Небо за стёклами [сборник] - Аркадий Миронович Минчковский
— Придёт время, вызовем, — отвечали им.
Теперь уже все привыкли к резкому звуку сирены, после которой ещё никто не прилетал, и перестали бояться налётов. В городе было удивительно спокойно. Работали почти все кинотеатры. В магазинах не было отказа в продуктах.
А между тем немцы шли и шли. Уже был захвачен Псков, угроза нависла над Порховом. Пал Могилев. Где-то далеко у Чёрного моря одиноко защищалась Одесса.
По утрам в шесть часов Володька просыпался от звуков включённого отцом радио. Владимир Львович, в очках, с непричёсанной головой, в нижнем белье, молча слушал последние известия. И каждое утро диктор ровным низким голосом сообщал: «Наши войска оставили…»
Дальше шли названия городов, незнакомых, но известных с детства по книгам о гражданской войне и первых годах пятилеток. Всё глубже и глубже рвался враг.
Владимир Львович выключал приёмник и шёл досыпать оставшиеся два часа. Но ему не слалось. Он лежал, курил, искоса поглядывая на Елену Андреевну, которая делала вид, что спит, и думал, напряжённо думал… Потом Елена Андреевна на миг открывала глаза, и он, поймав этот момент, начинал уже знакомый обоим разговор:
— Леночка, тебе надо уехать, — говорил Владимир Львович.
— Куда? — спрашивала Елена Андреевна.
— Куда хочешь: на Урал, в Пермь, в Среднюю Азию всё равно.
— Ну а ты?
— Я? — Владимир Львович начинал сердиться. — При чём тут я?! Я — мужчина, я нужен здесь. Наконец, у меня работа. Меня не пустят.
— Ну а я без тебя никуда не поеду, — заявляла с невесть откуда взявшейся твёрдостью обычно кроткая Елена Андреевна.
Некоторое время молчали. Потом снова начинал Владимир Львович:
— Леночка, но ты же пойми, здесь будет очень трудно, очень. Ты даже не представляешь как.
— Я не боюсь, — невозмутимо отвечала жена. — Я не боялась Юденича, я и Гитлера не испугаюсь.
— Леночка, но это же совсем не то, — умоляюще говорил Владимир Львович. — Иное время, иная война.
— А что же — не то? Думаешь, здесь будут немцы?
— Нет! — решительно заявлял Владимир Львович. — Немцев здесь не будет никогда.
— Ну, а тогда зачем уезжать?
Владимир Львович пожимал плечами и прекращал разговор.
По вечерам он читал книгу «Гитлер против СССР» и поражался тому, до чего верно было предугадано автором начало войны.
Андрей дома уже не жил. Он находился неподалёку, в казармах стрелкового полка, учился на младшего лейтенанта.
Изредка он забегал навестить родных. Загорелый, похудевший, с красными петлицами на гимнастёрке, в больших тяжёлых сапогах, он рассказывал, что очень много занимается, старался быть весёлым, смеялся к шутил.
Прощаясь с Володькой, он говорил:
— Ну, думаю, ещё увидимся.
Потом он уходил. В доме наступала гнетущая тишина. На кухне Аннушка молча гремела пустыми кастрюлями и вытирала фартуком слёзы.
То, что их до сих пор не брали в армию, удивляло и даже злило Володьку и его друзей.
— Так и война пройдёт без нас, — говорил Чернецов.
— Там, понимаешь, вон что, а мы всё тут болтаемся, — гудел Рокотов.
— Как-то уже становится неудобно ходить по улицам, — вслух рассуждал Берман.
Июльским тихим вечером Володька и Берман возвращались домой. Был час, когда оканчивались киносеансы и на Невский, не помещаясь на узких тротуарах, выливалась толпа. Как ни странно, несмотря на начавшуюся войну, народу на проспекте не уменьшалось. Может быть, людей тянуло сюда стремленье быть вместе, тесней ощущать близость друг друга. Было шумно. Как в праздничные дни, гремела музыка в огромных радиорепродукторах, которые теперь не выключали ни на одну минуту.
И вдруг движение застопорилось. На углу Литейного образовалась пробка. Внезапно притихла огромная многоликая толпа. На Невский, в сторону вокзала, сворачивала длинная колонна детей. Впереди шли самые маленькие. Иные из них были ещё далеки от школьного возраста. Дети шли сосредоточенно, молчаливо. Колонну словно патрулировали с обеих сторон матери. Они не плакали, но страшно было глядеть на их лица, охваченные предчувствием долгой разлуки. Время от времени какая-нибудь женщина выхватывала из рядов своего малыша, прижимала к себе, крепко целовала, заглядывая в глаза. Позади старших, шагавших с ясно выраженным нежеланием покидать Ленинград, медленно ползли грузовики, доверху нагруженные чемоданами, корзинками и узлами.
Давно ли видели подобные картины в хрониках из жизни осаждённого Мадрида? Но как далека была Испания от города на Неве! И вот беда приблизилась и к каменным стенам Ленинграда.
Ребриков взглянул на товарища. Глаза Лёвы за стёклами очков стали влажными. Он отвернулся и вытер пальцами веки.
Не сказав друг другу ни слова, они расстались.
Уже неподалёку от дома Володька встретил старого приятеля по уличным играм. Они давно не виделись и обрадовались. Виктор, так звали соседа, был одет в военную форму и коротко подстрижен.
— Не взяли ещё? — спросил он у Ребрикова.
— Нет, — Володька пожал плечами, как бы желая сказать, что и сам не понимает, почему его до сих пор не берут.
— Возьмут, — уверенно кивнул Виктор. — Скоро ему тут дадут! Ишь, сволочь, хвастал взять Ленинград к пятнадцатому, а сам где?
— Не быть ему тут, — сказал Ребриков.
— Ясно, не быть. Ещё что… Чтобы в Ленинграде немец?!
— Никогда им тут не ходить. Просто невозможно это…
Володька посмотрел вдоль улицы и вдруг представил себе, как по ней, чётко вышагивая и подымая пыль, с автоматами наперевес, в касках с рожками, страшно, как чума, надвигаются гитлеровцы. Он содрогнулся и вслух сказал:
— Их здесь не будет.
И опять он вспомнил давно услышанное: «Если потребуется, все пойдут» — и подумал: «Пойдут!»
Он приближался к дому по уже совсем опустевшему переулку. У ворот сидели женщины с противогазными сумками через плечо. Ему казалось, что на него смотрят осуждающе: «Почему он ещё здесь?»
Двери в квартиру открыла Елена Андреевна.
— Володя, тебе прислали повестку, — сказала она.
4
Не было ещё семи часов, когда он вышел из дому.
Июльское солнце холодно блестело на затвердевшем за ночь асфальте. Днём он будет снова раскалён, и на тротуарах опять станут отпечатываться вмятины от маленьких женских каблучков и тяжёлые подошвы военных сапог.
Утро было таким, как бывало всегда в летние дни, когда Володька, договорившись с друзьями, отправлялся за город. По тротуарам спешил народ. С резким, требовательным звоном бежали трамваи.
По радио мерно отстучал метроном, потом диктор сообщил, что сейчас будет передан обзор «Правды».
За плечами у Ребрикова был мешок, в который кроме того, что перечислялось в повестке, мать положила всё, что, по её мнению, было необходимо, даже тёплые шерстяные носки.
Он протестовал:
— Мама, ну зачем? До зимы война кончится. А не кончится — выдадут носки.
Но
