Семен Шмерлинг - Десант. Повесть о школьном друге
В записной книжке росло число его корреспондентов. Леопольд держал связь с мамой, братом Левой, маленькой сестренкой Наташенькой, Октябриной, с самым близким своим другом Кириллом Мишариным — Кирей Огненным, который, закончив Челябинское военно-авиационное училище штурманов, сражался на фронте, с семьей Мишариных, одноклассниками Игорем Демьяновым, Наташей Самохиной, Женей Яхниным, Светой Малашкиной, Валей Ивановой, Леной Беликовой, Галей Цыриной, Ниной Гагаркиной, Ниной Песковой, своими бывшими учителями — Николаем Николаевичем Лебедевым, Марией Яковлевной Мирзахановой, Серафимой Дмитриевной Менделеевой.
Право, список этот далеко не полон. Постепенно Леопольд узнавал адреса не только своих «ашников» и «бешников», но и бывших учеников младших классов. Так он отправил письма «девочке из 9 «б», Ольге Деевой, и ее подругам, охотно и горячо откликался на каждую весточку из Москвы, с фронта, с Урала, из Сибири, сам активно разыскивал старых друзей и знакомых.
О чем он писал? Маме посылал ласковые, нежные письма:
«Дорогая мамочка, как я рад, что ты здорова и бодра, что снова, как прежде, поешь свои задушевные песни. Правда, не «Эх да василечки, веселые цветочки», а военные песни, но мне все равно звучит твой милый голос. Как я хочу скорее услышать его».
Посылал серьезные, дельные советы младшему брату Леве, шутливые, иногда со смешными рисунками — письма Наташеньке…
В других его фронтовых «треугольниках» и «секретках» он постоянно беспокоился о судьбах товарищей:
«Где Кирилл? Сообщи его новый адрес, скучаю о нем…»
«Напиши, что узнала нового о Мишарине. Срочно!»
«Опять замолчал Митька. Где он, что с ним?»
«Морж где-то воюет на юге. Но где?»
«Ты видела Калика на костылях. Что с ним произошло? Напиши скорее».
«Подумать только, тихоня Малашкина — в армии служит. Каков солдат!»
«Передай Ольге Деевой, чтобы снова написала».
«Встретил лейтенанта Бахрамеева, он — родственник Славы Осипова и просит передать ему привет. Я сообщил Бахрамееву, что Слава после Сталинграда весь изранен, еле двигается. Но жив! Будет и здоров, будет работать, учиться».
«А Женька учится на офицера. В академии!»
«Знаю, знаю, сколько наших погибло: Горский, Ботоев, Кобозев, Малышев, Коробов, Функнер, Домбровский… Я отомщу за наших ребят».
Можно с уверенностью сказать, что никто из бывших выпускников 7-й школы так подробно, с такой неиссякаемой любознательностью и заинтересованностью не вникал в жизнь своих одноклассников. Центр школьной дружбы переместился из Москвы, с тихого Казанского переулка, где находилась эта школа, в 83-ю гвардейскую Городокскую стрелковую дивизию, в ее 248-й гвардейский стрелковый полк, обозначенный полевой почтой № 29 454. Она, как магнит, притягивала однокашников Леопольда.
Но не только судьбы друзей волновали Леопольда. Он стремился проникнуть в их мысли и чувства, понять, чем они живут, какое место занимают в настоящем и что думают о будущем.
«Я все время писал и спрашивал себя, почему мне все время хочется писать тебе письма, и теперь, когда получил твое послание и весточку от друзей, особенно. Ты, видимо, резко ощущаешь на себе тяготы войны и, конечно, чувствуешь себя «не в своей тарелке», работая на заводе и мечтая об институте. Все-таки ты большущая молодчина! Ну ничего, крепись, своего мы добьемся. А чтобы было легче, помни о своих верных друзьях и знай, что они никогда не бросят и помогут в трудную минуту, сделают все, что в их силах. Крепко жму твою рабочую руку.
Гвардии Ляпа».Книгочей и театралка, страстная поклонница музыки Наташа Самохина получила это письмо с «молодчиной», когда возвратилась с рабочей смены, пропахшая дымом и окалиной. Ее глаза болели от блеска электросварки. Как она была благодарна товарищу-фронтовику, который оценил и понял крутой поворот, совершенный ею.
Леопольд в своих письмах обо всем говорил всерьез, не сглаживая острые углы, — и о боях, и о труде, без дешевой жалости и сожаления:
«Может быть, по теперешнему времени ты будешь мне писать лишь из вежливости и милосердия, так предупреждаю, что лучше этого не делать, фальши не терплю… Ну, а пока буду ждать твоего письма. Удивляюсь, вернее, предполагаю, почему ты не ответила на мое письмо. Если что не понравится тебе по содержанию, то напиши — поспорим. Я тебе могу более обстоятельно выразить свои взгляды на положение вещей и на дружбу, в частности. Ну что ж, я вернусь, всем чертям назло, тогда и договорим».
Его интересовало решительно все — подробности быта, настроения, увлечения…
«Гошка, здорово! Невольно мне пришлось забыть тебя, дружище. Но, наконец, сегодня получил письмо от Галки (пишу в темном блиндаже, плохо вижу) и узнал твой адрес. Я так хорошо знал, где ты живешь, что даже никогда не обращал внимания на номер дома, помнил только, что на дверях табличка 17.
Ну, как тебе там живется-можется? Что поделываешь, чем печалишься, в кого влюбляешься? Мне сейчас все это очень интересно и представляется вся жизнь в Москве далеким и несбыточным сном. На днях я получил ваше коллективное письмо — умилился чуть ли не до слез, большое за него спасибо. Друзья не забывают — хорошо. А ведь знаешь, сейчас, когда валяешься по колено в воде, под сырым снегом, ничего не может быть утешительнее, чем воспоминания о доме, о родном тебе и близком…»
С волнением и беспокойством Леопольд ждал вестей и спешил к почтальону. Даже из боевых порядков, со своего НП, находящегося, как правило, под огнем противника, звонил в тылы, справлялся, нет ли ему почты: «Даже Морж меня забыл… Да, только позвонил в хозвзвод, говорят, от него есть письмо».
Некрасов обижался, сердился, негодовал, когда кто-либо из друзей задерживался с ответом. И шутливо, но не без горечи и яда бранил такого, коли тот находился в ту пору в тылу.
«Ты, плут, совсем меня забыл, забыл о своем старом друге. Это я тебе не прощу, приеду и бока намну. Хотя я понимаю, конечно, у тебя молодая жена, медовый месяц и т. д., но о фронтовиках-то ты должен помнить.
Если же ты забыл, это сверхнахальство. У нас, фронтовиков, этим называется вот что: жить в Москве, носить фронтовые погоны… ежедневно искать себя в списках награжденных и кричать: «Смерть немецким оккупантам». Так что — смотри!»
Этому же товарищу, который только что женился — что ж, и в войну жизнь шла своим чередом, — Леопольд послал горячее поздравление, но добавил:
«…Меня только одно смущает и может поколебать мое мнение: Кто? Что? Откуда? Какова? — она. Может, ты жестоко ошибся, помни, что если она тебе не пара, умственно или нравственно чужда, — через месяц, через один «медовенький» все погибнет и расклеится, и тогда уже ты будешь «бракованный». Ты почему-то, подлец, ни словом об этом не обмолвился и почему это для меня — тайна? Знаешь, мечтаю я к тебе прийти и посмотреть… Напиши подробнее!»
Да, действительно, никто в стрелковом батальоне, да, пожалуй, и во всем полку, не писал и не получал столько писем, сколько молодой командир минометной роты. Переписка стала для Леопольда второй жизнью. Неизбывно текли фронтовые заботы и тревоги. Под градом пуль и снарядов с НП он командовал минометным огнем, шагал свои бесчисленные километры и в свирепые холода, и под палящим зноем, беспокоился о подчиненных, об оружии, хлебе насущном. А вести от друзей переносили его далеко-далеко, он чувствовал себя причастным к судьбам дорогих людей, делил их радости и невзгоды и мечтал вместе с ними. И часто мысленно обходил улицы и переулки своего Замоскворечья. «Читаю твое письмо — и снова чувствую себя москвичом».
…Видимо, угрюмый боец в кубанке, наблюдая, как при малейшей возможности Некрасов вдумчиво пишет свои послания, как с радостной улыбкой читает и перечитывает ответы, в душе позавидовал ему. И солдату страстно захотелось получать письма из дому. Однажды — это было в самый разгар летнего наступления в Белоруссии, на недолгом привале, он подошел к командиру минроты и попросил у него бумаги и карандаш. Некрасов охотно дал.
Видать, боец давно не держал в руке карандаша. Он грыз его, томился, а лист оставался чистым. Леопольд с сочувствием следил за ним:
— Что, не выходит?
— Да, отвык совсем. Ты помоги, старшой.
— С удовольствием, — это было одно из любимых слов Некрасова. — Кому писать-то?
— Мамаше. Поди, потеряла меня…
— Ну что ж, начнем…
Прошел месяц, а то и более, и вот боец в кубанке получил письмо от матери. И сразу показал его гвардии старшему лейтенанту.
2
В почти четырехлетней переписке Леопольда Некрасова с родными, школьными друзьями и знакомыми особое место занимают письма к Октябрине Ивановой, Рине. По этим письмам можно со всеми подробностями проследить, как рождалась их дружба, влюбленность, а затем большая и крепкая любовь. И все это совершалось в годы войны, отразилось в солдатских «треугольниках» и «секретках», на листках полевых книжек и ученических тетрадей.
