Николай Отрада - Строки, добытые в боях
Через два часа моя маленькая, еще не начатая по-настоящему жизнь угаснет, как лампада в темноте. Я прощаюсь с ней навсегда. Кто же знал, что она так трагически быстро окончится? Ведь я только что со школьной скамьи. Но когда я оглядываюсь на пережитое, я испытываю удовлетворение: тот маленький кусочек жизни, который выпал на мою долю, я прожила хорошо.
И только одно горе я унесу с собой: мне не удастся увидеться с тобой перед концом. Мы с тобой всегда стремились к одной вершине. От будущего мы ждали неизмеримо большого счастья. Мы не дошли к нему. Немцы разрушили наши мечты, но они оказались бессильными разрушить нашу любовь. Теперь я вижу, что любовь действительно сильнее смерти.
Вот сейчас я сижу перед смертной казнью, а перед моими глазами не петля, которой удавят меня немцы, а твой милый облик, не темная могила, куда уложат меня, а твоя любовь, Я по-прежнему люблю тебя. Тебя и Родину. Во имя этой любви я убила продавшегося немцам мерзавца, нашего старосту, который выдавал партизан и выслуживался перед немцами.
Сейчас меня задушат немцы. Помни, родной: в эти последние минуты все мои мысли с тобой. С любовью я жила, с любовью я умру. Прощай, Сережа, кто-то идет. Наверное, это немец идет за мной. Целую тебя…
(Письмо неизвестной партизанки)
Гармоника
Забудешь все: и окружение,и тиф, и мерзлую ботву.Но после третьего раненияна сутки вырвешься в Москву,и сызнова тебе припомнится:под Витебском осенний шлях,в густом орешнике покойницас водою дождевой в глазах.
Ты заскучаешь в тихом домике,не попрощавшись, улетишь.
И все из-за губной гармоники.(Играл под окнами малыш.)И вспомнилось: старухи плакали,когда тебя («Сынок! Родной!..»)вели расстреливать карателипод смех гармоники губной.
Декабрь, 1942
«Я был пехотой в поле чистом…»
Я был пехотой в поле чистом,в грязи окопной и в огне.Я стал армейским журналистомв последний год на той войне.
Но если снова воевать…Таков уже закон:пускай меня пошлют опятьв стрелковый батальон.
Быть под началом у старшинхотя бы треть пути,потом могу я с тех вершинв поэзию сойти.
1946
«Прожили двадцать лет…»
Прожили двадцать лет. Но за год войнымы видели кровь и видели смерть —просто, как видят сны.Я все это в памяти сберегу —и первую смерть на войне,и первую ночь, когда на снегумы спали спина к спине.Я сына верно дружить научу, —и пусть не придетея ему воевать;он будет с другом плечо к плечу,как мы, по земле шагать.Он будет знать: последний сухарьделится на двоих.…Московская осень, смоленский январь.Нет многих уже в живых.Ветром походов, ветром весныснова апрель налился.Стали на время большой войнымужественней сердца,руки крепче, весомей слова.И многое стало ясней.…А ты по-прежнему неправа —я все-таки стал нежней.
Май, 1942
«…Мы выкатывали орудия…» (Ю. Бондарев)
…Мы выкатывали орудия впереди пехоты на прямую наводку перед танками. Железный рев моторов врывался нам в уши. Мы стреляли почти в упор, видя так близко круглые зевы танковых стволов, что казалось, они нацелены были в наши зрачки. Все горело, рвалось, сверкало в снежной степи. Мы задыхались от наползавшего на орудия мазутного дыма, от ядовитого запаха горелой брони. В секундных промежутках между выстрелами хватали пригоршнями очерненный снег на брустверах, глотали его, чтобы утолить жажду. Она жгла нас так же, как радость и ненависть, как одержимость боя…
(Из воспоминаний Ю. Бондарева)
Память
Был мороз. Не измеришь по Цельсию.Плюнь — замерзнет. Такой мороз.Было поле с безмолвными рельсами,позабывшими стук колес.Были стрелки совсем незрячие —ни зеленых, ни красных огней.Были щи ледяные. Горячиебыли схватки за пять этих дней.Каждый помнит по-своему, иначе,и Сухиничи, и Думиничи,и лесную тропу на Людиново —обожженное, нелюдимое.Пусть кому-нибудь кажется мелочью,но товарищ мой до сих порпомнит только узоры беличьии в березе забытый топор.Вот и мне: не деревни сгоревшие,не поход по чужим следам,а запомнились онемевшиерельсы. Кажется, навсегда…
1942
«На снегу белизны госпитальной…»
На снегу белизны госпитальнойумирал военврач, умирал военврач.Ты не плачь о нем, девушка, в городе дальнем,о своем ненаглядном, о милом не плачь.Наклонились над ним два сапера с бинтами,и шершавые руки коснулись плеча.Только птицы кричат в тишине за холмами.Только двое живых над убитым молчат.
Это он их лечил в полевом медсанбате,по ночам приходил, говорил о тебе,о военной судьбе, о соседней палатеи опять о веселой военной судьбе.Ты не плачь о нем, девушка, в городе дальнем,о своем ненаглядном, о милом, не плачь.…Одного человека не спас военврач —он лежит на снегу белизны госпитальной.
1945, Венгрия
«…В перестрелке был тяжело ранен…» (А. Цессарский)
…В перестрелке был тяжело ранен партизан Василий Быков. Его вынесли, уложили в повозку, привезли в лагерь. По пятам группы к лагерю шли каратели…
Тень падает на повозку. Оборачиваюсь. Медведев…
— Доктор, выдержит Быков дорогу?..
Кто-то сдержанно говорит:
— Нам нельзя задерживаться. Понимаете? Мы должны выполнять задание, Понимаете?
Вижу, как синева заливает щеки Медведева, как темнеют его глаза. Не оглядываясь, он жестко отчеканивает:
— Я спрашиваю врача!
И снова мы смотрим друг другу в душу. И я вижу, как теплеет взгляд командира.
— Чем ему можно помочь? — тихо говорит Медведев.
— Операция, товарищ командир.
— Сколько нужно времени?
— Не меньше получаса…
Он кивает мне…
Обоз отряда вытянулся на просеке. Люди в колонне. Ожидание. Время от времени с заставы от Базанова приходит связной, молча смотрит на то, как мы оперируем, и уходит. Вот и первые длинные пулеметные очереди. Ухает граната. Ого, близко подошли! Снова связной:
— Ну как? Скоро?
— Еще немного, друзья, еще немного…
Мы оперируем. По лесу прокатывается гром. Немцы напоролись на мину. Что они предпримут теперь? Воцаряется тоскливая тишина. Осталось сделать внутривенное вливание… Всё! Устало распрямляюсь. Медведев невдалеке сидит на пенечке, невозмутимо рассматривает карту на колене. К нему подбегает связной от Базанова; он, не поднимая головы, жестом отправляет его ко мне. Всё, всё, друзья, теперь Быкова можно везти! Теперь он будет жить!..
(Из воспоминаний врача партизанского отряда А. Цессарского)
«Горят леса от Дрездена…»
Горят леса от Дрезденадо самого Берлина,Земля, как в пекле, треснута,как в пекле, тлеет глина.Пылают сосны, кренятсяи рушатся, как в пекле.И все поляны в пенистом,в сигарном сером пепле.А дым дорогу кутаети путает шофера.Жара такая, будто мызаедем в пламя скоро.Мы, как слепые странники,все щупаем руками.То пни или кустарники?То немец или камень?
1945
Дрезден — Берлин
«…Десять дней, не прекращаясь…» (В. Субботин)
…Десять дней, не прекращаясь ни днем ни ночью, шли бои. Мы двигались к центру по загражденным улицам, пробивая стены, от здания к зданию — не через город, а сквозь него. Гимнастерки наши пропахли дымом. Ватники насквозь пробиты пылью. Все были грязны, измазаны мелом и осыпаны красной — кирпичной и белой — известковой пылью. Как каменщики, слезшие со стропил.
