Ибрагим Друян - Клятву сдержали
Хирургию я тоже сдал на «отлично». Билет попался с вопросами, которые знал хорошо: «Группы крови и переливание крови. Тактика хирурга при прободной язве желудка. Асептика и антисептика». Отвечая на них, я тогда не думал, что эти знания мне пригодятся так скоро, буквально через несколько дней. И притом применять их на практике буду не в мирной обстановке, в тиши больницы, а под грохот войны…
Да, о войне мы тогда думали меньше всего. Целиком поглощенные таким важным в нашей жизни событием, как окончание института, как-то забывали о тревожной международной обстановке того времени.
Еще не закончена сдача государственных экзаменов, а на курсе уже создана комиссия по подготовке к выпускному вечеру. В комиссию попал и я. Забот прибавилось. Мы обходили студентов, собирали взносы, обсуждали, где, как, когда провести долгожданное торжество. Очередное заседание провели вечером 21 июня у нас в комнате. За столом места не хватило, расселись на койках, на подоконнике. Женя предложил набрать припасов, сесть на пароход и отпраздновать окончание института где-нибудь на лужайке над Днепром. Я горячо поддержал его, но многие были против, и мы заспорили…
Разошлись поздно. Я провел товарищей, а когда вернулся, Вася и Женя уже спали. На полу у изголовья Васиной койки лежала недочитанная книга. Женя спал, свернувшись калачиком. Несмотря на раскрытую форточку, в комнате было душно. Я распахнул окно. Внизу тысячами огней сверкал город. Вместе с прохладным ночным воздухом в комнату ворвались приглушенные гудки автомобилей. Ниже, на втором этаже, негромко играл патефон и пели девушки. Днем зацвели липы, и теперь, ночью, их запах был особенно свеж и приятен.
Я отошел от окна, включил репродуктор. Черная тарелка на стене несколько мгновений молчала, потом из нее полились чарующие звуки вальса Штрауса. Прекрасная, мирная музыка… С каким наслаждением слушал я в тот вечер Штрауса! Но вот неспокойный Женя зашевелился, сонным голосом сердито что-то пробормотал. Я выключил радио, погасил свет, лег.
Но сон не шел. Думалось о подготовке к завтрашнему торжеству: не забыть выгладить сорочку, купить новый галстук… Да, утром обязательно дать телеграмму родным: скоро буду!
С мыслью о телеграмме я и уснул.
На митинг мы собрались в актовом зале общежития, сбежались сюда сразу же после того, как Левитан передал по радио сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на нашу страну. На сцене сменяют друг друга ораторы: преподаватели, партийные и комсомольские активисты, рядовые студенты. Речи короткие, но в словах каждого твердая уверенность в нашей победе. Все клеймили фашистских агрессоров, говорили о том, что гитлеровцев ждет участь всех врагов, которые посягали на независимость нашей Родины.
Зал переполнен. Я вглядываюсь в лица товарищей, и мне кажется, что каждый повзрослел за это утро: плотно сжатые губы, строгие, суровые глаза.
Неподалеку от трибуны я заметил рыжую шевелюру Жени, протиснулся к нему, стал рядом.
— Ну, что будем делать? — негромко спросил он.
— Воевать. Что же еще! — ответил я.
Он молча кивнул.
Сразу после митинга мы втроем собрались в комнате.
— Значит так, — твердо заявил Вася Пенев. — Пишем заявления с просьбой принять добровольцами в действующую армию.
Он нисколько не сомневался в том, что мы с Женей его поддержим.
— Правильно, — ответил Женя и вынул из бокового кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги. — Но мы все же врачи. И уверен, что на фронте будем выполнять обязанности медиков. Поэтому предлагаю…
Он развернул листок, встал.
— Предлагаю дать друг другу клятву Гиппократа. Будем же до конца, до последнего дыхания верны своему долгу, беззаветно служить людям, делать им только добро.
Торжественно, наполненные каким-то особым смыслом, звучали слова клятвы:
«…Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости… Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного…
Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».
Много лет прошло с того дня, многое стерлось в памяти, а вот тот день, митинг, потом наша комната, где мы принимали клятву Гиппократа, запомнились навсегда. И сегодня, когда большая часть жизни прожита, могу честно сказать: эту заповедь не нарушил, делал все возможное для того, чтобы спасти жизнь человеку.
Сразу после митинга в деканат посыпались заявления от студентов и преподавателей с просьбами направить на фронт. На листке в клеточку, торопливо вырванном из школьной тетради, написал такое заявление и я. Но отнести в деканат не успел: утром 23 июня вместе с другими выпускниками я был вызван в Днепропетровский горвоенкомат. Из здания военкомата мы вышли уже военными: каждый получил назначение в действующую армию.
Женю Козлова и Васю Пенева направляли в Крым, а меня с Володей Костенецким — в Кривой Рог. С Васей и Женей я попрощался легко, словно расставались до завтра. Мы были уверены, что скоро обязательно встретимся. Никто тогда не думал, что война продлится долгих четыре года. Оказалось, что расстались мы навсегда.
Диплом я получил в тот же день, 23 июня. Вручал его мне сам директор института, профессор Тростанецкий. Крепко пожал руку, грустно заглянул в глаза и сказал:
— Конечно, думалось, что совершенно в другой обстановке будем вручать вам эти документы.
Умолк, положил руку мне на плечо, закончил:
— И все же твердо уверен — честь института не уроните. До встречи.
24 июня мы с Володей Костенецким были уже в Кривом Роге. В ожидании назначения прошло несколько дней. Тянулись они невероятно долго. Пункт формирования находился в небольшом невзрачном здании на окраине города. Туда мы приходили по нескольку раз в день. Но начальник пункта каждый раз встречал нас своим неизменным:
— Погуляйте, погуляйте, хлопцы. Придет и ваша очередь.
У него были красные от бессонницы глаза и серый, землистый цвет лица.
Тогда мы с Володей шли на площадь к базару слушать очередную сводку Совинформбюро. Оптимизм первых сводок мешал трезво оценить обстановку, мешал, видимо, не только нам, людям, которые еще, как говорится, не нюхали пороху, но и нашим командирам. Мы понимали, что со стороны гитлеровцев война — авантюра, но тогда еще совершенно не представляли себе, насколько силен враг и какая угроза нависла над нашей Родиной. Чувство реальных размеров опасности пришло несколько позже.
Каждое новое сообщение о том, что наши войска оставили очередной город или населенный пункт, с неимоверной болью отдавалось в наших сердцах. Мы смотрели на часы и молча, не сговариваясь, снова шли к пункту формирования.
Наконец на третий день томительного ожидания мы с Володей были направлены в 72-й полевой подвижной госпиталь. Я был назначен начальником эвакоотделения. Раненых пока не было, и я стал помогать другим службам. Оснащали госпиталь необходимым оборудованием, медицинским инструментом и перевязочными материалами. За день я уставал так, что к ночи едва добирался до койки. Но и во сне каждую ночь с кем-то ругался, у кого-то что-то требовал, а утром просыпался с головной болью. Отличным лекарством от нее служила вода. Выльешь на себя полведра холодной воды, оботрешься сухим полотенцем — и зарядки бодрости хватает на весь день.
Вскоре от санитарного управления армии госпиталь получил приказ выехать к линии фронта по направлению к Житомиру. Мы быстро свернулись и тронулись в путь. Ехали на машинах, торопились, потому что знали: бои уже идут под самым Житомиром. Нас там ждут, в нашей помощи нуждаются.
К городу мы подъехали вечером. Впереди у горизонта полыхало зарево пожарища — город горел. Мы знали, что фашисты непрерывно бомбили Житомир, но то, что представилось нашему взору в самом городе, показалось сплошным кошмаром. Горящие дома, дымящиеся развалины, жители, в смятении покидающие город, трупы женщин и детей, стоны раненых, немногочисленные спасательные отряды, мечущиеся с улицы на улицу… И над всем этим — непрерывный гул вражеских самолетов, разрывы бомб…
Госпиталь мы развернули на отдаленной окраине города, палатки разбили вокруг небольшой школы, где была устроена операционная. Вскоре стали поступать раненые, и с каждым часом их становилось все больше. Всем нужно было оказать неотложную помощь, затем, в зависимости от характера ранения, направить в перевязочную или операционную. Ранения были самые различные: пулевые и осколочные, конечностей, брюшной полости, травмы груди и черепа. Многих раненых привозили без сознания, некоторые и в бреду продолжали кричать: «Вперед! За Родину!».
