Гильза с личной запиской - Валерий Дмитриевич Поволяев
Витьке казалось, – и, наверное, это и на деле было так, – что когда работает партизанский аэродром и появляется кукурузник, приведенный с Большой земли веселым летчиком Мамкиным, немцы никогда не смогут сломать их; в крайнем случае, если совсем будет худо, Климович улетит с Сашей Мамкиным за линию фронта, к своим. Кукурузник – машина выносливая, народу забрать может много.
Аэродром, на котором базировались эти славные трещотки-кукурузники, располагался в Смоленской области, откуда Саша и прилетал. Причина того, что он каждый день появлялся в партизанском отряде, была объяснима очень легко, даже более, чем легко, хотя и имела трагический цвет. Месяц назад разведчики принесли в отряд сведения, что обычный детский дом, находившийся под Полоцком, немцы ни с того ни с сего поставили на фронтовое довольствие и начали усиленно подкармливать ребятишек. Причем не просто усиленно, а дело довели до того, что в рацион питания включили даже шоколад: то-то детишкам было радостно – каждый день калорийные шоколадки кушать…
Но радости, честно говоря, было мало, такая забота очень обеспокоила партизанского командира Сафьяныча – бородатого, черноглазого, с крепкими руками, – Сафьяныч запросто рвал лошадиные подковы.
Умением своим он, конечно, особо не хвастался, но при случае свой фокус-покус мог показать и удивить им какого-нибудь посланца из Москвы. Фамилия его была Сафьянов, в прошлом он считался очень неплохим учителем физкультуры, сейчас так же неплохо командовал отрядом. От фамилии пошло и прозвище, которым языкастые партизаны пользовались в речи чаще, чем фамилией командира.
Редкостная немецкая забота не выходила из головы у Сафьяныча, и он решил поподробнее узнать, что же все-таки стоит за ней? Не может быть, чтобы судьба голодных детишек-сирот так беспокоила немецких интендантов и штабистов.
Детишек в доме под Полоцком было ни много ни мало сто пятьдесят душ. Причем возраста самого разного: от десяти лет до двенадцати. Несколько человек из детдомовских старожилов были постарше.
Сафьяныч уже сталкивался с немецкой бережливостью, с заботой и умением сберечь съедобный корешок на завтрак: мороз по коже бежит от такой заботы.
В Тростенецком лагере, например (после войны выяснилось, что в этом «сельском» лагере было уничтожено двести тысяч человек, по адской жестокости своей он находился на четвертом месте после Освенцима, Майданека и Треблинки), мертвых на обычных телегах вывозили в поле и закапывали в мелких ямах на капустных и картофельных полях… Очень хорошо потом капуста росла, удивляла фрицев, они даже рты распахивали настежь: кочаны урождались, как гигантские тыквы – настоящие дирижабли, воздушные шары, на которых до войны в Белоруссии катали зевак, а еще лучше росла картошка – жирная, рассыпчатая. Настоящая бульба, которую немцы очень любили.
Сам факт, что они ели не бульбу, а людей, их совсем не тревожил, на это им было просто наплевать…
Через некоторое время Сафьяныч узнал, что же стоит за трогательной заботой гитлеровцев о детдомовских питомцах. Все, кто находился в детдоме, были тщательно обследованы врачами, простуканы, прослушаны, изучены со всех сторон, сто пятьдесят ребят были признаны абсолютно здоровыми, имеющими хорошую кровь.
Те, что вызывали хотя бы малые сомнения, были отсеяны и пущены в расход – на удобрения, которых капустным и картофельным полям требовалось довольно много. Отобранных же, одобренных медиками, решили основательно подкормить и пустить на кровь.
– В каком смысле «пустить на кровь»? – не понял Сафьяныч, поднял глаза на начальника разведки, добывшего со своими ребятами эти сведения. – На колбасу, что ли?
– В смысле самом прямом. Немцы выкачают у ребятишек кровь для своих раненых, всю без остатка, – ни капли не оставят в жилах. А тела вывезут на капустные поля. Будут потом копченые сардельки с тушеной капустой лопать…
– И когда это произойдет? – Сафьяныч нахмурился.
– Думаю, недели через две… Примерно так.
– Примерно или точно?
– У фрицев что примерно, что точно – один хрен, товарищ командир.
Сафьяныч зачем-то посмотрел на часы, словно бы они у него показывали не только время суток, но и дни и месяцы, проговорил с угрюмой озабоченностью:
– Детишек надо спасать, пока они дармового шоколада не объелись… И чем раньше мы это сделаем – тем лучше.
Через двое суток половина отряда ушла в рейд под Полоцк к детдому. Для двухлетних огольцов на всякий случай взяли полтора десятка мешков с пришитыми к ним лямками, – огольцы даже ста метров обратной дороги не выдержат (тьфу-тьфу-тьфу, главное – вытащить их из помещения, не то ведь немцы упрутся, не захотят их отдать добровольно, начнут огрызаться пулеметами, а пуля ведь не дура…), нести их придется на себе.
Вопреки ожиданиям охрана детского дома огрызалась несильно, уговаривать ее долго не пришлось, ребят вызволили всех до единого, все сто пятьдесят душ, отступили организованно, – жаль только, потеряли двух человек, – в километре от детдома ребят распределили по саням, погрузили погибших и отбыли к себе домой, в партизанскую зону.
Вскоре за детьми прибыл в первый свой рейс пилот гражданской авиации Саша Мамкин.
Хоть и считал Витька Климович, что Мамкин может увезти много народа, а много народа кукурузник не брал, не мог просто – вмещалось в эту четырехкрылую этажерку примерно десять человек, максимум двенадцать, и все… Взлетал кукурузник с трудом, но ни хвостом, ни винтом за макушки деревьев не зацепил ни разу.
– Молодец, Саня, – похвалил его начальник разведки после двух непростых рейсов, – настоящий мастер… Только кое-чего тебе не хватает, не считаешь?
– Чего именно? – спросил Мамкин и неожиданно засмеялся. Невесть чему засмеялся… И вообще улыбка у него была от уха до уха, а на обоих концах улыбки обозначалось по трогательной мальчишеской ямочке.
– Да пулемета, вот чего, – грубым простуженным голосом проговорил начальник разведки. Голос у него действительно был… ну, как у Деда Мороза после хорошей попойки. – Чем будешь отбиваться, если на тебя в воздухе фриц на «мессере» налетит? Пальцем?
– Пальцем, – смеясь, подтвердил Мамкин. – Есть еще, правда, пистолет ТТ, но…
– Это несерьезно!
– А если я попаду фрицу из пистолета в глаз?
– В небе, да на скорости такого не бывает.
– Тогда только пальцем, – оборвав смех, сказал Мамкин, по лицу у него пробежала и тут же исчезла тень, в углах глаз образовались морщины. Впрочем, Мамкина они нисколько не старили, он вообще находился в возрасте, когда человек не то, чтобы не знает, а даже не
