Юлия Жукова - Девушка со снайперской винтовкой
Я очень люблю эту поэтессу, ее военные стихи. Женщина, безусловно, сильная, мужественная, прошедшая всю войну, она в ноябре 1991 года покончила жизнь самоубийством. Не могла пережить того, что творили «реформаторы» со страной и ее народом. И от чувства собственного бессилия, от невозможности как-то повлиять на события она покончила с собой… В предсмертном стихотворении Юлия Друнина написала:
Как летит под откос Россия,Не могу, не хочу смотреть.
…В тот памятный зимний день 1944 года мы впервые вышли на передовую. Нам показали огневые точки противника, познакомили с режимом жизни немцев, который соблюдался ими неукоснительно; показали наиболее опасные участки, чаще всего простреливаемые немцами; поведали о том, что совсем недавно на той стороне тоже появился снайпер.
Вскоре мы сами убедились в этом: в один из первых дней погибла наша девчонка, она была сражена точным выстрелом в голову. Мы очень тяжело переживали эту первую смерть… Все усугублялось еще и тем, что по дороге на фронт у нашей команды возник с этой девушкой неприятный конфликт, и кто-то высказал в ее адрес нехорошее пожелание. Теперь все чувствовали себя виноватыми перед ней, избавиться от этого чувства не удавалось долго. А девчонка, которая сказала ей те недобрые слова, все твердила: «Это я виновата, я виновата».
Так началась для нас фронтовая жизнь. Но, несмотря на переживания, мы не могли позволить себе расслабиться, надо было дело делать. Каждый день ходили на передовую, учились видеть и слышать, распознавать огневые точки противника, выбирали для себя позиции, откуда лучше всего поражать вражеские цели, определяли примерные расстояния до них. Быстро подружились с разведчиками, они охотно помогали нам в изучении обстановки. У нас с ними было много общего: работа и у них и у нас была, так сказать, «штучная», и мы, и разведчики постоянно находились один на один с опасностью (они в разведке, а мы «на охоте»). Даже в обороне, когда обстановка была более или менее спокойная, мы рисковали каждодневно. Были у нас с ними и общие «привилегии»: им и нам в первоочередном порядке выдавали горячую пищу и водку, поскольку мы постоянно находились в деле, иногда целыми днями лежали на холоде, в снегу. Правда, чаще всего девчата отказывались от своих «наркомовских» ста граммов и отдавали водку нашим друзьям — разведчикам. Они тоже не обделяли нас своим вниманием, часто угощали трофейными сладостями и другими вкусными вещами. Главное же, они охотно делились с нами своим опытом, учили фронтовым премудростям. Как разведчики, они лучше других знали немецкую оборону и обо всем поведали нам.
В общем, дружили мы по-настоящему и всегда волновались вместе, переживали, когда кто-то из девчат или разведчиков уходил на задание. Вместе отмечали мы и начало нового, 1945 года. Но от этого вечера запомнилось лишь, как двое наших девчат, стоя под рваным, неизвестно откуда извлеченным зонтиком, пели шуточную глуповатую песенку:
Три часа стоим мы здесь и мокнем под дождем,Три часа стоим на этом самом месте, ждем,Покоя мы не знаем и ни ночью, и ни днем,Мы вдвоем.Ясно, что мы любили страстно…
И так далее. Впрочем, запомнились также жестяные кружки с водкой на самодельном столе, в углу патефон. Под его дребезжащие звуки мы танцевали. И еще помню: ради праздника сняли мы смертельно надоевшие уже ватные брюки. А вот что надели — другие брюки или юбки — не помню.
Еще до наступления Нового года состоялось мое боевое крещение, я уничтожила первого немца.
Было это так. Мы с моей напарницей в очередной раз вышли на задание. Поскольку опыта у нас еще не было, нам не разрешали выходить за пределы линии обороны, мы должны были находиться в траншее, изучать оборону противника, засекать огневые точки, наблюдательные пункты, следить за возможными передвижениями немцев и определять возможные цели для последующего их поражения. Стрелять разрешалось лишь в исключительных случаях и только наверняка.
В тот день наша вахта на передовой затянулась, мы уже замерзли и устали, но не уходили. Вдруг вижу: прямо против того места, где мы находились, по траншее, ведущей из тыла на передовую, в полный рост, не пригибаясь, идет немец. Этот участок передовой противника был открытым, все просматривалось как на ладони, поэтому немцы всегда торопились пройти его быстрее и пригибаясь пониже. А этот — или только что прибывший, или бесшабашный какой-то — шел во весь рост, не торопясь. Принимаю решение: стрелять! Затаив дыхание, тщательно прицеливаюсь, плавно нажимаю курок. Немец нелепо взмахивает руками и как-то боком валится вниз. Подождав немного, мы с напарницей уходим, договорившись с солдатами, что они понаблюдают за тем немцем. На следующий день они рассказали, что долго наблюдали, не поднимется ли немец. Нет, не поднялся, дотемна за ним никто не приходил, и вообще не заметно было даже обычного в это время движения. Очевидно, я попала в цель. Доложили командиру. Вечером выстроили все отделение, мне объявили благодарность.
Сложные чувства обуревали меня в тот день. С одной стороны, я была рада, что открыла боевой счет. С другой стороны, когда убиваешь человека, даже если это враг, то становится не по себе. Помню, весь тот вечер меня слегка подташнивало, знобило, думать об убитом не хотелось.
Потом это прошло. Столько довелось увидеть зла, сотворенного фашистами, что я не испытывала уже никакой жалости к тем, кого убивала. Страшно признаться, но уничтожение немцев стало просто делом, обязанностью, которую надо было выполнять хорошо. В противном случае они убьют тебя.
Ненадолго прерываю повествование, чтобы рассказать о необычной находке. Я уже почти закончила работу над воспоминаниями и занялась отбором фотографий, чтобы сделать специальный альбом для иллюстрации описанного периода моей жизни. Было это в марте 2000 года. Неспешно перебирала старые фотографии, бумаги. И вдруг мне попадается письмо, которое ровно пятьдесят пять лет тому назад (1 марта 1945 года) я отправила с фронта своей подруге по заводу Юле Ларгиной. Много лет спустя, не помню, в связи с чем, она переслала это письмо мне в Москву. И вот я держу в руках фронтовой треугольник, раскрываю и медленно прочитываю его. К своему удивлению, узнаю, что первого фашиста я уничтожила совсем не так, как описала выше. Оказывается, то была совсем другая история. Что же касается первого немца, убитого мной, воспроизведу события точно по тексту письма, ничего не исправляя и не редактируя.
«Ты спрашиваешь, что я ощущала перед первым боем. Трудно даже определенно выразить это. Я волновалась, а иногда нападало какое-то безразличие. Казалось, что все равно, что будет. Сейчас я имею на счету уже не 2 фрица, а больше. Только в обороне я уничтожила 4 фрица, а сколько в наступлении — не знаю, не считала. В общем, счет продолжается. Описать первый бой трудно, а как убила первого фрица, могу описать.
Это было в обороне. Стоял замечательный день. Ярко светило солнце, и снег искрился в поле. Мы как раз получили новые маскхалаты, надели их и пошли на „охоту“. Идем все одинакового роста, в одинаковых халатах, как медвежата. Осторожно подобрались к своим траншеям, спрыгнули туда и пошли на свои посты. Это была первая наша „охота“. Я очень волновалась, ведь до этого никогда не приходилось видеть фрицев. И вот стоим. Час стоим, 2, 3, 4 часа, а все никого не вижу. Я уже начала беспокоиться, что не только убить, а даже увидеть никого не смогу. И вот было уже часа 3 дня, когда мой наблюдатель крикнул: „Фрицы!“ У меня даже в глазах потемнело. Я прильнула к оптике, гляжу, из леса идут 2 фрица. Во весь рост. И видно их хорошо, как на ладошке. У меня дыхание сдавило. Я выстрелила, но поспешила и не попала. Быстро перезарядила винтовку и выстрелила второй раз. На этот раз пуля попала в цель. Один фриц свалился, а другому удалось улизнуть в лес. И хоть я видела своими глазами, и другие видели это, но мне никак не верилось, что я своими собственными руками убила фрица. С каким настроением я шла обратно! Пришли девчата, поздравляют меня. Командир роты вынес благодарность. В моей снайперской карточке появилась первая единица. Так я открыла свой боевой счет».
Вот, оказывается, как все было в первый раз. Удивительно, но этот эпизод я совершенно не помню и, если бы не чудом сохранившееся письмо, не вспомнила бы, скорее всего. А ранее описанный эпизод был, его я помню отчетливо, причем, если можно так сказать, всей кожей, физически ощущаю тогдашнее мое состояние. Возможно, обостренному восприятию того случая способствовали какие-то обстоятельства. Поэтому я решила ничего не менять в тексте. Пусть все остается в прежнем виде, как вспомнилось.
Всего на моем счету числится восемь уничтоженных фашистов. Но на самом-то деле как их сосчитаешь? Когда мы находились в окружении в Ландсберге, сутками не выходили из окопов, за день отражали по шесть-восемь немецких атак и стреляли, стреляли, стреляли до потемнения в глазах, как определить, кто и сколько врагов уничтожил? Стреляла я, стреляли рядом стоявшие в окопах солдаты, стреляли пулеметчики… Как сосчитать, сколько пало от твоей пули? Поэтому я всегда с некоторой долей скептицизма относилась ко всем подобного рода подсчетам. Это не означает, однако, что я подвергаю сомнению заслуги тех, кто из своей снайперской винтовки уничтожил десятки фашистов. Просто я считала по-своему. Поэтому мои восемь — это то, что было подтверждено наблюдателями, и в основном цели, уничтоженные по заданию.
