Владимир Першанин - Не промахнись, снайпер!
Появился капитан Чистяков вместе с командиром первого взвода Сергеем Млечко. У лейтенанта перевязана рука и шея. Егоров козырнул и повторил, что его направляют в санитарную роту:
— Рука почти не действует, пробило навылет. Я вас искал, но не мог найти, товарищ капитан.
— В штаб полка вызывали, — ответил Чистяков, разглядывая Егорова, будто в первый раз его видел.
Капитан мог вообще не объяснять взводному, куда ходил, но он ответил и даже объяснил, по какому вопросу. Будем выбивать итальянцев с захваченного плацдарма, надо решить кое-какие вопросы. Но если Егоров ранен и получил направление в санитарную роту, то пусть идет. С простреленной рукой шутки плохие.
— Автомат только свой оставь. У тебя он вроде имелся?
— Где-то в траншее лежит, — растерялся младший лейтенант.
— Найдем. Ты в санроте и с наганом обойдешься.
Прозвучало как откровенная язвительная насмешка, которые Николай Иванович Чистяков позволял себе очень редко. Во всяком случае, с командирами и бойцами на передовой он таким тоном никогда не разговаривал. Разве что с каким-нибудь приставшим, как репей, проверяющим из штаба. Такие же усмешки младший лейтенант читал и на наших лицах. Понял, что если уйдет, то окончательно потеряет авторитет. Не такое и серьезное получил ранение.
— Я, пожалуй, останусь, — снова козырнул Егоров и стал снимать с шеи повязку, на которой висела рука. — Почти терпимо, воевать одной правой можно.
— Ладно, — согласился Чистяков, ничем не выражая своего отношения к самопожертвованию младшего лейтенанта. — Какие потери во взводе?
— Не успел подсчитать. Доложу через пятнадцать минут.
— Ну а то, что твой помкомвзвода, Максим Усов, погиб, знаешь хоть?
— Знаю, он у меня на глазах погиб.
— Золотой мужик. Если бы уцелел, обошлись бы без тебя.
— И Степу Кращенко убили, — сказал я.
— Мне уже Сергей Млечик доложил. Почти никого из прежней роты не осталось. Ну а ты, Федор, свой снайперский счет увеличил?
— Немножко. Одного макаронника штыком заколол.
Чистяков рассеянно кивнул и зашагал дальше. Снова начался обстрел, на этот раз более активно отвечали наши орудия. Видимо, появились новые батареи, подбросили боеприпасы. Я отыскал свою самозарядку, выбил застрявшую гильзу, почистил затвор и набил опустошенные магазины, тщательно протирая каждый патрон. Вечер и ночь прошли спокойно. Перед рассветом наливали водку, по половине кружки. Тех, кто просил добавку, старшина оценивал взглядом. Старикам наливал еще, а молодняку отказывал.
— С тебя хватит, а то упадешь.
Водку загрызали сухарями. Значит, предстоит атака. Обе порции, свою и Малышко, я слил во флягу. Выпьем после боя. Затем поступил приказ Чистякова двум взводам готовиться к атаке на плацдарм, где на нашем берегу сумели закрепиться несколько сотен итальянцев. Вене Малышко предстояло идти в атаку первый раз, он сильно нервничал. Я пытался его успокоить, но парень лишь рассеянно кивал головой. Потом неожиданно заявил:
— Я впереди тебя побегу.
— Не впереди, а следом. И делай все, как я. Если брошусь на землю, и ты бросайся. Если бегу без передышки, то смотри не отставай. В атаке без потерь не бывает, но чем быстрее сблизимся с противником, тем меньше погибших.
— Да, да… я понял.
А что понял? Веня видел, как сильно поредел наш взвод и вся сводная рота. В строю осталось немногим больше половины людей. Почти все станковые пулеметы были разбиты, по ним вели особенно интенсивный огонь. Затем мне дали приказ прикрывать атакующих, а Веню Малышко оставили со взводом на берегу.
— Когда пойдем в атаку, — объяснял капитан, — займешь удобное место и гаси их огневые точки.
— Так точно.
«Гасить точки» оставили также расчет единственного уцелевшего станкового пулемета и два расчета противотанковых ружей. Я посмотрел на небо. Скорее бы, что ли! Начался артиллерийский обстрел плацдарма, потом дали сигнал к атаке. Несколько рот с разных сторон бежали к позициям итальянцев, но две атаки захлебнулись одна за другой, а на песке прибавилось трупов наших бойцов.
У чернорубашечников, составлявших костяк десанта, хватало автоматического оружия и боеприпасов, кроме того, их поддерживали артиллерийским и минометным огнем с правого берега. Плацдарм заволокло дымом. Я ловил в прицел вспышки, мелькавшие над траншеями каски. Расчет «максима» выпускал одну ленту за другой. С правого берега заметили активность нашей небольшой группы, ударили из крупнокалиберного пулемета, затем добавили десятка три мин.
Потом наступила тишина. Изредка стучали одиночные выстрелы, но грохот, бивший по ушам, стих. Снова набил патронами пустые магазины и двинулся на четвереньках к пулеметчикам. «Максим» разбило прямым попаданием, сорвало кожух. Непривычно тонкий ствол торчал согнутый посредине, щит скрутило, как лист бумаги. Сержант, командир расчета, лежал в стороне, лицо покрылось коркой засохшей крови, правую руку оторвало по локоть.
— Эй, есть кто живой?
— Я, кажись, живой…
— Кто ты?
— Сержант Бородкин, бронебойщик. Да не торчи там, ползи сюда.
Сержант Бородкин оказался долговязым крепким парнем с конопатым широким лицом. Подняв воротник изодранного бушлата, он ел из банки рыбные консервы и предложил мне. Я отказался.
— Понимаю, — кивнул тот. — После такой свистопляски без ста граммов ничего в рот не полезет. Я утром целую кружку водки выпил, только не берет. У тебя, может, что осталось?
— Осталось немного.
Отстегнул фляжку, и мы по очереди сделали несколько глотков. Я доедал консервы с сухарем, когда услышали тонкое «и… и… и». Где-то стонал раненый. В глубине отсечного ровика обнаружили второго номера из расчета «максима». Паренек лет восемнадцати лежал, скорчившись, прижав локти к животу. Его, видимо, оттащил сюда пулеметчик-сержант перед тем, как погиб сам. У парнишки посекло осколками обе руки, оторвало несколько пальцев. Стали его перевязывать. Бородкин считал уцелевшие пальцы:
— Два, три, четыре… это еще ничего. С четырьмя пальцами можно управляться.
Парень очнулся, и я влил ему в рот остатки водки.
— Я жить буду?
— Будешь, куда ты денешься.
— А руки? Оторвало, да?
— Пальцы немного попортило, — успокаивал его бронебойщик
Потом позвали санитаров, которые унесли парнишку. Бородкин рассказал, что его помощника тоже ранили и он уполз в тыл.
— Я ему говорю «сиди»! А он как увидел мертвого пулеметчика, весь затрясся и пополз. Не знаю, сумел ли куда добраться
Тем временем на плацдарме происходило непонятное. О чем-то по-немецки вещали в громкоговоритель. Возможно, я смог бы разобрать какие-то слова, но эхо отдавалось от обрыва, и слышался лишь бубнеж. Понял, что обращаются к окруженным итальянцам.
— Сдаваться предлагают, — сказал бронебойщик
На правом берегу тоже слушали, высунулись головы в касках, некоторые вылезли даже на бруствер. В пяти шагах от нас лежал мертвый пулеметчик Неизвестно, выживет ли парнишка, его помощник Я примостил винтовку на бруствер и поймал в прицел высунувшегося итальянца. Когда нажимал на спуск, Бородкин ударил ладонью по стволу, пуля прошла мимо.
— Чего без нужды шум поднимаешь? Сорвешь переговоры, опять нашим в атаку идти.
Я понял, что бронебойщик прав.
— Глянь лучше в свою оптику, что там происходит?
Пошарил прицелом. Громкоговоритель затих, но отчетливо слышался гомон десятков голосов. Окруженные на плацдарме итальянцы, наверное, обсуждали, что делать дальше. Я вел оптический прицел вдоль берега. На песчаной отмели и выше, на холмах, лежали тела наших бойцов. Сколько же их погибло в двух лобовых атаках!
Понимая, что окруженные итальянцы вряд ли начнут стрельбу, ползли раненые. Какая-то смелая медсестра вышла вперед и подхватила одного из них. Получилось вроде сигнала. С белыми тряпками, нацепленными на ветки, из окопов стали вылезать итальянцы. Для ноября сорок второго сдача в плен вражеских солдат и офицеров являлась большой редкостью. Пусть даже это были всего лишь «макаронники», второй сорт гитлеровской армии, вторгнувшейся в Россию. Главное, мы одержали одну из первых побед на Дону. И вереницу пленных-соотечественников видели с правого берега. Кто-то даже пытался стрелять из пулемета, но настрой у нашего командования был жесткий. В ответ ударили тяжелые гаубицы. Два-три десятка снарядов обрушили глинистые уступы, накрыли участок траншей и некоторые командные пункты. Это было предупреждение, чтобы нам не мешали. Стрельба с правого берега сразу прекратилась, замолчали и наши гаубицы. Длинная цепочка пленных втягивалась под защиту изломанного снарядами леса.
Уже в темноте стало известно, что попали в плен четыре сотни солдат и тридцать офицеров. На берегу насчитали триста с лишним трупов, не меньше утонули во время переправы. Мы не только сорвали попытку итальянцев закрепиться на левом берегу, но и уничтожили практически целый десантный полк, состоявший из наиболее решительных и боеспособных «воинов дуче». Но из двухсот десяти человек нашей сводной роты погибли и получили ранения две трети людей.
