Гельмут Пабст - Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 – 1943
А вот Йо, сидящий у своего дома и пишущий об этих странных временах: «На нитке паутины, свисающей с карниза, качается соломинка на ветру. Кот – Петр-младший – сидит на краю стула на солнышке. Сейчас воскресное утро (после семи часов). Слабый синеватый дымок от кухни поднимается и гуляет среди деревьев, и облака отбрасывают огромные тени на окружающий ландшафт. Это чудесно. Сочетание нежно-голубого с бело-желтым и розовым; вот гамма цветов, в которой я живу в данный момент. Наверное, это награда за ужасную первую половину мая, когда танки прорвались сюда. Мы дважды отбивали электростанцию, и долина была такой черной от дыма, что не видно было самого неба. Наше кладбище с крестами становится все больше и больше, а когда вся шумиха и замешательство стихают, у меня опять появляется печальная обязанность выводить буквы на белых деревянных досках. Теперь они уже стали серыми под нависшими ирисами». Так пишет Йо.
Здесь у батареи мелкий дождь моросит под вечерним солнцем, воздух очень чист, и мягкий свет ложится на траву. Я только что глубоко вздохнул. На склоне нашей землянки цветы, так же как и на столе внутри нее. В землянке светло и уютно, как в маленькой гостиной.
Триста пятьдесят русских совершили прорыв и продвигаются где-то по сельской местности. К вечеру в тылу были слышны выстрелы. Удваиваются караулы. Но все это не сможет нарушить мир Господа Бога.
Со вчерашнего дня я нахожусь на НП. Направился на старый наблюдательный пункт, чтобы посмотреть, как изменилась местность. Я брел через луг, белый от тысячелистников и маргариток, и наткнулся на солнечный склон с земляникой. Я так долго там пробыл, что мои товарищи стали волноваться. А я никак не мог оторваться. Моя жадность до земляники была неимоверна. Вот они эти ягоды, красные, спелые и налитые; остается только подставить руку и набить полный рот. Я отбросил в сторону пилотку и поясной ремень и нагибался, чтобы их собирать. Скоро мои руки сделались красными от сока. Потом пошел в Л. Появилось много новых воронок от снарядов, а в землянку было прямое попадание.
Когда приблизился, услышал шум ожесточенного сражения. В следующий момент я увидел группу наших парней в своих стальных касках, крутящихся в бешеном танце, бросающих ручные гранаты. В целом все это представляло собой фантастическое зрелище. Казалось, они используют все мыслимые средства, чтобы привести в смятение русских.
Как выяснилось, командир дивизии прибыл в Л., а именно он совещался в штаб-квартире роты о том, стоит ли рискнуть продвинуться еще вперед. Наши установили русский пулемет и из него вели огонь по русскому же расположению взвода. Русские были огорчены, что наш комдив не попал в ловушку. С большой осторожностью они закрепили провод-растяжку к мине, надеясь, что немецкий генерал заденет его и подорвется на мине. А теперь они подорвали ее сами и по ходу дела подожгли сарай.
Когда «большой человек» удалился, сразу стало спокойно. Мы смеялись, мол, смолкли «большие пушки».
Сейчас полночь, я сижу и пишу при свете свечи. Снаружи строчат пулеметы, а позади меня кто-то кричит во сие: «Еще десять выстрелов, огонь! Какова вертикальная наводка? – 7100…» Затем он повернулся со вздохом. Неподалеку, если выйти наружу, можно увидеть вспышки над новой линией фронта, замкнувшей в кольце большой район.
Глава 8.
«Мы здесь, товарищи»
В августе 1942 года русские развернули мощное наступление на центральный сектор, особенно на Ржев. Оно началось в неподходящий момент, так как несколько бронетанковых дивизий группы армий «Юг», достигнув Майкопа и предгорий Кавказа, по иронии судьбы были вынуждены остановиться из-за нехватки горючего. В то же время пришлось лихорадочно укреплять оборону Атлантического побережья после высадки канадцев в Дьепе. В ходе последовавшего ожесточенного боя дивизия, в которой служил Пабст, была отозвана для оказания поддержки другой немецкой группировке, силы которой оказались скованы действиями русских.
Дождь. Он идет день и ночь. Дощатый настил перед нашим домом хлюпает, опускаясь под нашими ногами в лужи. Но тут есть одно преимущество: нас не вызывают в дозор. Также и мухи присмирели – мухи, которые переносят грязь на все и на всех и поднимаются тучами, как только снимаешь висящую на стене у печки одежду.
Вечер очень спокоен. Легкий туман опустился над низиной, а крыши домов, кажется, плывут в бледном свете. Где-то скрипит телега, лошади бьют копытами в стойлах, слышен звон цепей. Кругом тишь да гладь, как будто фронт на некоторое время переводит дух.
Сидишь здесь в блокгаузе, вдали от всех тревог, среди заболоченных лесов, между пулеметными огневыми точками, каждая из которых соединяется со следующей узким дощатым настилом. Часовые молчат; они стараются не рисковать – в лесах крутится слишком много разного сброда. Нам приходилось простреливать лес, делая своеобразный проход, необходимое пространство между противником и нами. Все это совсем другой мир. И я благодарен за это.
В такие времена, как теперь, фронт – самое лучшее место. Не то чтобы тут всегда множество дел. Иногда их очень мало и человеку приходится учиться оставаться наедине с самим собой. Мне это нравится. На фронте вы невероятно свободны: свободны от мелких забот и хлопот, от неизбежных прилипчивых вещей, с которыми ничего нельзя поделать. Так же как военный приказ – короток и точен, и нет сомнений в выполнимости нашей задачи, – нет проблем с делами вне повседневных занятий. Помимо небольшого числа вещей, общих для всех нас, таких, как желание снова попасть однажды домой и мысли о тех, кого мы любим, – обо всем прочем мы забываем. У нас нет времени думать о другом, вовлекаться в другие дела.
Тут я могу бродить по лесу, испытывая лишь блаженство от зеленого полумрака после ослепительного солнца в ясный день. Я могу сидеть у монументального входа в свой блокгауз, наслаждаясь запахом смолы и теплом солнечного дня, который наполняет лес большими волнами аромата лугов.
Болезнь нашего времени может быть сведена к нескольким формулам. Мне приходит в голову, что думать об этом можно гораздо лучше здесь, вне шума повседневной жизни, когда от спокойных размышлений не отрывают мысли, связанные с желаниями. А тут мы свободны даже от желаний. Они стали слишком бессмысленны перед неопределенностью завтрашнего дня. Ничего не стоит между нами и величием хода событий.
К 2.00 ночи кто-то ворвался с криком «Подъем!». К трем часам главная походная застава уже двигалась по черным заболоченным дорогам, через болото с поднимающимися вверх испарениями и по местности с плоскими возвышенностями и темными деревнями. На меня всегда производит впечатление этот ландшафт с его необъятностью и огромным размахом реальных границ. Этим утром не было ничего, кроме темной ленты дороги, зелени луга, почти столь же темной в холодном свете, еле заметно между холмами плыл туман, и деревни тоже «плыли» на его гребнях. Нет пи разнообразия, ни очарования. Один и тот же суровый тон преобладал во всем, так что одинокий всадник мог быть поглощен им и в то же время остаться видимым издалека как отдельная вещь.
Орудийный лафет застрял в болоте, и некоторое время среди холмов не было ничего, кроме группы артиллеристов, команд, ведающих лошадьми, буксирных тросов и грузоподъемных устройств вокруг незадачливого станка для орудия и громкого, решительного «Раз, два – взяли!».
Батарея растянулась по дороге. С холмов можно было видеть машины, двигавшиеся своим путем вперед, вверх на подъем или идущие на поворот. Затем последовала обычная тренировка в посадке на поезд. Плечо к плечу, великолепно скоординированная. Затем покатили в восточном направлении. Во время многочисленных остановок мы беседовали или добродушно поругивались, смех раздавался от вагона к вагону.
Я немного поспал на копне сена под нашей повозкой.
Мы рады солнцу во время этой интерлюдии, когда можно поспать, когда все подготовлено и нас просто перебрасывают туда, где мы нужны. Мы поносили эту работу, переворот, новую перемену мест, потому что человеческой натуре свойственны леность и пребывание на одном месте. Но мы уже приняли это и забыли об этом. Скоро будем строить новые позиции, не в первый и не в последний раз, будем делать что требуется и скоро вновь почувствуем себя как дома. Это не
потребует многого, поскольку мы, по существу, кочевники. Затем снова будем жить в настоящем, и все это останется лишь еще одним эпизодом прошлого.
Мы ехали в неизвестность ночи, наполненной ревом машин. Парашютные ракеты падали из-под облаков. Земля дрожала от тяжелых взрывов. Вспыхивали зажигательные бомбы. Огонь зенитной артиллерии, яркие вспышки ракет в темноте, выпускаемых из реактивных установок, артиллерийские дуэли. Все поле сражения обрамлено полукругом мерцающих сигнальных огней, постоянно меняющихся в своем молчаливом послании: «Мы здесь, товарищи, мы здесь!» – бесконечный крик широко раскинувшейся линии фронта.
