Канта Ибрагимов - Прямой наводкой по ангелу
Меня за земляка не признали, к уговорам отнеслись прохладно, направили в бюро пропусков, а там тоже столпотворение, тоже нужна заявка — словом, замкнутый круг; более двух часов я месил грозненскую липкую грязь и уже посматривал на часы, прикидывая, не пора ли мне восвояси, как неожиданно встретил старого знакомого — ныне чиновника средней величины, который без особых проволочек смог меня провести до искомого кабинета.
Мой должник оказался большим начальником, впрочем, им он при всех режимах умудрялся стать. Большая приемная, два секретаря и даже охранник здесь. Однако перед последним бастионом я проявил решительность и прыть. Хозяин кабинета в первый момент оторопел, даже вытянулся лицом, а потом уж очень мило улыбнулся, живо встал из-за стола, обнимая, поглаживая, усадил, крикнул: «чай, рюмки».
Пить коньяк я отказался, а хозяин все жаловался, как ему нелегко восстанавливать Грозный, на что я не посмел сказать: «Сам и разрушал». Тем не менее я вяло выдавил: — Верни, пожалуйста, долг.
— Да-да, конечно, только об этом печалюсь… Э-э, ты зайди-ка ко мне через пару дней.
Я вмиг представил как тяжелы для меня эти поездки, и уже более твердо заявил:
— Без денег не уйду, ты уже пять лет меня за нос водишь.
— Ну, кто такие деньги в кармане носит? — не без усмешки.
От всей обстановки я и так был озлоблен, а тут такой тон.
— Я в долгах, и без денег не уйду, — повысив голос, повторил я, так что охранник заглянул в кабинет.
— Хорошо, хорошо, — вскочил хозяин, и, поглядывая на часы, — у меня сейчас совещание с военными, ну-у, минут пятнадцать-двадцать. И потом я решу твою проблему.
А ты пока что посиди в приемной… Девочки, чай или кофе гостю!
— Мне далеко, в село ехать надо, — о своем печалился я.
— Не волнуйся, на моей машине отвезут — спецпропуск, даже охрану дам.
— И уже в дверях: — А может, сегодня у меня переночуешь? — и, моргнув, затейливо жестикулируя, полуголосом: — Отдохнем по полной программе. Такого даже в Москве нет.
— Меня дома ждут, — как можно строже ответил я.
Когда я уже допивал вторую чашку чая, запиликала рация охранника, и он вышел. Потом ушла одна девушка, а другая уж очень громко отвечала в телефон, что начальника ни сегодня, ни еще неделю не будет — в командировке. Я все сидел и думал, что это версия для назойливых посторонних, пока девушка не сказала:
— Рабочий день закончился. Я обязана опечатать кабинет и сдать ключи охране.
— Что-о-о? — Я чуть ли не заикался. — А он не приедет?
Оболваненный в очередной раз, вяло соображая, я попытался покинуть огромное, опустевшее здание, но меня не выпускают — требуется какой-то пропуск с отметкой, а у меня никакого пропуска и не было. Приходя в себя и вспоминая повадки московской милиции, я было полез за кошельком, да тут подоспела секретарша, помогла мне выйти. Уже сгущались сумерки. Дул колючий ветер, нагоняя жесткий редкий снег. От былой толпы лишь тысячи следов на мрачноватом насте и поразительная тишина, только учащенный стук каблуков, заглохший за поворотом.
Поднимая воротник, ежась, в ту же сторону, к базару, заторопился и я. За углом мрак вымершего города. Я побежал. Поскользнулся раз, два — устоял, на третий плашмя угораздил в рытвину. Проклиная весь свет, зачем-то пытаясь облагородить свой попорченный импозантный вид, еще более размазал грязь. Плюнув на все, побежал дальше сквозь дворы, где провел все детство и молодость. И странное дело, никаких чувств или эмоций. Это чужой город, он разбит, захламлен, и отсюда задолго до войны я уехал. А детство? А память? То было не со мной. Или в другой жизни. И не хочется то счастье с этими руинами связывать…
Вот и базар. Здесь оживленно, какой-то пьяница, как и я, вымазанный, да не печалится, еще залихватскую песнь орет. С ходу я заскочил в переполненный микроавтобус, у самых дверей примостился на корточки. Я даже не успел рассчитаться за проезд, как мы подъехали к мосту… Да, к этому месту, где я сейчас стою.
Раскрылась дверь, и я еще не увидел лица, как ощутил терпкий запах перегара и грубую команду:
— Мужчины, на выход! Документы!
Всем паспорта вернули, а мой стал снова под фонариком рассматривать.
— Что ж ты из Москвы сюда приперся?… Что? К родителям? А кто в грязи вывалял столь роскошный вид?
Пока я мямлил, выскочил водитель, засуетился вокруг военного, пытаясь что-то еще всучить.
— Этот тип подозрительный, — заключил военный и, видя, что водитель не отстает, рявкнул: — А ты давай проваливай! Живее, освободи проезд!
— Ну, пожалуйста, отпустите его. Уже темно, он мой родственник, — не унимался водитель.
— Прочь, я сказал! — заорал военный и вдруг скинул короткий автомат и очередью прямо под ноги водителя.
Машина тронулась, остановилась, и сквозь открытую дверь на чеченском:
— Парень, как тебя зовут и откуда ты?
Я было ответил, но все приглушила стрельба поверх микроавтобуса.
Ткнули в спину, и на ходу я озирался в очередную машину, пытаясь сквозь свет фар увидеть помощь. Но было не до помощи. Каждый должен был выживать сам, и действия водителя — уже был подвиг.
За тщательно огороженной территорией темное строение из железобетонных блоков. Меня провели сквозь недолгий лабиринт с едким запахом консервов и курева, и мы оказались в довольно светлой комнате, с большим деревянным столом с остатками еды, с нарами, на которых, укрывшись в ватник, скрючившись лежал военный в грязных сапогах.
— Кузьма, вставай, принимай товар… Вроде день не зря прошел, — задорно прокричал мой провожатый.
Лежащий сопя перевернулся, медленно занял сидячую позу, долго протирал пролежное лицо грязной рукой, потом будто нехотя долго листал мой паспорт и с ленцой пробасил:
— Все содержимое карманов на стол. Часы тоже… Лицом к стене, — следующая команда. — Руки вверх. Шире ноги, еще шире, вот так, — по голеностопу пришелся удар сапогом. С меня сняли шапку, пальто и даже пиджак; грубые руки стали шарить по телу, а Кузьма продолжал допрос:
— Я снова спрашиваю: цель приезда? А чем занимаешься в Москве? Небось, боевиков финансируешь?
Еще много было вопросов такого же содержания. Уткнувшись лбом в холодный бетон, я что-то лепетал в свое оправдание. И тут, словно приговор:
— Отправьте его в штаб.
— Так БТР уже ушел.
— Хм, что, до утра его с собой держать?
— Зачем? Как обычно, стемнеет — и к рыбкам, в Сунжу.
Не знаю, может они и шутили, но мне было не до шуток, затряслись коленки и я развернувшись, стал умолять:
— Отпустите меня, отпустите! Все что хотите заберите, и отпустите. Никаких боевиков я не знаю.
— К стене, лицом к стене! — рявкнули на меня, прикладом прошлись по ребрам, так что умолк, от боли еле дышал, но инстинкт выжить на пределе, и в возникшей страшной тишине почуял какую-то перемену, в подтверждение этого я услышал хорошо поставленный приятный баритон:
— Кузьмин, вы опять на ночь глядя бардак учиняете?
— Никак нет, товарищ капитан! Весьма подозрительный тип. Нужно проверить. — Может побудешь с нами? Сейчас ужинать будем, — очень мягко произнес баритон. — Нет-нет, спасибо, я дома поужинаю. Отпустите меня, я ни в чем не виноват, — не оборачивая головы, скороговоркой выпалил я, думая, что это ко мне обращаются.
— Замолчи, урод! — перебил меня прокуренный бас.
— Отставить! — приказал баритон.
И тут наступила странная тишина. И почему-то страх мой исчез, и ощутил я нутром, прямо вдоль позвоночника, к затылку, странное приятное тепло, будто меня благодатно погладили. Вслед за этим непонятные легкие шажки, меня коснулись теплые ручки, и я, боясь вывернуть голову, только взглядом повел вниз; и навстречу глаза — большие, детские, светло-карие глаза, и них необычное вопрошание, и смотрят они не в лицо, а прямо в глаза, словно душу хотят понять.
Этот взгляд был так проникновенен, так чарующ, с такой добротой, из иного мира, что я невольно уткнулся взглядом вновь в сырой бетон.
А ручки, поглаживая меня, зашли с другой стороны, и мне показалось, чуть за карман дернули, вновь зовя и одновременно взбадривая. Вновь лишь взглядом скользнул я вниз, вновь наши глаза встретились, теперь надолго, и трепетная волна вполне осязаемо прокатилась по всему моему телу. Вначале мне стало стыдно, а потом как-то умиротворенно, даже возвышенно над этой бренностью людской, так, что я спокойно отпрянул от стены, осторожно коснулся головки мальчика и, поглаживая, ее свободно развернулся и первым делом увидел пред собой опрятного подтянутого капитана.
— Отпустите его, — впервые я услышал голос мальчика, и этот голос был низкий, с детским баском и с хрипотцой простуды.
— Ну, — очень вежливо, даже галантно склонился капитан перед мальчиком. — Понимаешь, у нас, у взрослых, не так, как в сказке. А есть какой-то порядок.
