Владислав ШУРЫГИН - ВОЗЬМИ МЕНЯ С СОБОЙ
Сейчас как раз такой момент. Два месяца назад регулярная армия Хорватии, нарушив все договора о перемирии, сметая жидкие наблюдательные посты ООН, одним броском захватила почти две трети Краины. В те дни я прилетел сюда. Прилетел добровольцем.
В военном прошлом я сапер. Дослужился до сержанта. В Афгане в 1982 году снял свою первую мину и первую мину поставил.
Когда вернулся из Афгана, думал: все, больше форму вовек не надену. Навоевался! Тут, кстати, перестройка началась. Решил с двумя лучшими друзьями попробовать открыть свое дело. Взяли в аренду кирпичный заводик в Подмосковье. Начали разворачиваться потихоньку. Деньжата кое-какие появились. Но вместе с ними появилось и отчуждение. Из трех друзей-неразлейвода, стали мы постепенно сначала «партнерами», а потом врагами. Деньги встали между нами. Один из нас хотел дальше расширять дело. Строить новые цехи, укрупнять производство. Другой мечтал собрать денег и махнуть на Запад, где жила уже половина родни. Третий просто хотел жить безбедно и ни о чем не думать. Кто из нас кто — не важно.
Закончилось все страшно. Один решил убить другого. Нанял убийцу. Да сорвалось дело. Не убил — ранил. После недолгого следствия взяли его. Дали срок. Тот, кто остался в живых, озлобился, замкнулся. Третий тянул все на себе. Завод, дела, бумаги, налоги. Но в конце концов и ему все это надоело. Продал он свою долю каким-то ловкачам, подвернувшимся под руку, и пошел, что называется, куда глаза глядят.
Давно это было. Очень давно...
В Сербию меня взял мой сослуживец. После Афгана его жизнь так и осталась связанной с войнами. Где добровольцем, как он говорил «за идею», где «за деньги», он прошел все войны на территории бывшего нашего Союза. Числился в нескольких розысках, хранил дома какие-то полукустарные медали, отлеживался в госпиталях после ранений. При всем этом он был бессребреник и хлебосол, готовый последнюю тысячу истратить на друзей.
Он и сказал мне, что улетает сюда с отрядом добровольцев. Война эта была, по его словам, «за идею». И, недолго размышляя, я попросился с ним. В конце концов, что меня ждало в Москве? Пустой дом, в котором воют по ночам несбывшиеся надежды, неисполненные обещания.
Работа, которая, кроме ежемесячной хорошей пачки купюр, не приносит никакого удовлетворения? Пара симпатичных девиц, которым нравится моя молодость, щедрость и за которые они не против расплатиться со мной тем, что всегда с ними. И так год за годом до конца?
На все сборы мне хватило двух дней...
Так я опять попал на войну. Но это был уже не Афган. Не было грозных генералов, не было гор техники, оружия. Не было «дембелей», наград, воров-прапорщиков. Не было гнетущего чувства того, что ты просто винтик, деталь огромной боевой машины, которая, не замечая тебя, исполняет свою работу, круша, уничтожая, убивая живой, созданный людьми мир.
Эта война была другой. И для нее каждый, кто взял в руки оружие, был героем. И все были равны в этом добровольном выборе судьбы. Здесь операции чаще всего рождались не на картах высокоумных стратегов в далеких штабах, а делались нашими руками среди вершин, ущелий, лесов. Это не «мегавойна», где полк, дивизия — пылинка, мгновенная, как осенний лист.
Здесь наш отряд — целое соединение, которому уже несколько недель принадлежат десятки километров земли, живущей без войны за нашей спиной. И мы возвращаемся туда с передовой, как возвращаются домой. Нас встречают надеждой и почитанием. Нас встречают терпким холодным вином и жареным душистым мясом. Нас встречают поцелуи и страстные объятия женщин, истомившихся страхом за нас и нежностью к нам.
Это «правильная» война.
И теперь эта война вдруг подарила мне женщину. Злату. Я ничего не просил от этой земли, я хотел только отдать ей свою способность убивать ее врагов, уничтожать их танки, автомобили. Я хотел просто почувствовать себя кому-то нужным, я хотел почувствовать себя сильным рядом со слабыми. Большего мне не требовалось. Я не искал восторженных, нежных взглядов местных, с виду совсем восточных, томных горячих женщин. Я давно не мучался мужским невнятным томлением ночами, когда уже без горечи и ревности знал, что далеко-далеко в России та, моя, дарит свои ласки другому. Мне было все это давно безразлично.
И вот война вдруг решила по-своему и дала солдату женщину...
Закрыв глаза, я думаю о ней. Я удивлен. За эти годы, привыкнув к страсти, к ласкам другой, я совсем забыл и разуверился в том, что с кем-то еще мне будет так же хорошо. Гибкая, неутомимая, жадная, бесстыдная Злата утопила меня в любви. Я не знал, что она такая. Та, которую я знал, «доктор Злата» была веселая, ироничная, чуть холодноватая девушка, привыкшая к тому, что на войне мужчины быстро проникаются идеей собственной исключительности и вседозволенности. И научившаяся легко укрощать эту их слабость. Такой я ее знал. Но совсем другая Злата лежала сейчас на моей груди, волнующе щекоча ее острыми своими сосками.
Нет, она ничем не уступала той, которая осталась в Москве. И меня это почему-то раздражало.
Получалось, что я выдумал ту, московскую? Всю ее исключительность, единственность, страсть. Получалось, что все эти два года я обманывал сам себя? Вот, меня обнимает женщина, которая без истерик, обмана мужа, условий, клятв, метаний дала мне то, из-за чего я ломал жизнь, залезал в долги, менял работы, бесился, психовал, рвал сердце...
—О чем ты думаешь? — шепчет Злата. Ее густые легкие волосы закрывают мое лицо.
—Ни о чем. О тебе.
—А я ничто? — с легким вызовом в голосе спрашивает Злата, и я опять совсем близко вижу ее глаза. Они насмешливы, но внимательны. Она ждет ответа.
—Ты милая, нежная и красивая. Ты удивительная, Злата. Мне очень хорошо. Мне много-много месяцев не было так хорошо, — я говорю искренне. Та, московская, меня отучила лгать, устраивая жуткие скандалы даже из-за самого маленького обмана. Она говорила, что честна со мной, и требовала от меня того же. Я привык. Она два года честно обещала сделать меня счастливым. Уйти от своего майора-гаишника...
Злата крепко-крепко обнимает меня.
—Я люблю тебя. Ты, наверное, думаешь, что я со многими так? Нет. У меня был жених. Наши родители дружили семьями много-много лет. Они хотели, чтобы мы поженились. Он был моим первым мужчиной. Но я его не любила. Он был другом детства. Это было давно. Их семья уехала в Хорватию... — она выпаливает это какой-то скороговоркой, словно давно силится мне это сказать.
—Потом это тоже было. Но очень редко.
—Я не думаю о тебе так. Прекрати.
—Но я должна тебе сказать. Я хочу, чтобы ты все обо мне знал. Я хочу, чтобы ты полюбил меня...
Я долго смотрю в ее черные глаза. Надо говорить правду. Но как? И какую? Что я люблю другую? Но люблю ли? Девять месяцев прошло. Ребенка можно было бы уже родить. Я хотел, кстати... Но мне она его не родила. Зато своему гаишнику готовится подарить очередной плод любви — благодарность за отдельную квартиру, добытую рано полысевшим майором многолетней беспорочной службой на дорогах.
Впрочем, мне-то что?
Боль ушла. Обида ушла. Память тела тоже ушла. Люблю? Нет. Помню...
Что сказать? Что полюблю? Глупо. Я сам в это не верю. Слишком мало прошло времени после той любви. Не хочу.
—Злата, на войне нельзя любить, — вдруг хватаюсь я за спасительную соломинку. — Здесь все неправильно. Все не так. Ты милая, нежная, тебе нужен хороший парень, дом, дети, достаток. Ты должна уехать в Белград, забыть войну, найти там свою любовь. Я не тот, кого ты полюбишь. Тебе просто кажется, что ты меня любишь. Я ведь совсем другой, и когда закончится война, я стану тем, кем был до нее...
—А кем ты был до войны? — спрашивает Злата, словно и не заметив всю остальную тираду.
Я опять теряюсь. Кем я был? Как объяснить этой девочке, что такое «крутиться» в России?
—Пытался зарабатывать деньги.
—Ты бизнесмен?
—О нет. Бизнесмены — это те, кто ездит на шикарных машинах, у кого фирмы, заводы, рестораны. У меня всего этого нет. Я просто пытался зарабатывать по чуть-чуть везде, где можно.
—Так ты спе-ку-лянт, — со смехом, нараспев, произносит Злата. — Я читала в книжках. В СССР были такие спе-ку-лянты.
Это сравнение меня почему-то обижает.
—Ну нет. Что ты. Вообще я по диплому инженер-электронщик. Знаешь, что это такое? — вспоминаю я ни с того ни с сего о брошенной много лет назад профессии.
—Конечно, знаю. Но ты не инженер.
—Это почему?
—У тебя душа — перекати-поле. Ты не можешь сидеть на месте. Ты не инженер.
Я замолкаю, удивленный этой точностью ее наблюдений. Вот тебе и девочка. Раскусила меня. Разобрала по косточкам.
В село мы возвращаемся к ужину. На пороге госпиталя Злата насмешливо смотрит на меня, потом запускает ладонь в мои волосы и с легким вызовом говорит:
—У тебя страшное имя. У нас оно почти не встречается. Был такой валахский князь Влад Цепеш. Дракон. Он был великий воин и безжалостный палач. Тысячи людей он посадил на кол. По легенде он стал вурдалаком.
