Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря
Я подумал и покорно подставил брату голову:
— Надавай, Леня. Надавай… если надо.
Глава четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЕДА НАЗАРА
Незаметно пробегает лето. И хотя до осени с ее дождями, туманами и легкими заморозками по ночам еще далеко, как предупреждение о ней нет-нет да и прошуршит по тротуару одинокий каштановый лист с желтыми закрученными краями.
Появились в городе арбузы и дыни — ешь до отвала. А вообще за последнее время ничего такого особенного не произошло. Дни проходили одинаковые, похожие друг на дружку, как Мишка и Оська Цинклеры.
И вдруг вернулся дед Назар… Вошел он среди бела дня в родной двор чуть ли не босиком, в своей жесткой, просмоленной робе, которую не взяли ни огонь, ни вода. Вошел, и бабка Назариха, полоскавшая Мишкины и Оськины штаны под краном, увидев деда, ойкнула, всплеснула руками, а сама ни с места…
Деда не расстреляли. Фашисты думали, что здоровый и сильный дед Назар будет копать для них окопы, погрузили его в «телятник» и угнали вместе с другими людьми. Уже в Польше наши отбили у немцев концлагерь, в котором находился дед. «Вот тебе, отец, буханка, вот консервы, — сказали деду бойцы. — Возвращайся домой к своей старухе. А с фашистами мы, батя, и без тебя справимся».
И дед пошел. Пешком из Польши в Одессу. Машины шли все на Запад, к фронту, а дед — в обратном направлении, так что пришлось ему добираться домой пехом. «Не полезет же здоровый мужик, с цельными руками и ногами, в машину к раненым. Вот он и шел», — объясняла потом соседкам во дворе бабка Назариха.
А на следующий день после возвращения привел нас дед Назар в Отраду к своему рыбацкому куреню. Курень, ветхая глиняная хибара, стоял на пригорке у самой воды. Тут же неподалеку лежала плоским просмоленным днищем вверх старая шаланда, замаскированная ветками и травой. Дед разбросал сухие ветки и гулко хлопнул шаланду ладонью по днищу, как по животу: «Рыбачить будем», — и провел желтым, в трещинах пальцем по моим ребрам: «Ишь как шпангоуты у тебя выпирают, прозрачный. А ну, огольцы, за работу».
Шаланду мы починили за два дня и сволокли ее гурьбой к воде, чтобы не рассохлась.
…Полдень. Мы сидим в Отраде в утоптанном дворике возле куреня деда Назара. Внизу лениво шевелится море.
— А ну, не мельтеши, не мельтеши под руками, ставрида голопузая! — ворчит на нас дед Назар.
Его заскорузлые, в трещинах пальцы ловко подвязывают надежными рыбацкими узлами крючки к леске. Возле каждого крючка дед уже ниткой прикрепляет цветное перышко. Дед мастерит самодуры под скумбрию. Каждое перышко имеет несколько цветов — синий, желтый, зеленый, — и поэтому самодур называется «огонек».
Хитрая это штука — мастерить «огонек». Чем удачнее распределишь на леске разноцветные перышки, чем выгоднее подберешь чередование цветов и оттенков, тем легче будет обмануть скумбрию. Дело в том, что хоть и ловят ее не с наживкой, как, например, бычка, а «дурят» пустыми крючками, с цветными перышками, не такая уж она дура: чуть что, сразу разглядит, что это обыкновенные перья, a не тюлька, которой она любит лакомиться, и тогда махай самодуром хоть целый день — рыбки не вытащишь.
Но за наши «огоньки» я спокоен: кто-кто, а дед Назар мастер их делать. И хотя сегодня мы только первый раз выйдем в море — вон наша шаланда уткнулась носом в воду: ждет, — я уверен, что возьмем мы никак не меньше сотни рыбин.
— Лёнь, неужели эта скумбрия такая дура, что будет заглатывать пустые крючки?
Ленька перекусил зубами леску и объяснил:
— Дура не дура, а хищная это рыба — живоглотка. Понятно? Живоглотство ее и губит. Вот, например, акула. Ей что ни кинь — схватит. Так и скумбрия. Только она размерами поменьше. В тыщу раз.
— A-а… — понимающе протянул я. — Ну, раз живоглотка, так ей и надо.
Дед привязал последний, пятнадцатый по счету, крючок к своему самодуру и поднялся.
— Вот что, огольцы. Возьмите вон анкерок у куреня да сходите у ключа воды наберите. Иначе не выйдем мы нынче в море с вашими расспросами. Леонид, подай-ка грузило.
Мы взяли анкерок — небольшой, литров на двенадцать, дубовый бочонок — и отправились за водой. Мы — это я, Соловей, Валерка и Цинклеры Мишка и Оська.
Анкерок понесли по очереди на плечах: я, Соловей и Валерка. Мишка и Оська просто топали по горячей пылюке: им анкерок не под силу, даже пустой.
Холодная прозрачная вода била из-под земли в овраге неподалеку от дедовой халабуды. Мы долго плескались в воде, подождали, пока устоится, и напились от пуза. Потом начали соревноваться, кто дольше продержит ногу в ледяном ключе. Соловей занял первое место, я второе, а Валерка, как кутенок, воды холодной испугался. Давай мы за ним гоняться по колкой траве, чтобы, значит, макнуть хорошенько.
— Вы что же это, баламуты, делаете? — скатился кубарем с обрыва Ленька. — Вас там с водой ждут, а вы?.. — Он наполнил доверху анкерок, забил кулаком деревянную пробку и, взвалив бочонок на плечо, не оглядываясь, полез наверх из оврага.
Гуськом мы возвращались назад к куреню. Меня беспокоило только одно: кого из нас — кроме Леньки, конечно, — дед Назар возьмет на шаланде в море? А что на берегу кто-то останется, в этом я был уверен. Но кто?
Когда мы вернулись, дед Назар уже копался возле лодки, стоя по колено в воде.
Вслед за Ленькой мы тоже вошли в воду и окружили шаланду, взявшись руками за борт.
Лодку слегка покачивало. Дед Назар снял с Ленькиного плеча анкерок, пристроил его под кормовую банку и сказал Мишке и Оське:
— Рты хоть позакрывайте, зубы вышибет.
Мишка и Оська еще крепче впились пальцами в борт, но я понял: не видать им сегодня моря как своих ушей.
С помощью Леньки дед приладил мачту, похлопал ее ладонью, и она зазвенела, требуя паруса. Еще раз ощупал дед придирчивым взглядом шаланду:
— Самодуры на месте, парус готов, весла… Ну-ка, Леонид, сбегай в курень, там в углу запасное веслишко стоит.
— Так ведь у нас уже есть одно.
— Кому говорю, сбегай, — сердито перебил его дед. — Не на прогулку идем — в море.
И Ленька побежал за веслом в курень.
— Да, еще баян захвати! — крикнул ему дед.
Не оборачиваясь, Ленька махнул в ответ рукой: захвачу.
— Та-ак… — медленно произнес дед Назар и посмотрел на нас.
И по этому взгляду я понял: он решает, кого из нас троих (Мишка и Оська уже в счет не шли) оставить на берегу у куреня.
Шансов остаться у меня было, конечно, больше, чем у Соловья и Валерки: я был младше их да и ростом поменьше. Чтобы казаться выше, я приподнялся на носки и вдруг заметил, что Валерка как-то подозрительно вырос прямо у меня на глазах. Он стал даже выше Соловья. Тут что-то не так. Я всмотрелся в прозрачную воду и увидел, что Валерка подгреб под себя мохнатый, обросший водорослями камень и примостился на нем одной ногой. Чтоб, значит, перед дедом выше казаться. Ну и хитрюга! Только я хотел поддеть его ногой под колено, как вдруг дед Назар сказал ему:
— На берегу останешься. С огольцами, — кивнул он на близнецов и приказал мне: — А ты на руль давай. Володька парусом будет ладить, мы с Леонидом ловить.
Валерка скривился, недовольно засопел, но перечить деду не стал. Я поджался быстренько на руках — пока дед не передумал — и забрался на широкую кормовую банку к рулю.
Вернулся Ленька с веслом и баяном. Весло он передал деду, и тот уложил его вдоль лодки, под банками. А баян Ленька поставил возле мачты, на палубе. Баян — это специальная деревянная корзина для рыбы, с прорезями, чтобы стекала вода.
— Ну, кажись, всё, — еще раз осмотрел дед шаланду придирчивым глазом и тяжело полез в лодку. — Толкай, Леонид, отойдем чуток от берега на веслах. — Он вставил уключины и крикнул Валерке, Мишке и Оське, которые все еще не отходили от борта: — На берег, огольцы! На берег! Толкай, Леонид…
Ленька отстранил Валерку, зашел под корму и толкнул шаланду в море. Она клюнула носом волну, заупрямилась поначалу и пошла. На глубине, когда море лизнуло Ленькины плечи, он толкнул шаланду последний разок и, подтянувшись на руках, влез ко мне на корму.
— Руль, — приказал дед, наваливаясь на весла.
Мы с братом подняли с днища тяжелый плоский руль и приладили его за кормой на штырях.
— Держи в море, — сказал мне Ленька, а сам полез к деду и взял у него одно весло. — Гей, ухнем!..
Отошли немного на веслах, поставили косой парус. Соловей взялся за шкот, натянул, и лодка сразу набрала ход, под кормой зажурчала вода.
Ленька и дед привязали концы своих самодуров к леске на удилищах и начали готовить справу. Лески с крючками скользили с обеих сторон по поверхности воды, и перья отсвечивали на солнце всеми цветами, искрились.
— Прямо руль! Прямо держи! — строго прикрикнул на меня дед Назар, когда я, увлекшись игрой разноцветных перьев, забылся и повернул шаланду влево, в сторону Лузановки, и парус, потеряв ветер, затрепетал, захлопал.
