Человечность - Михаил Павлович Маношкин
— Убрать веники внутрь строя. Продолжать движение!
Взвод двинулся дальше.
— Ты любишь попариться, политрук? — спросил Ботов.
— Люблю. А ты?
— Тоже.
Они засмеялись. Первое взаимное «ты» сломало между ними ледок.
Оба почувствовали, что довольны друг другом.
* * *
Солнце заливало землю светом и теплом. Журчали ручьи, знакомо пахли мокрые ветлы вдоль дороги, снег на полях уплотнился, просел, местами обнажились черные пролысины, около которых важно расхаживали грачи. Весна всегда радовала Женьку Крылова, она и теперь сулила ему добрые перемены. Даже в баню приятно было шагать по весенней дороге. Ничто не отвлекало, не мешало мечтать. Курочкин помалкивал. И его, наверное, увлекла вдаль мысль о родном селе, и он — всего-навсего человек.
Женькины мечты утрачивали прежний размах, становились конкретными. Он представлял себе, как вместе с Сашей вернется в Покровку, пойдет по знакомым улицам…
— Взво-од, стой!
Приземистое здание из красного кирпича. Первая Женькина армейская баня.
В предбаннике распоряжался длинноногий белобрысый парень в кальсонах, подвернутых снизу.
— Принимай третий взвод, сержант!
— Есть! А ну раздеться! — голос у сержанта был резкий, въедливый. — Снять с себя все!..
— А я в пиджаке хотел мыться!
— Га-га-га!
Сержант хладнокровно переждал вспышку бурного веселья:
— Больше будете орать — меньше времени останется на баню! Все снять и связать в узел. Что в карманах — сложить сюда, на стол. Кто не сделает, пусть пеняет на себя!
— А мыло с мочалочкой будут? — поинтересовался Бурлак, но сержант не удостоил его ответом и распахнул дверь в банную:
— Кончай мыться! Сейчас третий взвод впущу!
Ответом ему был возмущенный рев второго взвода, принимавшего банные процедуры. Сержант не дрогнул и решительно вторгся внутрь банной. Минуты через две он снова появился в дверях — победа стоила ему мокрых кальсон.
— Третий взвод, готов? — под ногами у него натекала лужица.
— Парок, солдатик, ничего? — осведомился Бурлак, сияя округлой физиономией.
— Парок?! — глаза у белобрысого выпучились от гнева. — Будет тебе и парок!
— А мыло с мочалочкой?
— И мочалочка. А ну заходи! Быстро!
В банной стоял полумрак. Женька с некоторой опаской шагнул по скользкому полу, заметил таз и завладел им. По иронии случая тазы достались новобранцам без веников, а с вениками прямиком направились к парной, рассчитывая найти в ней все удобства и не подозревая, что дверь в нее наглухо перекрыта горбылем. Ошеломленные неожиданностью, они бросились искать тазы, но их уже не было. Однако и с тазами радовались недолго: наливать в них все равно было нечего, из кранов текла струйка не толще карандаша. При всей своей резвости Женька оказался в очереди четвертым, а за ним выстроились еще пятеро.
Уяснив, что на большее рассчитывать нечего, новобранцы принялись мыться.
— Веселей, ребята! — покрикивал Переводов, нахлестывая себя веником, чтобы согреться. — Веник — оружие новобранца!
Наконец дали воду. Она потекла, как в мирное время, — весело и напористо. Настроение в банной сразу поднялось.
— У кого мыло? Мыло у кого?! — упорствовали наивные, а самые разумные из моющихся помалкивали, довольствуясь тем, что у них есть.
Ляликов размашисто натирался мокрыми ладонями, Бурлак прочно закрепился под душем, легко отбрасывая от себя посторонних.
— Не то, конечно, — говорил отплевываясь, — но ничего…
— Помылись? А ну вылетай, сейчас четвертый взвод впущу! — лихо распорядился сержант и загремел тазами. — Дай сюда! Сюда, говорю!
Новобранец поспешно выливал на себя воду, часть которой доставалась сержанту. К концу процедуры сержантские кальсоны настолько отсырели, что держались на нем с трудом.
— Выходить в ту дверь! Чего глаза выпучил? Туда, говорю? Вещи? Там! Прекратить болтовню! Шагом марш!
Так закончилась полная неожиданностей первая армейская баня Женьки Крылова. Надевая свежее белье, брюки и гимнастерку, он подумал, что раньше он не умел по-настоящему ценить простые вещи, казавшиеся ему само собой разумеющимися. Например, обыкновенную покровскую баню, где было жарко и сколько угодно любой воды. А из таких вещей, как теплая баня, и складывалась мирная жизнь. Жизнь без войны — это когда все нормально, и человек не замечает это нормальное. А вот свою первую армейскую баню Женька, наверное, запомнит. Она тоже нормальна — для войны. Из бани выходили уже не штатские люди, не новобранцы, а красноармейцы в новом обмундировании. И не в ботинках с обмотками, а в кирзовых сапогах.
По дороге теперь шли серые колонны бойцов. Женьке Крылову было непривычно легко, словно вместе с гражданской одеждой он сбросил с себя все, что связывало его с прошлым. Казалось, уже давно была его первая армейская ночь в Раменском — на холодном школьном полу, а за ней неуютные ночи в деревне. Теперь Женьке было тепло и уютно, и его не тревожило, где он будет ночевать. Взвод новобранцев превратился в воинское подразделение, и у Женьки Крылова будет и ночлег, и какая-то иная жизнь.
4
В СТРОЮ ТОВАРИЩЕЙ
В тот же день десантный батальон переселился в казармы на крутом берегу Москвы-реки. Отсюда взгляду открывались широкие дали. Темнели леса, лента воды, извиваясь, уползала в голубоватую дымку, туда, где, тоже на берегу Москвы-реки, раскинулась старая Покровка.
Отныне взводная жизнь протекала на виду у других взводов и командиров — строже и официальнее вел себя Курочкин. Укрепился распорядок дня, каждая минута была на счету.
По утрам звуки горна спугивали тишину. В считанные секунды роты покидали казарму, и берег реки оживал от сотен голосов. В ритмичном пульсе батальона Женька Крылов почувствовал что-то устойчивое, властное — оно требовало от него такой же устойчивости в мыслях и поступках.
Возвратившись с физзарядки, красноармейцы выравнивали на нарах соломенные матрасы, потом умывались, становились на утренний осмотр.
Политзанятия теперь проводил Добрынин. Взводы размещались в казарме — на скамьях и по краям нар. Стоя перед добровольцами, политрук говорил о событиях на фронте, о традициях русской и советской армии, о мужестве защитников Москвы, Ленинграда, Одессы и Севастополя, о необходимости подчинить личные интересы защите родины, о товариществе, взаимопомощи, умении воевать. Он подолгу задерживал внимание на отдельных понятиях.
— Что такое героизм? — Добрынин оглядывал притихших добровольцев.
— И дети знают: герой бросается на танк со связкой гранат, идет на таран, когда кончаются боеприпасы, жертвует собой ради спасения товарищей. Но героизм не исчерпывается такими броскими поступками — гораздо чаще он незаметен, неэффектен…
Его слова заинтриговывали Женьку Крылова, наполняли ожиданием открытий, и на первых порах он разочаровался в своих предположениях, слыша, что речь шла о самых прозаических вещах.
— Героизм, — продолжал политрук, — это умение
