Иван Дедюля - Партизанский фронт
— Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, вот как ставят вопрос настоящие люди. А ты на вид и человек, а душонка заячья. Услышал выстрел и уже дрожишь как осиновый лист, в кусты бегаешь… Что будет с тобой, если придется столкнуться с врагом лицом к лицу? Лапки кверху? — пробирал Жилицкого молодой партизан Петя Шиенок.
— Всякое трудное дело страшно вначале, товарищи, — заговорил Панкевич. — Жилицкий обстреляется, и страх пройдет.
— Плохое начало не к доброму концу ведет, — ответил Шиенок и отошел в сторону.
Бойцы отделения Юрочки, едва добежав до высоты, покрытой молодым сосняком, заметили, что к месту боя уже прибыла машина с гитлеровцами и ищейкой. Немцы тотчас ринулись через поляну, стремясь отрезать шмыревцев от леса и расправиться с ними. Кисляков понимал, что каждое потерянное мгновение могло стоить жизни боевым товарищам. Оставив на высоте пулемет и двух автоматчиков для ведения внезапного огня во фланг прибывшему подкреплению врага, остальным он приказал быстро обойти фашистов, залегших в кювете, и по его команде нанести неожиданный удар с тыла. Маскируясь за складками местности и густым кустарником, партизаны быстро пробрались на нужный рубеж. По сигналу Андрея обе группы одновременно открыли внезапный огонь. Часть гитлеровцев замертво свалилась на середине поляны, а остальные, вопя, бросились врассыпную. Немцы совершенно не ожидали такого оборота дела. К шоссе впереди всех мчался длинноногий гитлеровец с овчаркой на поводке. А на него наседал унтер, размахивая парабеллумом.
— Соколов, огонь по долговязому, бей подлюгу! — крикнул Кисляков.
Короткая пулеметная очередь, и собака с визгом упала на землю, а за нею рухнул и немец.
— Молодец, Соколов, собакам — собачья смерть! Фашистов и их собак в одну кучу, они одной породы, — похвалил пулеметчика Кисляков.
Бойцы Юрочки огнем плотно прижали гитлеровцев в кювете к земле. Пользуясь этим, шмыревцы отползли в лес и присоединились к отделению Юрочки. Вскоре появился и командир группы. Он вытер лицо изорванным рукавом гимнастерки и приказал бойцам перевязать вынесенного им раненого бойца.
— Вы спасли нас, товарищи, — устало привалившись к дереву, произнес он. — Большое спасибо!
— Вот мы и выполнили первую заповедь партизана — «Не бросай товарища в бою», — обратился к партизанам комиссар. — А если бы мы бросили шмыревцев и их уничтожил враг, то с каким чувством нам пришлось бы дальше жить? Думаю, объяснять не надо. Второе, в чем оказался секрет успеха действий, которыми руководил Кисляков? Я не ошибусь, если скажу, что это были внезапность, решительность, быстрота и хорошее владение оружием.
Партизаны одобрительно закивали головами. На шоссе быстро спешивалось вновь прибывшее подкрепление. Противник, видимо, решил преследовать партизан. Вскоре вновь застрочили автоматы и пулеметы. С гулом по всему лесу разносилось эхо взрывов немецких мин. Стрельба медленно приближалась к нашему расположению. Уже слышались выкрики унтеров. Взбешенные гитлеровцы прочесывали лес. Мы срочно снялись с места и быстрым темпом продолжили марш. Непрекращавшаяся стрельба все время напоминала об опасности и подгоняла вперед… Каждый новый километр отдалял нас от немцев. Выстрелы доносились все глуше и наконец смолкли.
Перед заходом солнца мы достигли временного лагеря шмыревцев, раскинувшегося в дремучем ельнике возле вязкого болота. В нем было человек до двадцати партизан. Впервые с аппетитом мы отведали недосоленного партизанского супа.
Где-то параллельными маршрутами пробирались к районам своей боевой деятельности и два других партизанских отряда.
Оккупанты хотя и потеряли следы наших осторожно продвигавшихся отрядов, но, как мы и предполагали, не забыли о них. На поиски нас они пустили свою агентуру и, как выяснилось потом, срочно и тайно готовили для перехвата довольно крупные силы, сосредоточивая их на вероятных путях нашего движения. Они надеялись прижать партизан к берегу широкой Западной Двины и на открытой местности внезапным ударом из засады уничтожить. На стороне гитлеровцев были все преимущества: свобода маневра, скорость передвижения на автотранспорте по дорогам, наличие достаточных сил и неограниченное количество боеприпасов, возможность ведения воздушной разведки.
В штабе карателей потирали руки, считая свой замысел создания засады-ловушки безукоризненным, а прорвавшиеся через линию фронта отряды обреченными.
Уже много дней и ночей наш отряд медленно пробирался через густые леса и топкие болота в глубокий тыл противника. Мы настойчиво шли вперед без нормального отдыха, гоня сон и усталость, не обращая внимания на опухшие ноги, все туже затягивая ремнями животы. Было неимоверно трудно. Постоянно хотелось есть. Нас мочили дожди, вечерние и утренние росы. Были дни, когда одежда и обувь почти не просыхали. Нас съедали тучи комаров.
На каждой остановке выбивающиеся из сил партизаны буквально падали на траву. Все сильнее нами овладевало желание сделать большой привал: отоспаться, отдохнуть, обсушиться, досыта поесть. Но пока это была несбыточная мечта. Остановки приходилось делать короткие, а сохранившиеся крохи продуктов расходовать бережно. Сознание долга неумолимо двигало отряд все дальше на запад, в намеченный район действий — к сплетениям основных магистралей, питавших фронт ненавистного врага. Все понимали, что нельзя было упустить благоприятное летнее время, когда союзниками партизан были теплые дни, не требовавшие от партизан заботы об одежде и крове, щедрые дары лесов — грибы, ягоды, орехи. Все это надо было максимально использовать. Каждый сознавал, что холодная осень, голые поля и леса, а затем суровая зима с глубокими снегами и морозами во сто крат затруднят наши боевые действия. И мы спешили. Шли непрестанно днем и ночью. Тревожные вести с фронта еще больше подстегивали нас: немецко-фашистская армия рвалась к Дону и Волге, на Северный Кавказ. В то время как линия фронта вновь быстро отодвигалась на восток, мы упорно шли все дальше на запад.
Как ни тяжело нам было физически, еще труднее было в моральном отношении. Усталость снималась даже коротким отдыхом, а вот на душе по мере углубления в тыл врага становилось все горше.
Безотрадная картина открывалась нам на белорусской земле. На месте многих деревень, где когда-то ключом била жизнь, теперь среди руин и бурьяна виднелись братские могилы, торчали обгоревшие печные трубы.
Войска вермахта ревностно выполняли указание Гитлера и своего командования, предписывавших применять величайший террор.
«Речь идет, — говорилось в одном из них, — о борьбе на уничтожение… Гигантское пространство должно быть как можно скорее замирено. Лучше всего это можно достигнуть путем расстрела каждого, кто бросит хотя бы косой взгляд…»[2]
Гитлеру вторил палач в фельдмаршальском мундире Кейтель:
«…Фюрер распорядился, чтобы повсюду пустить в ход самые крутые меры для подавления в кратчайший срок повстанческого движения… При этом следует учитывать, что на оккупированных Германией территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью…»[3]
Мы не знали тогда о наличии этих и других фашистских документов и планов массового истребления советского народа. Они держались в строгом секрете. О них гитлеровские палачи впервые во весь голос вынуждены были заговорить со скамьи подсудимых на Нюрнбергском процессе. Нам не приходилось читать этих директив, но мы своими глазами видели, с какой жестокостью оккупанты проводили их на деле.
Всюду нас встречали следы смерти, разрухи, голода, печальные глаза исхудавших ребят, измученных женщин и едва державшихся на ногах стариков.
Неузнаваема стала Белоруссия. Невыносимо было смотреть, как в постоянном страхе бедствовал народ без крова и хлеба. Во многих селах мы не могли найти даже кружки чистой воды: фашисты загадили колодцы навозом или сровняли их с землей. Сохранившиеся деревни на Витебщине встречали нас заколоченными окнами: они были безлюдны. Жители спасались от разбоя и смерти в лесах и болотах, ели лебеду, крапиву и ягоды. Многие пухли от голода и тяжело болели.
Люди на оккупированной территории очень плохо знали о реальном положении на фронте: не было советских газет и радиоприемников, чтобы регулярно получать вести с Большой земли.
Нас повсюду засыпали вопросами:
— Где фронт?
— Когда вырвемся из неволи?
— Как все это случилось?
Наши ответы выслушивали с огромным вниманием. Они вселяли в крестьян надежду и уверенность.
В коротких беседах выяснилось, что подавляющее большинство жителей, безусловно, не верило немецкой пропаганде. «Брешут, гады! Слышали мы об этом еще в 1941 году. Старая песня», — говорили они.
