стоял растрепанный и слегка ошалевший лейтенант:
— Лейтенант Горошков, — приложил он руку к голове. Потом, обнаружив, что «голова пустая», покраснел. — Ой, извините…
— Ну, рассказывай, — не обратив внимания на уставное нарушение, добродушно сказал Гаген.
— Что рассказывать? — не понял лейтенант.
— Про стрельбы твои рассказывай.
— А… Так это…
От всего дивизиона уцелела лишь одна установка. Зато снарядов осталось хоть пятой точкой жуй. При таком интенсивном обстреле склад реактивных снарядов — лакомая цель для противника. Ну и решили выпустить по максимуму. А делали так. Заряжали «Катюшу». Подъезжали на точку. Давали залп в нарушение всех инструкций. Машину надо бы глушить и водителю в укрытие бежать. Но залп давали, не глуша мотор и тут же — задний ход и сматывались.
— Немцы, наверняка не рассчитывали, что мы с одного и того же места бить будем. Мы же обычно меняем диспозиции.
— А по каким точкам били? — спросил командующий корпусом.
Горошков потупился:
— Ну… Сначала отработали по старым координатам. А потом я поправки внес небольшие и по самой Мге стал работать…
— Сам внес? Без приказа…
Лейтенант молча кивнул.
— Кем на гражданке был?
— Студентом мединститута, товарищ-генерал майор, — не поднимая глаз, ответил Горошков. — Педиатром хотел быть…
— А как в артиллеристы занесло?
Вместо ответа тот пожал плечами. У войны хитрые пути. У военкоматов — тем более.
— Представлю к награде. Весь расчет, — кивнул Гаген. Потом обернулся к своим штабистам и коротко сказал. — Учитесь.
Недаром генерал-майора Гагена называли в корпусе Батей, совершенно не обращая внимания на немецкую фамилию. Впрочем, на этот факт никто внимания не обращал. Ни особисты, ни фронт, ни Ставка. Воюет? И пусть воюет. Тем более что воюет хорошо…
* * *Три дивизии ударили по горловине прорыва с юга и три с севера. Затем Манштейн стал перепахивать Синявинские леса артиллерией и авиацией. Число самолето-вылетов порой достигало семи тысяч в день! Через несколько дней лесистый массив превратился в выжженную металлом пустыню. Тем не менее, советские войска продолжали драться и даже атаковать. Корпус генерал-майора Гагена продвинулся дальше всех. Еще бы чуть-чуть — и гвардейцы соединились бы с Невской оперативной группой. Но вот этого «чуть-чуть» — не хватило.
Немцы тоже на месте не сидели — атакуя и контратакуя советскую пехоту. Бывалые ветераны первой мировой качали головой, сравнивая болота Синявино с Фландрией, Верденом, Ипром. В течение суток одна и та же траншея переходила из рук в руки десятки раз. Земля стала красной от крови. Впрочем… Какая земля… Мостовая из трупов. Хоронить их было некогда, да и некому. Воевали — все. В конце концов, котел превратился в слоеный пирог. В роще Круглой сидели в окружении немцы, на Квадратной поляне — русские. Было совершенно не понятно — кто, где и откуда атакует.
Огромная масса ожесточенных людей убивающих друг друга…
* * *Остатки роты старшего политрука Рысенкова, вместе с оставшимися в живых огнеметчиками, закрепились около Чертового моста. Сам политрук пытался установить связь с командованием, однако делегаты связи или не возвращались, или возвращались ни с чем. Повсюду были немцы. Странно, но они на какое-то время оставили в покое роту. В один из тихих моментов бойцы наблюдали, как параллельно их траншее — примерно в километре от речки на запад — куда-то прошли немецкие танки и до пятисот человек пехоты. Затем, где-то вдалеке, разгорелся нешуточный бой.
Первой мыслью Рысенкова было желание ударить атакующим немцам в тыл, но он подавил порыв.
Конечно, порой и соломинка верблюжью спину ломит. И полсотни бойцов могут оказаться очень даже нужными в нужный момент. Так сказать, засадный полк.
Но раненых придется бросить здесь. А это — семьдесят человек, из которых не менее половины — тяжелые.
Рысенков прекрасно понимал — что значат эта канонада со всех сторон. Немцы прорвали фронт и окружили их. Через это он уже проходил под Любанью. Необходимо было немедленно двигаться назад и прорывать пока еще непрочное кольцо. Искать выход к своим. С другой стороны — приказа на отступление еще не было. И приказ «два-два-семь» никто не отменял.
Что же делать, как же быть?
Он собрал своих лейтенантов — Кондрашова, Москвичева, Павлова, — и обсудил ситуацию.
Все высказались за удержание обороны в районе моста. Особого смысла для немцев в этом мостике не было. Они спокойно могли перебрасывать свои войска по железной дороге, пересекавшей Черную южнее. Но этот мост мог пригодится нашим, если бы они возобновили наступление. На том и порешили. Лейтенанты уже собирались расходиться по своим обескровленным взводам, когда бойцы привели четверых человек — двух немцев и двух советских бойцов. Причем, немцы тащили на себе оружие. У одного в руках был «МГ» и коробка с патронами, у другого — ящик гранат. Немцы были двумя здоровяками, опасливо поглядывающими на измазанные глиной лица красноармейцев. Те в руках держали винтовки наперевес. Держали твердо, несмотря на зачуханный вид — мокрые шинели, растоптанные сапоги, натянутые до бровей пилотки. Обоим на взгляд было не менее пятидесяти.
Немцев немедленно разоружили и связали, а Рысенков стал расспрашивать красноармейцев. Рассказывать начал один, который побойчее, второй только крутил седые усы «под Буденного» и изредка вставлял уточняющие детали.
Солдаты оказались ездовыми, лишившимися транспорта и начальства в один из первых дней окружения.
— Бонбой лошадёв убило, — мрачно пояснил усатый. — Начальство сбегло.
Вот они и шарахались по кустам, пытаясь найти своих.
И вот утром…
— Тутошним утром, — мрачное уточнение.
— И вот утром — слыш? — говор немецкий. Глядь-поглядь — эти верзилы идут, машинку несут и ящики каки-то. Ну мы из кустов — хенды, мол, в хох! Они все и побросали. Я их стрельнуть хотел…
— А что не стрельнул? — спросил политрук.
— Патронов-то у нас пяток осталося. Жальча на их тратиться. А с машинкой мы не умеем. Взяли, занчицца, немцы машинку да ящики и потошшыли, куды им сказано было.
— А как они поняли? — без тени улыбки спросил Рысенков.
— Да у Феди больно кулак тяжел, лошади и те приседали. Как даст, так любой присядет!
— Показать? — буркнул Федя.
— У нас лошадей нет.
— А я на фрицах покажу!
— Позже. Продолжайте, товарищ боец!
— Ну и повели их, куды толы зырят.
— И куда глаза глядели?
— Дык куда надо, коль на вас выползли.
— А если бы на немцев?
— Тогда не судьба была бы.
— За языков, отцы, вам спасибо. И за машинку тоже. Поступайте в распоряжение к лейтенанту Москвичеву. До выхода к нашим. Я доложу о вас начальству.
— Не надо! — испугался Федя. — Мы ж нечаянно!
— Идите, бойцы, — на этот раз Рысенков позволил себе улыбнуться.
Допрос немцев был короток. Собственно, они ничего особенного не сказали. Единственное, что нового узнали командиры — то, что против них свежие дивизии, переброшенные из Крыма.
