Жизнь Василия Курки - Александр Шаров
Курка помог шоферу разгрузить сломанную машину.
Подполковник вместе с Гришиным распаковали тюки, отбирая и укладывая в вещмешки самые необходимые медикаменты, перевязочные материалы, хирургический инструментарий,- это на случай, если дальше придется двигаться пешим строем. Курка протирал чистой тряпочкой оптический прицел винтовки. Ядвига вышла, открыла ставни, принесла из чуланчика ведерко с голубоватыми, подкрашенным и синькой белилами и принялась мазать печь.
— Нашлa время… - неприязненно проговорил Курка.
— Трохэ почекам, - Ядвига послушно положила толстую малярскую кисть в ведерко ; шагнув к окну, она провела ладонью по запотевшему стеклу. Открылась даль: поля, придавленные низкими серыми облаками, разъезженные дороги, по которым медленно двигался поток людей, повозок, танков, самоходок, поросшие ветлами невысокие холмы - татлы, как их здесь называют.
Плотный слой облаков в одном месте утончался, открывая оловянный диск солнца. Вначале диск этот был холодным, как луна, но постепенно потеплел - нежданно, как подарок, - и тогда все кругом засверкало слабым серебряным светом : деревья на холмах с тонкими веточками, покрытыми бессчетными капельками влаги, мокрые башни танков, мокрые дула винтовок и автоматов, широкие колеи, пропаханные машинами и танковым и траками, наполненные стылой болотной водой , талый снег, сохранившийся кое-где в низинах.
В нестойком этом , едва родившемся и уже гаснущем сиянии, чудилось, движение прекратилось. Казалось, солдаты, которых не могли остановить три года войны не одна, а тысячи смертей, замерли, любуясь робким светом.
Ядвига еще раз посмотрела на дальние холмы, на солнце, которое снова куталось в облака, и сказала, обращаясь к самой себе :
— А балакают - бога нема. Кто же то зробил ?
Она еле заметно улыбнулась, такой нелепой и странной представилась ей мысль, что бога нет, раз существуют - несмотря даже на войну - деревья, люди, солнышко.
Kypкa впервые взглянул на нее без осуждения.
— Чудачка ты, однако .. И это бог с мастерил? - Он приподнял винтовку.
— Не, пане, то человек.
Курка задумался, потом сказал :
— Когда автоматчиком был, я и не знал : убил кого или нет? А заделался снайпером - на счету пятьдесят шесть.
Ядвига повернулась спиной к окну. Побледнев, глядя не на Курку, а прямо перед собой , неслышно, одними губами, она выговорила:
— Пятьдесят шесть? Ты ?..
Потом, после долгого молчания, сказала еще :
— У нас эсэсовцы мамусю замучили, и братишку , и Анджея, мужа моего.
Она глядела прямо перед собой таким взглядом, что казалось, будто в полумраке перед нею в этой хате выстроились погибшие на войне. К ним, раздвигая стены хаты, пристраиваются тысячи и тысячи убитых. Солдаты и люди, замученные фашистами, и среди них родные Ядвиги...
Ведро с водой все еще стояло там, где его оставил хозяин, - на самом ходу. Гришин и подполковник, укладывая медикаменты, почему-то обходили ведро, вместо того чтобы отставить его в сторону.
Подполковник потрогал двухсуточную щетину на щеках. Запихивая в мешок бинты, вату, свертки марли, он негромко сказал Гришину:
— Лузенцев говорит, знаете, из оперативного : немца притащили ; оттуда, через грязь, волоком . Немец очухался и за свое - операция неграмотная: «У нас к Тарнополю автострады и железнодорожные колеи, а у вас ни одной дороги. Шестьдесят километров болота. Пока мы перебросим двадцать снарядов, вы - один . Мы - двадцать батальонов, вы…» Каков, а ? ! Что бы вы этому подлецу ответили, товарищ майор ?
— По морде бы стукнул .
— По морде ?.. - Подполковник, поглядев на Гришина, скептически покачал головой. - Не знаю. И «по морде» - не в вашем стиле… А сопоставление, если так, отвлеченно рассудить, убедительное. Двадцать снарядов и один, автострады, а у нас все на плечах. Связи нет. Не подразделения, а бредут себе в чистом поле солдатики… -
Помолчав, сказал еще: - Ставка на что? На одно: доверие к человеку. И еще на неожиданность удара. Так, что ли?..
Гришин не ответил.
В хату зашел пожилой солдат в куцей шинели, подпоясанной брезентовым ремнем, и кирзовых сапогах. Стоя на пороге, он снял пилотку с бритой головы, не по-военному, поклонившись, сказал :
— Пани Ядвига, дозвольте трохи отдохнуть. Дорога дальняя.
Ядвига скользнула равнодушным взглядом по лицу солдата и вдруг, всплеснув руками, бросилась к нему:
— Татусю! О матка боска, яки млоды!
Отец гладил дочку по голове, по плечам и обводил глазами хату. Оглядывал медленно - стены, углы, начиная от того, слева от двери, - там были свалены хомут, шлеи, всякая конская упряжь, - печь, стены, где висели фотографии в рамках и картинки, вырезанные из журналов, окна, залепленные облаками и серым туманцем, сквозь которые виднелась черная с белыми островками снега земля. Островки эти - даже не белые, а серые - плыли в тумане. И земля пыталась скрыться в дымке, словно моля о покое, одном только покое, который нужен ей, истерзанной, окровавленной, чтобы напиться влагой вместо крови, принять весеннюю влагу в самое свое чрево, а потом родить хлеб для людей, которые будут же на свете .
Он гладил дочку по голове и, переводя взгляд с предмета на предмет, говорил однотонно, не повышая и не понижая голоса, строго, как бы читая завещание :
— Шлеи попросишь пана Казимежа, чтобы починил, в ножки ему поклонись. Пан Казимеж сухорукий, его в солдаты не возьмут. Пан Казимеж скажет: зачем это? Коняку забрали, и тату забрали. А ты скажи : коняка, даст бог и матка боска, к весне вернется, и татусь тэж.
И сала дай ему от того боровка, что зимой резали. Пан Казимеж сало уважает.
Дочка плакала. Концы ее губ не опускались, глаза были широко раскрыты - красивые, светло-голубые , - но слезы текли и текли по щекам. Отец подвел ее к лавке, поставил под скамью ведро с водой и другое, маленькое, из которого торчала маляр ская кисть. Шагая по комнате, он продолжал говорить все так же, не повышая и не понижая голоса, строго, как читают над покойником :
— А из хаты ни ногой, Ядуся. Недобрых людей много, и Бандера лютует. Паненка Зося пошла в Гнило Гнездны к сестричке, а ее поймали, надругались, распяли и сожгли. Как же так?
Он остановился посреди хаты и посмотрел на чисто побеленный голубоватый потолок - там ложились серые тени: уже сгущались сумерки.
— А говорят, бог есть,- сказала Ядвига и тоже посмотрела вверх, сложив внутрь ладонями и протянув вперед руки, как на молитве.
— А пан Казимеж скажет - дратвы нема, - продолжал хозяин, все еще стоя
