Ихтамнеты - Булат Арсал
– Здравия желаю, мужики, – начал он издалека. – Закурить не найдётся бывшему десантнику и ветерану Афгана?
– Да сколько угодно, – радостно отвечали военные и выдали сразу штук пять сигарет, спросив попутно: – А паспортишко-то есть при себе?
Документов у него не спрашивали уже давненько, и поставленный вопрос скорее изумил, нежели насторожил. Но деваться было некуда, он суетливо полез во внутренний карман куртки и, кряхтя, вытащил оттуда паспорт, аккуратно завёрнутый в газетную обложку.
– Та-а-ак, – протяжно произнёс старший с погонами прапорщика, внимательно изучая данные украинского паспорта, – Истомин Виктор Александрович, шестьдесят девятого року, русский, уроженец Макеевки Донецкой области Украинской ССР.
– Так точно, – заметно почуяв неладное, дрожа с похмелья и от утреннего холода, он пытался выглядеть непринуждённо. – А что-то не так, командир?
– Так у вас же паспорт просрочен, гражданин Истомин! – вдруг неожиданно громко и жёстко произнёс прапорщик, резко подняв суровый, сверлящий взгляд матёрого голодного волка на обречённую овцу, отбившуюся от стада. – Вы что же, гражданин, не знаете, что фотографию уже пять лет назад должны были обновить? Или вам закон не писан? Как нам с вами поступить, Истомин? А ведь в стране военное положение, комендантский контроль, и нам люди со странными документами очень подозрительны. Будем вас оформлять, а там как суд решит вашу судьбу.
Обернувшись к одному из подчинённых, старший приказал вызвать по рации машину для задержанного.
В голове ошалевшего бомжа начали путаться мысли и мучительные поиски вариантов объяснений, но, так ничего и не придумав за короткое мгновение растерянности, он виновато и одновременно жалостно, заискивающе посмотрел в лицо военного и дрожащим голосом, рискующим оборваться в плач, затараторил:
– Командир, родной, не дай пропасть! Богом клянусь, ничего дурного за мной нет! Я просто бомжара и обитаю тут, в подвальчике, один. Никому обиды не делал, никого не обокрал. Менты местные меня давно знают. Хотите – к ним пройдём, там в дежурке кто-нибудь всяко сидит.
Военные переглянулись и неслышно для задержанного перекинулись парой фраз, после чего прапорщик обернулся уже с улыбкой, похожей на оскал всё ещё того же коварного волчары.
– Ну что ж, гражданин Истомин, есть только один вариант не попасть за колючую проволоку лет на пять-шесть за злостное нарушение паспортного режима в период военного положения.
– Согласен я, товарищ командир, шо скажете, то и сделаю. Проблем нема. Только вы уж меня не сажайте, а?
Прапорщик раскрыл офицерский планшет и, вынув из него два бланка, аккуратно вписал в пустые графы полностью имя, фамилию, отчество и дату рождения задержанного и дал ему на подпись. Бедолага трясущимися руками поставил подписи на обоих листках, только вскользь заметив, что на одном бланке вверху была надпись «Повестка», а на другом смог разобрать только два слова: «Предупреждение об ответственности…». Уже отдавая авторучку старшему комендантского патруля и обречённым взором провожая подписанные листки в утробу офицерского планшета, он вдруг понял всю несуразность оказии, в которую влип. Ещё теплилась внутри надежда, что сейчас военные уйдут и он просто убежит, а уже к вечеру поменяет место жительства на подвал в доме другого района, но тут заметил, как к соседней остановке подъехал жёлтый автобус, похожий на привычные городские маршрутки, набитый донельзя пассажирами исключительно мужского пола.
– Ну, вот тебе и решение твоих проблем, гражданин Истомин! – весело, уже почти по-доброму произнёс прапорщик и, подведя ошалевшего бедолагу к машине, доверительно продолжил, похлопывая того по плечу: – С сегодняшнего дня у тебя будет новая одежда и обувь на все сезоны, трёхразовое питание и хорошее жалованье. Ты вольёшься в дружный и здоровый мужской коллектив, где тебе дадут автомат и каску с противогазом. – Потом протянул руку для рукопожатия и заключил: – Служи Родине честно, и она тебя не забудет. Глядишь, и паспорт новый выдаст после войны… если повезёт, конечно…
Навернувшиеся на глаза слёзы не позволяли разглядеть лица стоящих позади прапорщика «комендачей», но их смех был до того издевательски громким, что от обиды он не сдержался и обречённо заплакал, стыдливо, тайком вытирая засаленным рукавом лицо, когда пробирался в тесноту набитого народом салона автобуса.
«Вот и сходил на опохмелку», – пришла в голову грустная мысль, только исправить уже ничего было нельзя.
* * *
Донецкий мясокомбинат перестал выдавать на прилавки магазинов мясные изделия задолго до возникновения республики. Там уже несколько лет как был организован мобилизационный пункт, где на конвейерном потоке шёл приём резервистов, которые только успевали заходить группами в горловину проходной, растворяясь в глубине этажей, коридоров и лабиринтов, постепенно загружаясь новым обмундированием, и в конце концов выходили с другой стороны громоздкого сооружения, облачившись во всё военное.
Можно приводить массу аллегорий для более ясного описания данного процесса, но почему-то большинству протоптавших этот, по сути, унизительный конвейер, приходит в голову в основном аналогия с технологическим процессом переработки мяса, когда с одной стороны завозят блеющее, хрюкающее и мычащее стадо, а с другой – вывозят тонны различных сарделек, колбас, окорочков, ветчины и прочей деликатесной вкусности, отправляемой в холодильники универсамов. Может быть, грустное и не совсем удачное сравнение, учитывая, что в нашей истории переодетые в военный антураж люди буквально через несколько дней и даже часов отправлялись не в супермаркеты, а на разгорающуюся с новой силой последнюю битву за Донбасс. И это была уже настоящая мясорубка, перемалывающая жизни и судьбы людей, согнанных в полки и бригады, когда смерть отдельно взятого солдата превращалась в кровавую и холодную трагичную статистику одновременной гибели отделений, взводов, рот и батальонов, а позднее и целых полков вместе с командирами и их штабами…
* * *
Как и обещал прапорщик из комендатуры, Витя получил добротную форму на лето и на зиму, армейские ботинки с высоким берцем, плащ-палатку, пару нательного белья, несколько пар летних и зимних носков, вещмешок с котелком и флягой, каску и противогаз. Долго не раздумывая над дилеммой, сдать ли на хранение гражданскую одежду или выбросить, новоиспечённый боец всё же решил избавиться от наследия бродячей жизни и торопливо, пока никто не видит, запихал ногой старые, провонявшие мочой и табачными окурками пожитки под скамейку.
Выходя наружу, он бросил взгляд на установленное на выходе зеркало и немало удивился своему внешнему преображению. Быть может, впервые за многие годы скитаний и жизни на самом дне социума ему вдруг показалось, что он снова вернул себе нормальное человеческое обличие, и это заметно успокоило душевные терзания,
