Иван Дедюля - Партизанский фронт
Владение военной техникой понемногу шлифовалось. Но как политработник я понимал, что самый технически грамотный боец не сможет продемонстрировать своего воинского умения, если растеряется в огневой обстановке, поддастся усталости и отчаянию в изнурительном марше через болотные топи и лесные завалы. Высокий моральный дух, гражданская сознательность и ответственность, партийная убежденность в абсолютной правоте беспощадной борьбы с фашизмом, неколебимая вера в исторически неизбежную победу советского народа над «непобедимыми» ордами бронированных тевтонов — вот какие доспехи нужно было отковать в первую очередь каждому бойцу будущего отряда! И поэтому политико-воспитательная работа органически входила в общий комплекс подготовительных мероприятий. Партийная организация отряда была создана сразу же, тогда же был избран и партизанский парторг. Им стал московский рабочий Тимофей Кондратьевич Ивановский.
Последующие события подтвердили исключительно важное, а порой и решающее влияние психологического фактора на исход тяжелейших партизанских операций, казавшихся, практически безвыходными. Опоясанные непроницаемым кольцом карателей, стягивающимся вокруг нашего отряда с математически точной планомерностью немецкой педантичности, замкнутые артиллерийскими батареями, под пролетающими над головой тяжелыми снарядами, сработанными из добротной крупповской стали, прислушиваясь к близкому гулу танков, стоя почти по пояс в болотной жиже с поднятым над головой для сохранности и лишенным на это время боеприпасов оружием, донельзя уставшие люди отряда молча дожидались сигнала к атаке с тем, чтобы разорвать тугую петлю окружения и на последнем дыхании броском уйти в лес с ранеными товарищами, оставив в подарок преследующим эсэсовцам заминированную тропинку через гать.
Именно так, например, сложились однажды наши дела в июньские дни сорок третьего года посреди неоглядной топи Домжерицкого болота. Спасла духовная выносливость, осознанная дисциплинированность, безусловная вера в выручку товарища и приказ командира. Но все эти качества партизанского характера сцементировались и затвердели не сразу. Дни и ночи складывались его составные в ходе самой боевой практики. А пока под Ореховцом такой практики не было, и мы растили должное настроение домашними, так сказать, средствами. Убеждали, что всем нам нужна будет в отряде атмосфера крепкой мужской дружбы и веры друг в друга. По молодости лет психологами мы были не ахти какими, и законы человеческих поступков толковались нами не всегда в истинном соответствии с их подлинной природой. Не обошлось без обидных упущений, что не замедлило сказаться в первые же недели деятельности группы вдали от Большой земли, понятно, сказаться отрицательно. Но об этом впереди…
Последняя ночь в учебном лагере. Будущие партизаны допоздна возились с подгонкой обуви, примеркой снаряжения, так и эдак переупаковывали содержимое походных мешков, пытаясь придать им наиболее удобную для похода форму. Затем все улеглись, но тихо перешептывались о всяком, ворочались с боку на бок, вздыхали.
Ранним утром мы выстроились в колонны по сорок два человека в каждой, замерли. На трибуну, сколоченную наспех, поднялся хорошо известный всем нам человек, секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Белоруссии Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. Его напутственные слова звучали в напряженной тишине, бойцы слушали затаив дыхание. Вот Пономаренко закончил речь. Теперь ответное слово было за строевыми колоннами.
И оно было сказано. Грозно и торжественно прогремела клятва будущих партизан, подлинных хозяев непокоренной земли белорусской:
— Мы, народные мстители, клянемся, не щадя сил, а если понадобится, и жизни, беспощадно уничтожать немецко-фашистских захватчиков! Клянемся оправдать высокое звание советских партизан — народных мстителей!
Над лагерем зазвучал прощальный марш. На проселочную дорогу, пыля, выходили колонны отрядов. Первым покинул лагерь отряд «За Родину», за ним промаршировал «Гвардеец», третьим двигался отряд под названием «Смерть фашизму». Этот третий, названный столь категорически, и был нашим. Впереди шагали командир отряда лейтенант Сиваков и комиссар Панкевич.
До железнодорожной станции шли пешком. В полдень пассажирский поезд лязгнул буферами и повез нас к Москве.
Мы с Андреем Кисляковым, назначенным заместителем начальника штаба отряда «Смерть фашизму», высунувшись из окна поезда, смотрели на убегающие к горизонту рельсы. Тогда мы еще и не представляли, сколько бед впоследствии доставят наши партизаны железнодорожной колее. Только та колея будет вести к линии фронта из вражеского тыла.
— Наконец-то наступил долгожданный момент! — обратился ко мне Кисляков.
— В добрый час, Андрей! Сколько же можно в учебном лагере сидеть, когда война идет. А самое главное — сейчас лето, самая пора для партизан. Лагерь развернуть легко, маневру открыты все пути. С питанием нет особых хлопот. Да с обувкой-одежонкой нет зимней мороки. А там обоснуемся и по-холодному, глядишь, экипируемся.
Поезд гнал и гнал почти без остановок. Позади на востоке отцветал отжитый день, накатили сумерки. Ночь. За окном полетели электрические огоньки. На всех парах поезд миновал предместья какого-то большого города.
— Подымайся, ребята, Москву проспим! — прокатился по вагону зычный бас парторга Ивановского. Ребята попрыгали с полок. Паровоз тормозил у перрона Казанского вокзала. Отряд высыпал из вагонов на платформу, построился и ждал команды на марш к Белорусскому вокзалу, около которого мы должны были стать на краткий постой. Согласно плану нам следовало бы отправляться прямиком к вокзалу. С другой стороны, всеми овладел соблазн, известный каждому, кто следовал через столицу транзитом. Короче, возникла мысль по дороге к месту остановки взглянуть на Красную площадь. Но для этого требовалось вдвое увеличить путь. И все же мы с комиссаром и парторгом настояли именно на таком маршруте. Бойцы, многие из которых впервые попали в Москву, должны были унести с собой память о седом Кремле и Мавзолее.
Нас окружили командиры и комиссары остальных отрядов, спрашивая о нашей заминке. Маршрут через центр столицы получил общее одобрение.
Колонны бойцов ступили в московские улицы в тот час, когда рассвет только занимался. Из-за темноты любоваться особенно было нечем. Но вот лучи солнца заиграли на крышах города, и тут удивиться пришлось даже тем, кто не раз видел эти улицы. Громады жилых и административных зданий были размалеваны сверху донизу полосами самых причудливых расцветок. Разномастные удавы ползли по стенам от подвалов до чердаков, а выше, в небе, были развешаны кое-где тучные, аппетитные на вид колбасы аэростатов.
Бойцы походя делились впечатлениями от закамуфлированной, военной Москвы, но вдруг разговоры в строю разом, без чьей-либо команды умолкли. Колонны вышли на брусчатку Красной площади. Замерли. В тишине было слышно, как кто-то дает пояснения:
— Спасская башня… Мавзолей… Собор Василия Блаженного… Лобное место…
Я чувствовал, что сейчас, в такой момент нельзя ограничиться сухой информацией, что нужны какие-то особо весомые, значительные слова. Какие? И тут старинный Кремль пришел мне на помощь. Легкий звон возник где-то на высоте, усилился и опал. За ним покатился звон более низкого тона. Речь держали знаменитые куранты Спасской башни! Я увидел, как заблестели глаза наших ребят, как подтянулся строй. Так речи и комментарии стали излишни.
Улица Горького привела наши отряды к Белорусскому вокзалу. Нас разместили на Ленинградском шоссе в здании школы, с тем чтобы через день-другой отправить дальше. В полдень к школе подкатили грузовики, борта были мигом откинуты, и мы начали получать оружие, патроны, гранаты, тол и продовольствие. Защелкали затворы винтовок и новеньких автоматов.
— Хороша машина. Даст фашистам жару, — грозился Кисляков, играя автоматом. Понять его эмоции мог каждый. Ведь все привыкли к трехлинейкам, автомат был редкостью. Глядя на Кислякова, не один я, наверное, вспоминал сейчас, как в первые дни войны смело шли на нас фашистские автоматчики, поливая окопы свинцовым дождем, мы же могли отвечать им только редкими винтовочными залпами.
«Хороша машина, нет слов, хороша, — думал я, — побольше бы только такого оружия. Десяток на отряд маловато».
Партизан Соколов[1] недоверчиво ощупывал выданный ему немецкий пулемет МГ-34. Из каких фондов попал этот трофейный экспонат в руки Соколова? А ведь так хотелось иметь в отряде хотя бы парочку безотказных отечественных пулеметов! К сожалению, на нашу долю их не досталось.
Выдали нам и одно ПТР, противотанковое ружье. Конечно, и бронебойного оружия хотелось бы иметь побольше. Но что поделаешь, если в те годы количество оружия было внатяжку, а нехватку его ощущало не только наше, но и любое из действующих подразделений.
