Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга
Прежде всего он снял для меня весьма приличный номер в гостинице, что по тем временам было очень трудно. Когда я спросила, как я буду расплачиваться за него, то уверил, что мне вовсе не стоит беспокоиться, он все берет на себя. Жизнь жестоко учила меня в год после смерти Григория, но все же еще не избавила до конца от природной наивности. Конечно, мне стоило более пристально присмотреться к подозрительным хлопотам своего нового знакомого, но я так измучилась от перенесенных тягот, что даже такие простые радости, как ванна с горячей водой и мягкий, плюшевый плед на диване, могли напрочь лишить меня рассудочного подхода к действительности.
Шаховской именно на это и рассчитывал. Номер был действительно проплачен вперед, но не им самим, а его ведомством, службой разведки, и предназначался для специальных агентов, с которыми Шаховской здесь встречался. А чтобы номер не пустовал и не привлекал тем внимание, он решил временно поселить тут меня, с далеко идущими намерениями, естественно. И не только в плане личных плотских утех, хотя и ими он не побрезговал. Провести ночь в постели с женой князя Белозерского, который жестоко оскорбил его семью — разве не отмщение, хотя бы частичное? Если бы я знала, что он родственник княжны Маши, наверное, я бы насторожилась и вела себя по-другому. Но он назвался Ливановым и другом Грица, а я так нуждалась в то страшное время хоть в какой-то опоре! Потому и доверилась ему.
Доверилась и душой, и телом. Борис Борисович был хорош собой, прекрасно воспитан, к тому же он разыгрывал искреннее сочувствие, мучился скрытой страстью, представил мне целую сцену, как он не может позволить себе поцеловать даже след от моей ножки, потому что я вдова его друга. Кроме того он был холост и обещал на мне жениться. На самом деле он смеялся надо мной. Про себя, конечно. И «поимел бабенку» ничуть не с меньшим удовольствием, чем Каретников, хотя и не столь вульгарно. Как сейчас вижу, он сидит передо мной в номере гостиницы, на бархатном диванчике с круглой спинкой и неторопливо раскуривает длинную сигару. Его рыжие, кошачьи глаза, прищурены с хитрецой. Он уже придумал план, который намерен реализовать. А план весьма непритязателен: попользоваться женой Гриши, а затем избавиться от нее, но с пользой для себя. В конце концов, за смерть Маши рассчитался не с самим князем, но с его вдовой, этой глупой девочкой, которая почти готова в него влюбиться. О том, что господин Ливанов — не кто иной, как полковник Шаховской, один из руководителей белогвардейской разведки, я узнала от главного чекиста — Дзержинского, и весьма скоро.
Однажды, сказавшись больным, Борис Борисович попросил меня срочно передать письмо его товарищу, который оказался не более чем подсадной уткой. На явочной квартире, проваленной агентами Дзержинского, красные соколы поджидали посланца белогвардейской разведки, а дождались — меня. Конечно, Шаховской прекрасно был осведомлен обо всех обстоятельствах, связанных с этим местом. Он знал, что посылает меня в пасть к волку. Письмо, которое он мне дал, содержало массу важных сведений, но все они были чистой воды дезинформацией. Вот такая операция по вброске «дезы» противнику, а заодно и поквитаться с женщиной, разбившей все планы его семьи. Думаю, он не предполагал, что меня сразу поставят к стенке. Но все гениальное, как всегда, просто. Если хочешь, чтобы твоя «информашка» дошла до получателя, используй нестандартный ход — пошли женщину или ребенка. И желательно «на новенького». Рассуждая подобным образом, Шаховской вполне серьезно рассчитывал на то, что Дзержинский может клюнуть, тем более что его служба недавно организовалась, опыта у красных еще было мало — не сравнить с белогвардейской разведкой. Конечно, Борис Борисович был излишне самонадеян, считая противника куда глупее себя. Ему было все равно, что станет со мной, главное — чтобы «деза» сработала.
Так я взяла предложенный конверт, думая, что это лишь письмо к другу, и отправилась на Экиманку, не подозревая, что больше уже не вернусь назад. А дорогого месье Ливанова довелось узреть еще разок спустя три года, когда по моей наводке его захватят в Варшаве и поставят к стенке. Тогда Борис Борисович не был столь уверен в себе и крайне удивился, увидев меня перед собой: ведь отправляя меня к «приятелю», он попрощался со мной навсегда.
Увидев перед собой худенькую, хрупкую женщину, с посеревшим от страха лицом, Дзержинский, когда его агенты доставили меня к нему, сразу понял, с кем он имеет дело, — с дилетантом, которого просто подставили. Сообразив, кто разговаривает со мной, я набралась смелости и крикнула: «Я ненавижу советскую власть!» — и зажмурилась, думая, что меня пристрелят сразу, как крысу. Но Дзержинский на мое пылкое и дерзкое заявление среагировал вполне спокойно. Наверное, он уже наслушался подобного немало. Глава чекистов не сомневался, что меня прислал Шаховской — очень хитрый и умный противник, который долгое время оставался для Советов неуловимым.
Расспросив меня, почти по-дружески, без особого напора, кто передал мне письмо и для чего, Дзержинский открыл мне глаза на истинное лицо моего покровителя. Месье Ливанов — князь Борис Борисович Шаховской, опытный разведчик из службы Деникина, а теперь Врангеля. Я была ошеломлена, Дзержинский еще больше убедился в своей догадке, что меня использовали вслепую. А я с ужасом осознала, в какую чудовищную ловушку попала в Одессе.
Но если в отношении меня у железного Феликса не возникало особых сомнений, то что касается информации… она могла быть и правдивой, и ложной в равной степени. Главный чекист пребывал в сомнении, но словно нюхом чуял — торопиться нельзя. Приказав накормить меня и держать под охраной, Дзержинский взял время на размышление. И как оказалось — сделал правильно. Князь Борис Борисович рассчитывал, что красные среагируют мгновенно, но Дзержинский медлил, выжидая, что у Шаховского сдадут нервы. Так и случилось. Пренебрежение к противнику сыграло свою роль, князь Борис Борисович, посчитав, что красные и читать-то не умеют, послал вслед за мной второго агента, на сей раз настоящего. И люди Дзержинского взяли его, убедившись, что все сведения, которые им предлагалось «переварить», совершенная фальшивка.
— А что случилось с вами? — не вытерпела Лиза. — Вас отпустили?
— А я? Что я? — Катерина Алексеевна вздохнула. — Мне думалось, что мое сердце вообще не способно перенести столько предательств и разочарований. Но оно стучало — для чего, зачем? Я была совершенно оглушена всем, что произошло со мной, и ожидала смерти со спокойствием, близким к равнодушию. Меня держали не в подвале, как у Каретникова, Дзержинский велел отвести меня в одну из комнат дома, который он занимал, и натопить как следует. Меня охраняли двое. Один — пожилой рабочий с питерской окраины, другой — совсем еще молодой человек, бывший студент, как я поняла из их разговоров. Позднее я узнала, что молодого звали Алексей Петровский, да, да, — Белозерская вскинула глаза, — сейчас он командует артиллерией у Рокоссовского, а тогда ему исполнилось всего двадцать лет. Видя, что я веду себя смирно, пожилой чекист улегся вздремнуть на лавке перед дверью, а Алексей остался со мной. Я видела, что он смотрит на меня с сожалением, даже с состраданием, которого я давно не встречала. Потом сказал как-то смущенно, глядя на мое мертвецки бледное, неподвижное лицо:
— Мне кажется, Катерина Алексеевна, вам не надо бояться. Вас не убьют. Не за что.
Услышав его голос, я вздрогнула.
— Откуда вы знаете? — спросила я глухо, так, что и сама не узнала своего голоса.
— Я не знаю, — он пожал плечами. — Я так думаю.
— Откуда вы знаете, что меня зовут Екатерина Алексеевна? — спросила я. — Мы встречались когда-то? Я не помню.
— А я помню, — ответил он все так же застенчиво. — На Рождество семнадцатого года. Я шел по Невскому и остановился в кофейне напротив моста с конями, как раз рядом с вашим домом. Я видел, как вы приехали с рождественского бала у Энгельгартов. Князь Белозерский вышел из саней, а потом вынес вас на руках. Было много снега, он не хотел, чтобы вы ступали по сугробам. На вас было манто из рыжей лисицы. А волосы собраны красивой розой на затылке, они сверкали украшениями, как снег вокруг под фонарями.
— Что вы, юноша, это наверняка была не я, — тогда я даже испугалась, услышав его рассказ. В самом деле, на Рождество семнадцатого года мы с княгиней Алиной, Григорием и Машей ездили к Энгельгартам на традиционный карнавал. Григорий уговорил меня уехать раньше, пока гости еще не разошлись, и в самом деле вынес на руках из саней… Но как? Откуда этот молодой человек мог это знать? Ведь он должен ненавидеть всех людей нашего круга как своих классовых врагов.
— Вы ошиблись, юноша, — повторила я уже более уверенно. — Да, я жила в доме князей Белозерских до революции, но определенно вы видели не меня. Скорее всего это была княжна Маша, невеста князя… — сказала, хорошо помня, что Маша в тот вечер, прогневавшись на Григория, вовсе не вернулась во дворец, а поехала к себе на Екатерининский канал.
