Марио Ригони Стерн - Сержант в снегах
С противоположной стороны балки спускается группка людей, крича:
— Тальяни, не стреляйт! Мы дойчен золдатен! Не стреляет!
Это немцы, которых мы приняли за партизан. Но вполне возможно, что раньше на нас напали партизаны. Мы возвращаемся в избы, спим еще часок, и наступает заря.
С той зари я уже не помню, в какой последовательности развивались события. Помню лишь отдельные эпизоды, лица моих товарищей, адскую стужу. Некоторые события вижу ясно, отчетливо. Другие — словно кошмарный сон. Отрывистые команды майора Бракки, который подбадривал нас: «Держитесь, ребятки!» И его команды: «„Вестоне“, вперед! Группа „Бергамо“, вперед! Батальон „Морбеньо“, вперед!»
Утро, колонна разделилась надвое. «Вестоне» поставлен в голову левой колонны. Наша рота идет первой. Ярко светит солнце, и нам не так холодно. С боковой дороги на нас ползут самоходки. Потом останавливаются в некотором отдалении. Офицеры смотрят в бинокли. Русские! Немцы поспешно выкатывают на позицию свои противотанковые орудия, дают залп. Русские самоходки исчезают в степи так же быстро, как появились. Примерно через полчаса при подъеме на холм нас встречают частым огнем. Из деревни внизу русские видят лишь наши головы и стреляют по ним. Пули пролетают высоко над нами. Мы отступаем назад, на несколько десятков метров, и ждем. Подходят остальные роты батальона «Валькьезе», и на бронетранспортере прибывают старшие немецкие офицеры. Чтобы вырваться из «мешка», нужно прорваться еще и через эту деревню.
Мы снова поднимаемся на холм и по отлогому склону спускаемся к селению. Справа от нас «Валькьезе». Слева — остальные роты «Вестоне». Русские возобновили огонь. Тоурна, который шел немного позади меня, ранило в руку. Он кричит мне:
— Я ранен!
И, размахивая рукой, из которой на снег сочится кровь, отходит назад. Я кричу своим, чтобы они рассыпались по склону. Русские ведут сильный огонь. Укрыться негде, и мы валимся в снег, потом снова начинаем спускаться. За сараем, немного правее нас, укрылся капитан со своими разведчиками. Добираюсь до них с группой солдат. Русские яростно обстреливают подходы к сараю, и, когда мы наконец добегаем до него, у всех вырывается вздох облегчения. В этом укрытии проверяем, хорошо ли действует наш станковый пулемет. Разбираем его, чистим, пробуем боек. Пули облетают сарай с двух сторон, и едва Рамаццини — связной, которого Мошиони послал с запиской к капитану, — выбежал на открытое место, как упал со стоном на землю. Двое его земляков из того же отделения кинулись к нему на помощь. Под свист пуль перенесли его в укрытие. Ранили Рамаццини в живот, и он стонет, лежа на снегу возле нас.
Слышим грохот, а потом видим, как посреди деревни взрываются снаряды. Открыли огонь наши тяжелые орудия, и мы уже не чувствуем себя брошенными на произвол судьбы. Пулемет действует, и я вместе с Антонелли перебираюсь на позицию перед сараем. Там в снегу образовалась неглубокая траншея. Устанавливаем пулемет и возвращаемся назад за боеприпасами. Теперь вся деревня у нас на виду. Нас трое — я, Антонелли и пулемет. Остальные укрылись за сараем либо залегли в снегу на холме. И вот мы открываем огонь по саням, которые быстро скользят между изгородями, и по русским солдатам, которое как раз входят в избу. От неожиданности они на миг теряются. Но быстро замечают нас и открывают ответный огонь. Наши подразделения возобновили атаку. Солдаты батальона «Валькьезе», справа от нас, достигли примерно нашей линии, они бредут по снегу под сильным огнем русских. Альпийские стрелки отходят назад, многие из них ранены, и они тащатся, поддерживая один другого. Я выдвигаюсь с пулеметом вперед, чтобы шире был обзор. Снова открываем огонь. Пулемет действует безотказно, все пока идет нормально. Я вставляю ленту и наблюдаю за точностью стрельбы, Антонелли ведет огонь. Капитан кричит из-за сарая:
— Огонь! Огонь!
Но кончилась лента, и я прошу капитана, чтоб подбросил нам новую.
Бодей, Джуанин и Менеголо, согнувшись, пробираются к нам с тремя ящиками по триста пуль в каждом. К сараю поднесли здоровенный ящик, который оказался у ездовых пятьдесят четвертой роты. А трое моих солдат идут, согнувшись, под градом пуль, и я спешу им помочь.
Лейтенант Ченчи наблюдает в бинокль за деревней и метров с тридцати мне кричит:
— Ригони, внимание! Русские группами перебегает под мостом у въезда в деревню. Ты сможешь их увидеть, когда они появятся из-под моста. Я тебя предупрежу, и ты сразу открывай огонь. Вот, побежали.
Я увидел, что русские выскочили из-под моста и побежали. В поле зрения они оставались недолго, все попрыгали в ров. Мы навели пулемет на открытый участок в двухстах от нас, который им непременно придется преодолеть. Ченчи кричит:
— Ригони, готовься! — И Антонелли, неотрывно следивший за русскими, открывает огонь. Ченчи снова кричит: — Ригони, готовься! — Антонелли стреляет, а я заправляю ленту.
Русские тоже открывают огонь. Стреляют в меня и в Антонелли. Пули пролетают совсем рядом. Две попали в пулемет: одна в треногу другая — в щиток. Другие пули врезаются в снег, выбивая фонтанчики перед нами, сбоку и позади. Антонелли выругался: пулемет заело. Я вскакиваю, открываю крышку. Поломка пустяковая. Антонелли говорит:
— Пригнись, а то тебя ухлопают.
Мы снова ведем огонь, и я нагромождаю перед собой пустые ящики от боеприпасов. «Хоть какое-то укрытие», — думаю.
Метрах в двадцати за нами лежит лейтенант, тот, который должен был принять командование нашим взводом, а потом куда-то пропал. Он стонет и зовет на помощь. Его ранило в ногу. Кричу ему, чтобы он отполз за сарай. Но он не двигается. Тогда к нему поползли двое солдат нашей роты. Больше я этого лейтенанта не видел. Говорят, у него началась гангрена и он умер на санях. Теперь мне кажется, что и он был неплохой человек.
Взводы стрелков, которые залегли позади нас в снегу, поднялись и примкнули штыки. Солдаты батальона «Валькьезе» сбегают вниз с холма, а за ними, немного поотстав, и остальные. Наш капитан бежит впереди, размахивая русским автоматом. Мы тоже пошли вперед, но пулемет раскалился, и Антонелли, схвативший его за ствол, обжег себе руки. Нас нагоняют остальные солдаты взвода. Прорываемся к первым избам, и несколько солдат забрасывают их ручными гранатами. С грохотом спускаются к селу немецкие танки. Едва танки въезжают в село, лежащие на броне немцы спрыгивают на землю. Стою и смотрю, как они занимают избы. Выбивают дверь ударом ноги, отскакивают в сторону, наставляют в проем автомат и осторожно заглядывают внутрь. Если видят охапки соломы, стреляют. Потом фонариком шарят по темным углам.
Я в одиночестве брожу по деревне. Жители почти все попрятались кто куда. Наши солдаты заходят в избы совсем иначе, чем немцы. Открывают двери и без страха переступают через порог. Натыкаюсь на патруль горных саперов. Удивляюсь, как они здесь очутились, испрашиваю у них о Рино.
— Он тут, с нами, — отвечают они. — Во всяком случае, был минуту назад.
И в этот момент я вижу Рино, который перебегает через дорогу. Он тоже меня увидел, и мы бросаемся друг к другу. Он нахлобучил каску почти на нос, в одной руке сжимает карабин, а другой обнимает меня за шею. Рино! Вижу перед собой мою юность, мое селение, родных Мы вместе учились в школе. Помню его еще совсем мальчишкой, и мне хочется его спросить, зачем он так быстро вырос. Но я не в силах выговорить ни слова. Он бросается кому-то на подмогу, и я снова остаюсь один. Вхожу в первую попавшуюся избу и тут же выбегаю на улицу. По деревне галопом мчится немецкий кавалерист и кричит:
— Руски панцер! Руски панцер!
А его настигает шум моторов. Слышу даже, как лязгают гусеницы. Я бледнею, мне хочется сжаться в комок и, словно мышь, юркнуть в нору. Прячусь за изгородью и сквозь щели вижу, как рядом, в метре от меня, проносятся русские танки. Сдерживаю дыхание. На каждом танке лежат русские солдаты с автоматами в руках. Впервые вижу их во время боя так близко. Они молоды, и лица у них не злые, а лишь суровые, бледные, напряженные. Они в полушубках. На голове шапки с красной звездой. Я должен был стрелять в них? Танков было три, один за другим они промчались мимо моей изгороди и исчезли. Я бросился в избу. Три молоденькие девушки заулыбались мне, пытаясь отвлечь меня от поисков съестного. Но я нашел молоко, выпил немного, в ящике обнаружил три банки варенья, галеты и масло. Все продукты были итальянские, унесенные, скорее всего, с какого-нибудь брошенного нами склада. Девушки, чуть не плача, умоляли меня ничего не брать. Я попытался объяснить им, что все это итальянские продукты, а не русские и потому я имею право их взять. К тому же я и мои товарищи голодны. Но девушки смотрели на меня глазами, полными слез, и я оставил им банку варенья и пачку масла. Все остальное забрал и вышел из избы. Девушки стояли, опустив глаза.
Я еще успел увидеть, как русские и немецкие танки обменивались последними залпами. Пока был в избе, я ничего не слышал. Позже я узнал, что немец-кавалерист успел предупредить немецкое танковое подразделение, которое стояло за деревней. И вот теперь все три русских танка горели, а на снегу видны были следы короткого боя: борозды от внезапных поворотов, вращения на одном месте, резких торможений, черные пятна солярки. Один из снарядов угодил в гусеницы, и они лежали на снегу, словно две черты на белом листе или как два обрубка только что живых конечностей — мрачное зрелище! Рядом с танками горели трупы танкистов. Один из немцев осторожно, чуть не ползком подобрался к ним и стал в упор стрелять каждому в затылок. Остальные немцы, стоявшие чуть поодаль, смеялись и фотографировали эту сцену. Они размахивали руками и переговаривались, показывая на следы недавнего боя. И вдруг из горящего русского танка по ним ударила автоматная очередь. Немцы мгновенно разлетелись в разные стороны, точно стая испуганных птиц. Двое влезли в свою машину и из орудия выстрелили по горящему танку. Снаряд попал в башню, и танк взлетел на воздух точно так, как иногда показывают в кино. Я стоял не очень далеко и все это видел, все русские солдаты, которые недавно проезжали мимо моего частокола, теперь лежали на снегу убитые.
