Борис Крамаренко - Пути-дороги
Под утро мартовского непогожего денька в станицу Садковскую усталым шагом въехал всадник. Вороной жеребей, по брюхо забрызганный грязью, шарахнулся в сторону, испугавшись лошадиного трупа возле дороги.
Дремлющий в седле человек очнулся и ласково похлопал жеребца по взмыленной шее:
— Ну, ну, Турок, вперед! Что ты, мертвых коней не видал?
Проехав главной улицей до церкви и свернув в переулок, всадник остановился. Он пристально всматривался в хаты, словно не зная, какую из них выбрать. Затем, тронув повод, подъехал к одной из них и рукояткой плети тихо постучал в окно.
На порог вышел небольшого роста человек с длинной черной бородой. Солдатская потрепанная шинель, накинутая на плечи, плохо защищала его от дождя.
С явной неохотой зашлепал он по липкой грязи.
— Это ты, Андрей Григорьевич? Чего тебя черти принесли в такую непогодь?
— Я самый, товарищ Колонок. — Андрей раскрыл закутанное башлыком лицо и, наклонясь к ежившемуся от дождя Колонку, сурово взглянул ему в глаза: — Ты что ж, комиссар, собаки б тебя задрали, пяток хлопцев прислал, да и на печь завалился, а отряд в твоей станице я, по–твоему, формировать должен?
Колонок смутился:
— Так какое же формирование, Андрей Григорьевич, по такой погоде? Пускай дождь хоть немного перестанет…
Соскочив на землю, Андрей повел жеребца в сарай и привязал его к пустой кормушке рядом с коровой.
Пока Колонок насыпал жеребцу зерна, Андрей с удивлением осматривал сарай:
— А где ж твой конь?
Колонок сокрушенно качнул головой:
— Нет у меня коня, Андрей Григорьевич…
— Как нет? Да какой же ты комиссар после этого? Разве в твоей станице куркульских коней нет? Эх ты, курица вареная, а пуп сырой. Отряд сформировать думаешь, а куркулей боишься!
Колонок обиженно передернул плечами.
— А ну, скажи, сколько у тебя фронтовиков дома околачивается?
— Человек двадцать пять вернулось, — протянул Колонок.
— Это что ж, с иногородними?
— Нет, тех еще человек пятнадцать наберется.
— Что ж, хотят в отряд писаться, что ли?
— Мнутся, Андрей Григорьевич. Сам знаешь, весна идет…
— Ну ладно, идем в хату.
В доме Андрея поразила необыкновенная чистота. Земляной пол был ровно вымазан желтой глиной, большая печь сверкала белизной, а стол был накрыт чистой голубой скатертью. Возле окна сидела молодая, красивая женщина. Она вышивала цветными нитками мужскую сорочку.
Снимая бурку, Андрей обернулся к Колонку.
— Ну и хозяйка у тебя… — Андрей хотел сказать «Колонок», но вовремя спохватился и смущенно договорил: — Игнат Семенович. Прямо золото, вот уж не в мужа пошла!
Колонок удовлетворенно хмыкнул, посмотрел на жену и сказал:
— Ну, Настенька, принимай гостя. Это мой начальник. Командир сводного красногвардейского отряда и член Каневского ревкома, товарищ Семенной. На фронте, бисов сын, мною командовал. Свобода настала, а ему и при ней удержу нету — опять командует.
Андрей отшучивался:
— Что ж тебе: ежели свобода, так можно целыми днями на печи спать? Как, по–твоему, отряд сам формироваться будет?
Жена Колонка поставила на стол тарелку с солеными огурцами и принялась резать свиное сало. Тяжело вздохнув, сквозь еле сдерживаемые слезы она проговорила:
— Что ж это такое — не успел человек с фронта прийти, три года ведь дома не был, а сейчас опять, выходит, уезжать надо?..
Колонок виновато поглядел на Андрея.
— Ты ее, Андрей Григорьевич, не вини… сам знаешь, бабье дело — одной ведь по хозяйству мыкаться приходится… Вот весна идет, сеять надо, опять же огород… — Колонок опустил голову. — А тут еще хлопца похоронили недавно… По нем дюже здорово тужит…
И, подойдя к жене, он обнял ее за плечи:
— Ничего, Настенька! Вот кадетов побьем, тогда никуда со двора не выйду, кроме как в степь…
Достав из шкафа две чашки и буханку хлеба, Колонок скрылся в другой комнате и вскоре появился оттуда с бутылкой самогона в руках:
— Садись, Андрей Григорьевич… с дороги выпей. На перце настоена, от простуды — первое средство.
Андрей устало опустился на лавку, взял чашку и, посмотрев вслед вышедшей в сени хозяйке, тихо оказал:
— Вот что, пойдешь со мной по хатам фронтовиков собирать. А коней, годных под седло, у куркулей заберем. — И, хлопнув ладонью по столу, мечтательно протянул: — Эх, если бы нам пулемет достать!
Колонок, хитро щурясь, расчесывал пальцами бороду.
— Ты Петра Шевкуна знаешь? — спросил он.
— Ну, слышал…
— Так вот: они с Ванькой Пузанком с германского фронта разобранного «максимку» приперли. И лент штуки три есть.
Андрей вскочил из–за стола:
— Ну, теперь держись, ваши благородия! Ты, Игнат Семенович, не комиссар, а прямо клад!..
Колонок довольно ухмыльнулся.
… Наутро налетел с моря свежий ветер, разодрал серую пелену туч и сквозь их грязные лохмотья проглянули лучи встающего солнца.
Из станицы Садковской на Каневской шлях выезжали шагом человек сорок конных.
Андрей, ехавший впереди отряда, привстал на стременах и обернулся назад:
— Отряд! По–о–в-о-д! Рысью ма–а–а-ар–р–ш!
Рядом с Андреем ехал на донской кобыле Колонок.
Сады покрывались бело–розоватыми, словно восковыми Цветами. Зеленым ковром оделась широкая кубанская степь, а над ней, купаясь в неярких закатных лучах, неустанно пели жаворонки.
Степные озера, вволю напившись родниковой воды, лежали огромными сверкающими зеркалами в темно–зеленой раме из молодого камыша.
В тихий вечерний час Семен Лукич медленно брел по обочине улицы. Увидев Бута, сидящего на лавочке возле своего дома, он остановился и приподнял папаху:
— Здравствуй, кум!
— А, Семен Лукич! Ты ко мне? — Бут поднялся с лавки, шагнув навстречу.
— Нет, кум, домой. Поясницу ломит, еле–еле иду.
— Ну, успеешь домой–то. Заходи, заходи, у меня от твоей боли средство есть…
Семен Лукич, держась рукою за спину, нерешительно протиснулся мимо Бута во двор.
— Идем, идем! Жена пирог с творогом спекла. — И, шутливо взяв Семена Лукича под руку, Бут повел его к дому…
Закусили. Бут оглянулся на дверь:
— А у меня, кум, новость есть…
Он встал из–за стола, посмотрел в сени, потом выглянул в окно и, уверившись, что они одни, зашептал:
— От сына письмо получил. Пишет, что скоро у нас будут…
Семен Лукич радостно закрестился:
— Господи! Да услышь ты молитвы наши! Неужто ж доживу я до этого дня?..
— Так вот, слушай, кум… Пишет, что служит при штабе генерала Покровского и что генерал просит передать нам…
Семен Лукич растерянно поднялся с места:
— Да как же это, кум? А отколь он нас с тобой знает?
— Ты, кум, не перебивай! — досадливо нахмурил брови Бут. — Ежели мой у него сын при штабе служит, то, видимо, тот знает нас… Так вот, генерал наказывал нам с тобой, кум, и всем старикам и казакам, которым еще казачья честь и земля кубанская дороги, всячески отговаривать казаков, что хотят идти в отряд Семенного. А которые уже записались, то и тех сманить оттуда. Понял?
— Да чего ж не понять–то? Понял! — Семен Лукич задумался. Глаза его загорелись задорным огнем, а лицо приняло обычное властное выражение.
— Вот что, кум… действовать надо! Правду генерал кажет — казаков из отряда во что бы то ни стало надо смануть Ну, кого запугать, кого уговорить, а кого иначе на свою сторону можно… Стариков, которые хозяева, в первую очередь убедить надо, чтобы сынов с отряда позабирали.
И, откусив кусок пирога, он спросил:
— Ну, а еще что пишет?
— Еще пишет, чтобы, когда они подходить к станице будут, восстание поднять.
— Ну, кум, это дело нелегкое. Оружие–то эти стервецы, у населения забрали. К тому же отряд–то… одних пеших триста человек…
— Ну, что ж такое — триста? Ведь из них больше половины казаков.
Семен Лукич задумчиво почесал за ухом:
— Да вот Семенной с Дергачом тоже казаки!..
Бут яростно ударил кулаком по столу и прохрипел прямо в лицо Семену Лукичу:
— Седьмой десяток мне пошел, а ежели что — сам винтовку возьму! Сам насмерть бить их буду, а Ваньке Дергачу, ежели в руки попадется, такую казнь… такую казнь удумаю, что черти в аду от зависти ахнут! Ты подумай: на всю округу такого жеребца не было, а он под седло его себе забрал.
… И пополз, словно змеиное шипение, слух по станице: «Генералы с казаками идут… Казачью власть восстанавливать… Скоро в Каневской будут…»
В воскресный день кучками собирались казаки на базарной площади. Хмуро слушали стариков, время от времени боязливо оглядывались по сторонам. Рыжий Волобуй, елейный Сушенко и грузный Бут нашептывали, внушали, уговаривали.
Андрей чувствовал, что с его отрядом творится что–то неладное, а что — понять не мог.
