Алексей Чикишев - Спецназ в Афганистане
Большинство опрошенных подтвердили, что свое участие в боевых действиях они понимали не как показатель личных политических воззрений, а как воинский профессиональный долг. Анкетирование военнослужащих спецназа выявило такую неожиданную и любопытную особенность, о которой достаточно недвусмысленно высказался один из солдат кандагарского батальона: «Честно говоря, я «духов» больше уважал, чем местных коммунистов. Духи не прятались за чужими спинами, как царандоевцы[21], или зеленые[22] за нашими. Они все-таки защищали свою страну и свои дома, да и воевали они лучше наших союзников…
Почти четверть опрошенных выразила аналогичные политические симпатии, оставаясь при этом непримиримыми врагами моджахедов. «Рейнджеры» спецназа не читали Ницше, который, говоря о войнах и воинах, сказал дословно: «Вы должны гордиться своими врагами». Однако, они (спецназовцы) и так достаточно трезво и объективно оценивали исламских партизан. «У них высокая боеспособность», «прирожденные воины», «противник вовсе не глуп», — вот характерные высказывания спецназовцев о своем противнике. Победами над таким противником можно было действительно гордиться, поэтому обычное соотношение потерь, когда на одного погибшего спецназовца приходились 6–10 убитых моджахедов, свидетельствовало о высокой профессиональной выучке спецназа. Правда, опрошенные, как правило, подчеркивали, что не совсем удовлетворены тем, как они сами и их подразделения действовали в Афганистане. Свою неудовлетворенность они списывают на те ограничения, которые, будучи спущенными сверху, мешали им эффективно воевать.
«Если сравнивать Афганистан с Вьетнамом, то во Вьетнаме военные действия велись более грамотно и без скидок на гуманность, с использованием всех технических возможностей», — так высказался один из военнослужащих спецназа по данной теме. Его высказывание можно дополнить другим: «Американцы могли смело применять дефолианты, а мы боялись использовать газы, чтобы «травануть» «духов» в пещерах».
Требования соблюдать законность и гуманность по отношению к местному населению воспринимались многими спецназовцами во время войны в Афганистане как вещь, несовместимая с приказом «дать результат» и самим характером войны. Лишь 20 % опрошенных, говоря о своем, на их взгляд, недостаточно высоком уровне ведения боевых действий, признавали, что «наша подготовка была ниже, чем у американских зеленых беретов, если, конечно, судить по кинофильмам и литературе».
Противник спецназа был серьезным. Во время войны в этой стране как советская печать, так и печать исламской вооруженной оппозиции изображали своего противника обычно в уничижительном виде, показывая его глупость, бездарность, рисуя астрономические потери. Впрочем, потери значительно завышались и в оперативных сводках, предоставляемых командованию с мест. Действительность же была иной. К 1984/85 гг., то есть в период наибольшей концентрации частей спецназа в Афганистане, большую часть исламских партизан составляли настоящие профессионалы, которые давно жили только войной. Офицер кандагарского батальона, который неоднократно отслеживал движение караванов в своей зоне ответственности, признал, что «вначале я был очень удивлен, а потом привык к тому, что моджахеды выставляли дозоры и охранение, использовали различные тактические приемы при проводке караванов, отлично маскировались и использовали самые современные средства связи».
Относясь уважительно к своему противнику, «рейнджеры» спецназа, однако, не имели перед ним страха и всегда морально были настроены только на победу. Несмотря на то, что дух исламских партизан, защищавших свою страну, свой народ, был достаточно высок, спецназовцы по своему моральному состоянию намного превосходили противника.
«Я не испытывал чувства страха во время боя. Не было времени об этом думать!» — сказал о чувстве страха военнослужащий газнийского батальона. Его сослуживец по батальону добавил, что какое-то подобие страха наступало уже потом, после боя, на базе. Подавляющее большинство опрошенных заявили, что не старались задумываться над перспективой быть убитым или раненым. Офицер шахджойского батальона следующим образом выразился о моральном состоянии своих подчиненных: все в какой-то степени боялись. Ничего не боится только Рэмбо. За редким исключением, во время боев мы всегда превосходили «духов морально. Они боялись нас гораздо больше, поэтому мы обычно побеждали».
Некоторые из опрошенных ответили, что об их моральном превосходстве свидетельствует тот факт, что они не издевались над трупами и ранеными моджахедами. Отношение к попавшим в плен было также довольно гуманным в частях спецназа. Их, как правило, вначале содержали для допросов на гауптвахте базы, а затем передавали в ХАД.
Спецназовцам для самоутверждения и преодоления боязни перед противником не нужно было раззадоривать себя издевательствами и пытками пленных или глумлением над трупами моджахедов, как это проделывали исламские партизаны со своим противником. По их верованиям, вид изувеченного «кафера» с выколотыми глазами и отрубленными половыми органами придаст моральные силы воину ислама, повысит его боевой дух, вселит в него чувство уверенности и непобедимости. Расчленение трупа для моджахедов имело и религиозный смысл. Они верили, что в день страшного суда душа погибшего врага не сможет обрести тело, которое разорвано на части. Отношение к мертвым и пленным прекрасно иллюстрирует, на чьей стороне было моральное превосходство. По признаниям спецназовцев, они не стремились брать моджахедов в плен, так как с ними было много «возни и мороки», тем более, что пленные за редким исключением всегда давали дезинформацию. Однако в плен попадало немалое число моджахедов, чего нельзя сказать о спецназовцах.
За исключением рядового Я., попавшего в плен по собственной рассеянности летом 1987 г. и затем обменянного на пленных моджахедов, военнослужащие спецназа в плен не сдавались никогда, предпочитая умереть. Кроме того, сами моджахеды стремились добить раненого советского военнослужащего, если тот оказывал сопротивление.
Другим фактором, определяющим моральное превосходство спецназовцев, являлось чувство своей избранности, ощущение престижа службы в элитных частях советской военной разведки. На вопрос, испытывали ли вы чувства гордости, превосходства, избранности, проходя службу в спецназе, все опрошенные ответили утвердительно. Они следующим образом объяснили эти чувства: «Да, мы были избранными, так как спецназ — это боевые части армии, самые результативные и несущие самые незначительные потери… Мы были самой боевой, ударной силой армии… Особый характер выполнения задач поднимал нас в моральном отношении на недосягаемую для остальных высоту…»
Спецназ, находясь в Афганистане, не рекламировал свои подвиги и победы, и большинство его громких дел по сей день остается неизвестным для большинства. Однако, не зная даже и десятой доли «правды» о спецназе и его действиях, большинство военнослужащих других частей 40-й Армии испытывали к спецназу чувства уважения, понимая, что в силу многих причин спецназ превосходит их по своей результативности и эффективности.
Именно престиж службы в спецназе, постоянное стремление держать на высоте марку рода войск, развитое чувство корпоративности благотворным образом сказывались на моральном состоянии военнослужащих спецназа, их особенности действовать уверенно в самых трудных условиях. Постоянное балансирование между жизнью и смертью давало спецназовцу лишь моральный стимул: он мог с полным правом носить тельняшку, спецназовскую робу и называться «бойцом спецназа». Материальные стимулы практически отсутствовали. Например, не было никакой разницы в оплате командира группы спецназа, почти ежедневно подставляющего свою голову под пули, и оплатой труда, например, начальника продовольственной службы мотострелковой части, а начальник оркестровой команды в любом полку, или даже чиновник в погонах, выписывающий проездные документы в различных Штабах, получали даже больше.
Если офицеры спецназа имели все же хоть какое-то скромное жалование, составляющее, кстати, для младших офицеров в 1985 г. 270 чеков в месяц плюс небольшая сумма в рублях, начисляемая для них в Союзе, а для старших офицеров — 320 чеков, — то солдаты воевали фактически задарма. Самая высокая ставка военнослужащего срочной службы достигала такой «астрономической» суммы, как… 18 чеков в месяц! Любое гражданское вольнонаемное лицо в составе 40-й армии, носу не казавшее с базы, кроме поездок в афганские торговые лавки, получало в десять раз больше самого смелого и отважного рядового спецназовца!
Однако эту вопиющую несправедливость высшее руководство так и не удосужилось исправить за все годы войны. Единственно разумной акцией, на которую хватило сердобольных маршалов, стало установление нормированных денежных компенсаций за ранения, увечья и контузии. Для введения соответствующего документа в ранг закона потребовалось несколько лет войны в Афганистане. Зато после его появления оторванная рука или нога офицера стали оцениваться в 700–800 рублей, а солдата — в 3–4 раза меньше. Чеков в этом случае не платили. За доказанный документально факт контузии на рублевый счет офицера в Союзе начислялся один месячный оклад. И это считалось немалым прогрессом в оценке министерством обороны ратного труда людей в военной форме. Жизнь человека у нас всегда стоила недорого…
