Лев Квин - ...начинают и проигрывают
— Ну, иду я, вижу: Андрей в Степановом зисе копается, в моторе. Не обратил бы я особого внимания, по думал, Степка попросил его помочь, да странным одно мне показалось. Вот только на днях они поругались. Де вушку Андрея, Зоей ее звать, Степан задевал. Неужто помирились?… Часа через полтора смотрю, Степан воюет с мотором. Так его, этак — глохнет. Ну, силища у него медвежья, он знай себе крутит заводную ручку, вместо того, чтобы смекалку в ход пустить. Я уходил зачем-то, в контору, что ли. Иду обратно — Степан уже ручку в сторону, в мотор головой нырнул. А Андрей в стороне стоит, посмеивается. И тут только мне в башку стукнуло, отчего ему так весело. Говорю: ты, что ль, там напор тил, а, Андрей? А ну, исправь!.. Он бумажку оттуда и вытащил. Вот и все!
Я спросил:
— И ничего при этом не сказал?
Изосимов помялся:
— Не помню.
Но я же видел, что он говорит неправду.
— Товарищ Изосимов, так нельзя. Вы, как свидетель, обязаны сказать все, что знаете.
— Ну, бросил так, промежду прочим: еще к ней по лезешь- не такое устрою!.. И все, больше ничего не говорил, честное слово! И то, я считаю, пустяк, зряшные слова.
— Не такие уж они зряшные, — проронил я, записывая подробнейшим образом показания Изосимова.
Сам Степан Олеша и диспетчер Тиунов ничего нового не показали. Я лишь запротоколировал мои предварительные с ними беседы.
Олеша почему-то встал на дыбы, не захотел подписывать свои же показания.
Я вам сказал, а писать не обязательно.
— Такой порядок.
— Не буду — и все!
Так и отказался. Я все написал сам, понес показать фролу Моисеевичу-может, что не так оформил. Он сразу увидел, что подписи свидетеля нет.
— Отказался? То есть, как отказался?
— Его право, Фрол Моисеевич.
— А ну, давай его сюда!
Я позвал Олешу. Фрол Моисеевич, грозно хмурясь, нажал голосом:
— Нарушать! А ну — подпиши!
И Олеша, испуганно косясь на него, поспешно стал выводить свою витиеватую роспись.
— Вот так! — победоносно посмотрел на меня Фрол Моисеевич, когда мы остались одни. — С ними так!
Доказывать, что он допустил незаконный нажим, было бессмысленно. Формально Фрол Моисеевич Олеше не угрожал. Предложил подписать — тот и подписал. А тон… Тон в деле не остается. Но мне этот «стиль работы» не понравился, очень не понравился.
Итак, главные свидетели допрошены, протоколы готовы и подписаны. Теперь надо сесть и хорошенько продумать свои дальнейшие действия.
Я сел — и тут же встал: позвали к начальнику.
Майора Антонова в кабинете не было. Вместо него в кресле величественно восседал заместитель начальника отделения капитан Квашин.
Этого неопрятного, в засаленной гимнастерке толстячка, видимо, одолевал бес честолюбия. Стоило майору отлучиться ненадолго, как тотчас же Квашин перебирался из своего точно такого же кабинета на первом этаже в кабинет начальника и приступал к торопливому и бестолковому командованию всеми. Я удивлялся, как Антонов терпит такого никчемного зама, и не находил никакого другого объяснения, кроме одного: он сам хотел быть полновластным хозяином в отделении, ни с кем, даже с заместителем, не делить власть, и недалекий Квашин на этой должности его вполне устраивал.
— Звали, товарищ капитан?
— Да! — Он барственным жестом протянул бумагу. — Гляди, твоя?
У Квашина, в отличие от начальника отделения, была отвратительная привычка говорить «ты» всем, кто стоял на служебной лестнице ниже его, даже женщинам и работникам чуть ли не вдвое старшим по возрасту.
Я посмотрел: заключение из экспертизы. Ну-ка, ну-ка!
На первый вопрос — вызвана ли авария внезапным разрывом шланга — эксперт дал вполне определенный ответ. Да, причиной аварии явилось быстрое вытекание тормозной жидкости через место разрыва при сильном нажиме на педаль тормоза во время спуска машины под уклон.
Ответ на второй вопрос тоже был довольно определенным, хотя и не без словесного тумана: разрыв, скорее всего, вызван в результате предварительного разрушающего внешнего воздействия на наружный слой шланга возле левого заднего тормозного цилиндра, скорее всего, искусственным путем.
Здесь же содержалась и оценка предполагаемой давности «внешнего разрушающего воздействия». Эксперт считал, что повреждение свежее, нанесено не далее, как за двое суток до аварии.
Больше всего места занимал ответ на вопрос, каким орудием поврежден шланг. Эксперт подробно описывал характер повреждения и делал вывод, что оно нанесено «треугольным металлическим инструментом, на примыкающих друг к другу под углом в шестьдесят градусов сторонах которого насечены зубцы, числом от 13 до 26 насечек на один сантиметр длины инструмента».
В переводе на обычный язык это как раз и означало треугольный личной напильник. Тот самый, который таким таинственным образом «пропал» у Андрея Смагина.
Вот бы еще удалось найти это орудие преступления! Юрочка отправился на поиски, даже не заходя в отделение, где его с утра подкарауливал заряженный очередной нотацией Фрол Моисеевич, и до сих пор не подавал никаких вестей о себе.
Пока я читал заключение экспертизы, капитан Квашин смотрел на меня со снисходительной насмешечкой, покачивая головой, словно хотел сказать: эх, молодо, зелено! Потом неожиданно предложил:
— Послушай, а чего ты вообще возишься? Дело под следственно прокурору — им и передай.
— Еще не во всем разобрался, товарищ капитан.
— Тебе-то что? Пусть у них там голова болит. А то в прокуратуре следователи от безделья за ушами чешут, а мы тут за них старайся. Баба с возу — коню легче, вер но?
Квашин, в восторге от своего остроумия, улыбался, показывая мокрую розовую десну, и я решил, что он шутит.
— Ничего, конь еще потянет.
— А я говорю — отдай! — Он сразу перестал улыбаться, подбавил голосу. — Провозишься кучу времени, да и дело не простое, незачем в него впутываться. Ты в народную мудрость вслушайся: береженого бог бережет.
Так он всерьез!
— Поговорок много, товарищ капитан. Всем не по следуешь.
Он не понял:
— Как?
— Ну, вот, например, такая: речь — серебро, молчание — золото. Вдруг все разом послушаются этой поговорки и станут молчать. Представляете, что будет? Я спрашиваю свидетеля — он молчит. Вы меня спрашиваете — я молчу. Что хорошего?
Квашин обиделся:
— Разговорчики, лейтенант! С начальником как ведешь? Вот возьму и прикажу тебе передать дело прокурору — попробуй тогда не передай!
Тут уж разозлился и я:
— Это дело мне поручил майор Антонов, и он один может его у меня забрать… И попрошу вас впредь называть меня на «вы». Мы с вами на брудершафт никогда не пили и, надо думать, не выпьем.
Вот чего он не ожидал — так не ожидал! Как же, новичок, ниже его в звании на целых две звездочки. Вежливый, «антиллигент», бодай его комар — и тут на тебе!
Его рыхлое полное лицо сразу покрылось испариной, кудрявые рыжеватые волосы словно обмякли, колечки их развились, свисли на потный лоб. Но он еще пытался стать хозяином положения.
— С нашим удовольствием! — усмехнулся, снова обнажая десну под чересчур короткой верхней губой. — Мне еще попроще. А начальник вернется — доложу, какой вы есть дисциплинированный.
Сейчас скажет: а еще фронтовик.
— А еще фронтовик!
Я молча повернулся по-уставному и вышел, кляня себя за несдержанность. Зря связался! До сих пор, по крайней мере, он ко мне не привязывался. А теперь пойдут мелкие укусы по любому поводу и без повода. Знаю я такой сорт людей! Хамы, а сами, скажи им не так, обижаются смертельно. Трусливы, но дай им власть, сотрут в порошок.
А может, — правильно? По крайней мере, будет знать, что получит сдачи. Теперь трижды подумает, прежде чем лезть. Вернулся к себе злой, а у меня Юрочка.
— Все ясно, можешь ничего не говорить! — поднял руку. — С Ухарь-купцом ссорился?
У Юрочки для всех начальников прозвище. Квашнин — Ухарь-купец, Фрол Моисеевич — Череп. Антонов почему-то- князь Серебряный.
— Зря ты! Спорить с начальством, что целовать львицу: страху много, удовольствия мало!
— Какая там львица! — махнул я, еще не остыв. — Кот облезлый… Ну, как у тебя?
Улыбается:
— Поставишь поллитру?
Я обрадовался:
— Да ну!
— Вот…
Достает из сумки бумажку, разворачивает аккуратно. Напильник! Усмехается:
— Что уставился, как Наполеон на танк!
— Нашел все-таки!
— Ничего особенного. Снега последние дни не было.
Воткнулся в мерзлый пласт и торчит себе, дожидается…
Самое обыкновенное везение.
— Скромничаешь, Юрочка! — Осторожно придержи вая пальцем бумагу, я рассматривал напильник.
Юрочка молча кладет на стол рядом с напильником аккуратно сложенный листок.
— А это что?
— Протокол опознания. Смагина Андрея напильник.
