Эмманюэль Роблес - Однажды весной в Италии

И снова беззвучный смех, обнажившиеся в улыбке маленькие безупречные зубы.

Сент-Роз понял, что последняя фраза касалась смерти маленькой дочери, о чем ему говорила София. Он встал и, подойдя к камину, оперся на каминную доску. Хрипловатый голос Сандры звучал в противоположном конце комнаты, и могло показаться, что она разговаривает сама с собой, глядя через окно в сад.

— В пансионе нам без конца внушали отвращение ко всему плотскому. И я против этого по-своему бунтовала, пририсовывала фаллосы святым отцам, изображенным на стенах. Я еще ухитрялась добывать всякие фривольные картинки и время от времени расклеивала их в самых различных местах.

Снова молчание. Сент-Роз рассматривал бабочек на стене. В коллекции был экземпляр знаменитого Acherontia Atropos более крупного размера, чем другие, с уродливым гербом на щитке.

— Я хотела бы родиться мужчиной, — сказала Сандра. — Будь я мужчиной, пошла бы сегодня служить нацистам, в войска СС.

— Как настойчиво вы стремитесь опорочить себя, — тихо проговорил Сент-Роз.

— Эсэсовцы сильны, безжалостны и циничны. Говорят, что по приказу фюрера любой эсэсовец готов убить собственную мать. Заметьте, моя мать умерла десять лет назад.

— Пока вы живы, вы будете убивать ее в себе.

— О, как много хотела бы я в себе убить! — ответила она почти весело.

Что натворит эта женщина, если случится еще одно несчастье? Ему пришла в голову мысль, что, если старика Филанджери арестуют и подвергнут пыткам, он может не выдержать и сообщить то, что знает о Сент-Розе. Тогда, очевидно, полиция явится в палаццо Витти и арестует всех его обитателей, в том числе и прислугу. Ужасная мысль. Но ему необходимо знать, что случилось со скульптором, знать, не оттаял ли Тавера и не отказался ли от своих коварных замыслов. Если опасения Мари подтвердятся, несчастье обрушится и на этот дом, и на эту женщину, которая понятия еще не имеет, что такое подлинная жестокость. Сент-Роз пытался вообразить, как она поведет себя в опасной ситуации, хотя непохоже, чтобы ей недоставало решимости — ведь она проявляется и в этой мании самоуничижения. Сандра все еще смотрела в сад, откуда доносились голоса Софии и Джакомо, по всей вероятности развешивавших белье. Свет касался ее лица, скользил по изящному ушку, напоминавшему розоватую раковину. Сент-Роз думал о том, что Сандра по своей воле отдалась ему, что он наслаждался ее телом, что она горячо отвечала на его ласки и он не мог утолить ее жажды. Сент-Роз не вполне понимал эту женщину, но догадывался, что сердце ее ранено.

— Теперь послушайте меня, — сказал он.

Она задернула занавеску, но не изменила позы. Аромат ее духов, тонкий и печальный, по-прежнему наполнял комнату, словно исходил от большого золотого цветка.

— Я беспокоюсь за вас и за себя тоже.

Она улыбнулась и насмешливо шепнула:

— Ах, вы о Луиджи, не так ли?

«Значит, и она тоже об этом думает», — не без некоторого удивления подумал Сент-Роз и ответил:

— Да, о Луиджи. И еще кое о чем.

— О чем же еще?

— Действия, которые пришлось предпринять вчера вечером в связи с моим побегом, приняли неожиданный оборот. Это может повлечь за собой тяжкие последствия для всех нас!

Казалось, слова Сент-Роза ничуть ее не взволновали, но она пристально посмотрела на него.

— Не спрашивайте меня ни о чем, — сказал он. — Я жду вестей, и, если угроза подтвердится, придется сразу принимать меры.

Сандра повернулась спиной к окну — Сент-Роз смотрел теперь на нее против света и не видел выражения ее глаз.

— Вы с кем-нибудь уже поделились своей тревогой? Я имею в виду здесь, у нас дома?

— Нет. Я встретил вашего мужа, когда пришел, но не мог решиться…

— Почему?

— По правде сказать, я теперь не знаю, как мне с ним разговаривать.

— С тех пор, как мы близки?

Она медленно скользнула к нему, похожая в своем длинном халате в стиле елизаветинских времен на актрису, которая из глубины сцены приближается к рампе, наконец вышла из полумрака, и тогда он увидел ее большие глаза, сверкающие дерзостью и вызовом, услышал ее низкий голос, произнесший:

— В вашей атлетической груди, я вижу, таится чудесное, теплое, как котенок, сердце.

— Может быть. Послушайте, я родился в рабочей семье. В детстве я узнавал о стачке и безработице не только по тому, что люди обедали одним хлебом с сыром, но еще и по царившей в доме особой тишине. Я никогда не мог забыть эту тишину. Такую же, как в этом городе. Тишину унижения, беспомощного гнева. Слушайте меня, слушайте: для меня важно только одно. Одно-единственное: мне надо перейти границу. Это ясно?

— Несомненно.

Горячностью его тона она была шокирована куда больше, чем той грубостью, с какой он отталкивал ее от себя. Глаза ее потухли и были жестки, как угрюмые камни.

— Но вы хотя бы предупредили мою свекровь?

— Прежде чем это сделать, надо все выяснить.

— А если ваши опасения подтвердятся, что вы предпримете?

— Укроюсь в другом месте.

— Я знаю одну подходящую квартиру в Париоли.

— Прекрасно, — ответил он.

— Такой выход вас устраивает?

— Не мог его даже предвидеть.

— Об этом месте никто не знает, и оно сейчас свободно.

— Ясно.

— Поцелуйте же меня, а?

Сент-Роз двинулся к ней, но Сандра, трепетная, жадная, уже была рядом, руки ее схватили его за плечи, губы неловко, но пылко прижались к его губам.

9

В это же самое время Филанджери с пипеткой в руках готовился принять в своей мастерской прописанные ему капли от ревматических болей. Он услыхал, как стукнула на лестнице дверь лифта, и, держа в руке стаканчик, внимательно прислушался. Раздался звонок, но скульптор, словно это было для него крайне важно, не двигаясь с места, продолжал разглядывать налитую в стаканчик жидкость. При этом он видел искаженные стеклом окружающие предметы и особенно заинтересовался бронзовой кошкой, странно вытянутой по вертикали и обликом своим напоминавшей священные изображения с барельефов древних гробниц. Филанджери понимал, что, забавляясь таким образом, выигрывает не больше нескольких секунд, и потому проглотил содержимое стаканчика (в эту минуту послышался стук, и Филанджери подумал: «Не иначе как они бьют ногами в дверь»), тщательно закупорил пузырек с лекарством, главным образом чтобы доказать самому себе, что нервы его в порядке, и не спеша пошел открывать дверь. С ним коротко поздоровались двое мужчин, и старший, с раскосыми, как у китайца, глазами, негромко сказал: «Полиция». Оба они шляп не сняли. На вопрос Филанджери: «Что вам угодно?» — ответа не последовало.

Они решительно прошли в коридор и направились в мастерскую.

— Вы Сальваторе Филанджери, скульптор?

— Да.

— У вас есть при себе документы?

— Разумеется.

Полицейский со скучающим видом просмотрел бумаги и вернул их.

— Вчера вечером кто-то остался у вас ночевать.

— Правильно.

— Его имя?

— Марчелло Гуарди.

Он чуть было не назвал первое пришедшее в голову имя, но вовремя вспомнил, что представил Сент-Роза Тавере под этим самым псевдонимом Гуарди.

— Его адрес?

— Мне он неизвестен.

— Вы в этом уверены?

— Знаю лишь, что живет он где-то возле площади Мадзини.

Пока один полицейский, сощурившись, что-то записывал в блокноте, другой, непрерывно чихая, шарил повсюду, рылся по углам, даже согнал с места кошку, спавшую за театральной ширмой.

— Его профессия?

— Сейчас он зарабатывает частными уроками.

— Какими именно?

— По философии.

— И вы действительно не знаете адреса человека, которого в нарушение правил оставили на ночь?

— Ко мне в мастерскую приходят многие. А он задержался, потому что мы играли в шахматы. И я предложил ему остаться у меня.

Все это было сказано естественным тоном, с простодушным выражением лица. После ухода Мари и Сент-Роза он много думал о том, как будет себя вести и что скажет в случае необходимости. Второй полицейский направился в другие комнаты. Было слышно, как он, не переставая чихать, открывал и закрывал двери. Вскоре он вернулся обратно, неся несколько баночек сгущенного молока и небольшие пачки сахара.

— Там еще осталось, — сказал он простуженным голосом.

— Как вы это достаете? — спросил полицейский, похожий на китайца.

— Молоко — через международный Красный Крест, а остальное — через одного женевского друга.

— Вы могли бы это доказать?

— У меня сохранились не все квитанции. Я не предполагал, что мне придется отчитываться, однако продукты получены мною вполне законным путем.

— А Марчелло Гуарди был у вас впервые?

— Я уже сказал. Он позвонил и попросил разрешения прийти.

— Как вы думаете, такие визиты еще повторятся?

— Вчера вечером, к примеру, кроме Марчелло Гуарди, у меня был офицер итальянской полиции капитан Альфредо Рителли, двое сотрудников Римского радио — Энцо Тавера и Адриано Локателли, две молодые дамы — одну из них зовут Мари Леонарди, другую — Джина Сарди, обе тоже работают на радио.