Алексей Чикишев - Спецназ в Афганистане
Глава 8
Горы и люди
В феврале восемьдесят девятого последние спецназовцы покинули Афганистан — страну, где они без малого девять лет сражались и гибли во имя идей «интернационализма». О том, что эта война несправедлива с нашей стороны, а главное — совершенно бесперспективна, в той или иной степени догадывались многие из тех, кто в перерывах между выходами на операции задумывался о характере и сущности миссии «ограниченного контингента».
Несмотря на то, что военнослужащие 40-й армии сменялись через каждые два года, чувство, моральной усталости от войны стало проявляться в советских войсках в Афганистане не перед выводом на родину, а гораздо раньше. Уже в середине 80-х годов солдаты и офицеры, прибывающие в эту страну с желанием «хорошенько повоевать» с моджахедами и помочь афганскому народу «отстоять завоевания апрельской революции», довольно быстро осознавали, что местный народ не любит их и не нуждается в их помощи, и они не смогут победить в этой затянувшейся войне, какие бы потери и поражения не наносили моджахедам.
Однако они продолжали воевать и выполняли свою «работу» добросовестно и самоотверженно. Они сознательно шли на риск, хотя понимали, что война закончится для них в любом случае, когда наступит время замены или демобилизации. Можно было бы и поберечь себя. Почему же они продолжали воевать? Почему не уклонялись от участия в боевых действиях? Что заставляло их сражаться с противником буквально до последнего часа своего пребывания в Афганистане?
Большинство наших соотечественников, насмотревшись боевиков с участием Сталлоне и Шварценеггера, начитавшись газет о действиях ОМОНа в Закавказье и Прибалтике, представляли себе спецназовца этаким бесчувственным монстром с чрезвычайно развитой мускулатурой, обвешанным оружием и необременным моралью. Нарисованный образ имеет мало схожего с теми людьми, которые носили форму частей спецназначения в Афганистане.
Безусловно, война оказывает большое воздействие на психику, моральные ценности, образ жизни и поведение человека, принимающего в ней самое активное участие. Ее влияние проявляется как в хорошем, так и в плохом, что есть в данном человеке. Война не делает его лучше или хуже. Она лишь развивает те качества, которые были заложены в нем задолго до начала войны. Никто не расскажет лучше и достовернее о людях спецназа, чем сами спецназовцы, именно поэтому попытка показать облик советского «рейнджера» в Афганистане сопровождается в этой книге их собственными наблюдениями и размышлениями.
Ведение активных и постоянных боевых действий, выполнение наиболее ответственных и сложных задач — вот работа спецназа на афганской войне. Однако из этого не следует делать вывод, что все поголовно военнослужащие частей спецназа однозначно положительно относились к возможности повоевать, и возводили чувство воинственности в ранг главного своего достоинства. Лишь 25 % опрошенных автором солдат и офицеров уверенно и без колебаний признали, что в течение двух своих лет в Афганистане (некоторые офицеры, побывавшие там дважды, имели больший срок) им нравилось воевать, постоянно испытывать охотничий азарт, убивая моджахедов в честном бою. Солдат фарахского батальона выразил свое отношение к войне следующим образом: «Я любил воевать. Надо было бить их сильнее. Мы там не довоевали».
Гораздо большая часть опрошенных заявила о том, что они испытывали желание воевать лишь в течение первого года службы. Затем, по их словам, наступало чувство психологической усталости, апатии, нежелания воевать. Люди пресыщались войной, потому что существует тот предел, после которого человек уже не в состоянии эффективно выполнять свои задачи. От чрезмерных нагрузок и обилия экстремальных ситуаций у значительной части военнослужащих наступал период депрессии, снижения интеллектуальных способностей.
Например, допустимая норма налета на вертолетах для летчиков в условиях Союза составляла 150–200 часов в год. В Афганистане эта норма доходила до 1000 часов. Чрезмерные нагрузки в течение продолжительного времени приводили к ослаблению защитных механизмов в психике человека. По этой причине в частях ограниченного контингента происходило большое количество несчастных случаев, катастроф и аварий, с человеческими жертвами. Спецназовцы не были исключением из правил, но у них доля небоевых потерь составляла всего 12–15 %, в то же время небоевые потери в частях 40-й Армии достигали 35 % от общего количества.
Люди — не роботы, и война, истощавшая их силы, зачастую, притупляла чувство осторожности и внимательности у одних, и наоборот — обостряла его у других, вырабатывая мощный инстинкт самосохранения. «Я знал нескольких отличных ребят. Они погибли под самый дембель. Они были опытными бойцами, но допустили ошибку, и это стоило им жизни… Когда на операции я чувствовал опасность, я становился очень осторожным», — прокомментировал бывший сержант спецназа свое наблюдение по данному вопросу.
Увы, в Советской армии, воевавшей в Афганистане, не существовало психологической службы, которая могла бы определить оптимальные границы боевых возможностей конкретного человека, адаптированность его психики к военным условиям, его «персональную дозу» пребывания на войне. Как знать, возможно, наличие подобной службы спасло бы сотни жизней наших сограждан на афганской войне…
Примерно 5 % опрошенных признали, что они по разным причинам после первых же выходов на боевые операции поняли, что убивать или самому быть убитым — не их хлеб. Ими двигало как чувство страха, неуверенности в своих силах, так и нежелание воевать, подвергать себя риску. Они постарались занять такие должности на базах спецназа, которые оградили бы их от непосредственного участия в боевых действиях, или хотя бы снизили процент риска.
Никто из опрошенных не признавался в таких «грехах», о которых поведал офицер баракинского спецназа: «Обычно в ротах из 70–80 человек 5–6 солдат были «шлангами»[18]. Были и чмыри, которые косили под больных, пили мочу «желтушников»[19], чтобы заболеть и попасть в госпиталь». Солдат этого же батальона и через несколько лет после завершения службы не может скрыть свои негативные эмоции по отношению к тем, кто «по желтушному делу засел в госпиталях, устроился там в рабочие команды для выздоравливающих, чтобы не возвращаться в свою часть и не воевать, пока мы ходили в горы».
До 60 % опрошенных военнослужащих спецназа заявили, что не могут дать однозначный ответ о своем отношении к войне. На войне наряду с мобилизацией всех возможностей организма, умственных и физических способностей, с достижением «эмоционального пика» человек одновременно испытывает чувство тоски, дискомфорта, разочарования и подавленности.
Младший офицер джелалабадского спецназа так резюмировал свои ощущения на войне: «Я не могу сказать только «да» или только «нет». «Нет», так как война влечет за собой гибель друзей. «Да», так как, дав результат, испытываешь чувство глубочайшего удовлетворения, что ты все-таки не зря сюда приехал».
Один из спецназовцев асадабадского батальона более прозаично выразил свое отношение к войне: «Мне было скучно сидеть в ППД[20]. Я выходил на войну, но, навоевавшись, меня снова тянуло на базу, подальше от гор. Нельзя же все время стрелять!»
Одним из наиболее сильных мотивов, которые заставляли спецназовцев — воевать, ненавидеть своего противника и жертвовать собственной жизнью, чтобы уничтожить его, являлось чувство мести за погибших сослуживцев. «Неудачи и потери с вашей стороны действовали на меня угнетающе и раздражали. Большие потери вызывали чувство ненависти к духам», — так ответил офицер спецназа на вопрос, почему он, осознав всю бессмысленность войны в Афганистане, тем не менее, продолжал на операциях активно искать столкновений с моджахедами.
Другой военнослужащий спецназа сказал: «Мы переживали, когда теряли своих. Были слезы, иногда даже навзрыд. За убитых мстили жестоко».
Один из опрошенных так выразился о чувстве мести: «Гибель двенадцати парней из нашего батальона под Кандагаром осенью 88-го вызвала у меня вначале депрессию, но потом я стал воевать еще злее».
Такие понятия, как «интернационализм», «долг по оказанию помощи братскому народу Афганистана» для спецназовцев были лишь политической фразеологией, пустым звуком. Интернационалистами они себя не считали. Почти все опрошенные согласились с тем, что в Афганистане они выполняли не интернациональный долг, а боевую задачу, поставленную командованием, и считали себя профессионалами, в совершенстве делающими свое дело.
Те, кто попадал в Афганистан с ложными представлениями о событиях в этой стране, — а такие представления формировала официальная советская пропаганда, — довольно быстро прозревали. Многие при опросах подчеркивали, что свое отрицательное отношение к афганцам, будь то моджахеды, или мирные жители и сторонники кабульских властей, они не могут при всем желании совместить с понятием «интернационализма».
