Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
– В последний раз задаю вопрос… Слышишь?
«Теперь все, вот оно», – подумал Овчинников и засмеялся диким клокочущим cмехом:
– Курва ты, сволочь! Родину за три сигареты продал! – крикнул он, оборвав смех, и правой рукой ударил переводчика в подбородок. – Проститутка! Шкуру с меня сдирайте, ни слова вам не скажу! Ни слова! Врешь… – и снова засмеялся хрипло и страшно, шагнув к немцам. – Думаете, в Чехословакию прорветесь? Не-ет! Вам коне-ец! Все-ем вам конец! Ни одна сволочь не уйдет! Ни одна… Вас, как крыс, душить надо, как крыс!.. Я сам восемь танков ваших сжег! Вот они, в котловине горят! И если б…
Он задохнулся – не хватило дыхания, увидел: переводчик, вытирая платком щеку, быстро, подобострастно кланялся нахмурившемуся сухонькому немцу, словно просил и оправдывался, и в то же время вынимал из кобуры пистолет.
А толстое, мясистое лицо тоже нахмурилось и ждало. Спуская предохранитель, переводчик подошел к Овчинникову, глянул мерцающими щелками глаз, затем жалко, просительно закивал двум немцам, державшим Овчинникова сзади, и его повели.
– Выслужиться хочешь, сволочь? – крикнул Овчинников. – Так ты увидишь, курва, как умрет лейтенант Овчинников!
Короткий возглас на немецком языке услышал он за спиной, невесомо-легко стало ему, никто не сжимал раненую руку, и он, все-таки силясь повернуться, чтобы увидеть то, что ожидало его, прохрипел:
– Стреляй в лицо, курва предательская!..
И не успел повернуться, сзади с треском толкнуло, ударило его в бок, в грудь, и он почувствовал жесткий удар земли в щеку, а почувствовав это, хотел в последний раз вспомнить что-то ясное, чистое, синее, что было в его жизни, что должно было быть, но не мог вспомнить…
Он не знал и не мог уже видеть и чувствовать, что в эту секунду к нему, улыбаясь золотой улыбкой, вразвалку подошел тот самый вызванный Вилли, презрительно поморщась, взглянул на переводчика и спокойно, расчетливо выстрелил три раза в лицо Овчинникову, который в эти секунды еще жил…
Глава девятая
Бой постепенно затихал. Как и предполагал Новиков, ударный кулак окруженной немецкой группировки, вырвавшись из кольца под Ривнами, не сумел с ходу пробить брешь к границе Чехословакии, потерял силу атаки под массивным огнем артиллерии, увяз в минном поле. Сохраняя силы, немцы отошли в лес, левее ущелья, окапывались на опушке. Подожженные танки перед высотой, бронетранспортеры, разбитые машины на шоссе неохотно горели до полудня. И как только начал затихать здесь бой, стала особенно слышна канонада западнее Касно. Грифельная мгла косо шла над городом, занимая полнеба. Во мгле этой через каждые полчаса приходили с востока большие партии наших штурмовиков; разворачиваясь, подолгу обстреливали и бомбили окраины города.
Новиков несколько раз вызывал по проводу КП майора Гулько, но связи не было. Солдаты, истомленные боем, вповалку лежали на огневой в неподвижном оцепенении тяжелой дремоты. Грело солнце. Даже во сне хотелось пить, кислая горечь была во рту.
В полдень принесли в термосах завтрак. Солдаты задвигались: нервно зевая, загремели котелками, ложками выскребывали из них землю. Но ели пшенную кашу нежадно, запивая терпким трофейным вином, всё косились на горевший город, недоверчиво взглядывали на удивительно чистый, синий край неба над Карпатами.
В кристально-студеной осенней высоте горного воздуха таяли нежнейшие, по-летнему белые облака, а внизу под ними дремотно, покойно желтели сосны, голубело, поблескивая, озеро, не по-осеннему обогретое солнцем. Туманный круг его висел над вершинами лесов, над острыми пиками Карпат.
И в молчании мирно тихой опушки леса, куда отошли немцы, была странность этой без единого выстрела тишины, этого солнечного тепла, установившегося за высотой. Непрерывные раскаты боя в городе, появление самолетов создавало чувство упорно нацеленного в спину острия.
В течение пяти часов батарея потеряла двенадцать человек и два орудия, и Новиков чувствовал, что в зависимости от успеха боя западнее Касно немцы повторят удар с севера, решающий удар для прорыва и соединения со своими частями в городе. Он думал об этом – и не повторение боя нервировало Новикова. Он ждал снарядов, обещанных майором Гулько. Ни снарядов, ни связи с дивизионом не было, и понемногу возникло тревожное предположение: немцы прорвались в город, отрезали от дивизиона батарею, нарушили связь.
– Что ж… всем завтракать. Да как полагается. Не мусолить, а по-настоящему! – сказал Новиков, сам чувствуя в своих словах фальшивую веселость. – Наминать кашу так, будто на три года в оборону здесь встали!
Ремешков, опустив глаза, поставил перед Новиковым полный котелок, нарезал тонкими ломтями душистый ржаной хлеб, старательно, долго вытирал ложку чистой паклей. Новиков, сидя на станине, взял ложку, зачерпнул из котелка и, поднеся к губам, сказал насмешливо:
– Вы становитесь образцовым солдатом, Ремешков. Только скатерти не хватает. Верно? И на кой… нарезали аристократическими ломтиками хлеб? Себе вон кусищи какие навалили! Вы за кого меня – за красную девицу принимаете? А как у вас аппетит, младший лейтенант?
И, сказав это, потянулся к большим ломтям хлеба, которые Ремешков положил отдельно для себя на расстеленную плащ-палатку.
Младший лейтенант Алешин ел не без аппетита; он вдруг смешливо посмотрел яркими глазами на замкнутое лицо Ремешкова, черенком ложки сдвинул на затылок фуражку, хотел спросить: «А где ваш вещмешок?» – но поперхнулся, закашлялся и, прикрывая смущение, спросил, обращаясь к Новикову:
– Дернем, товарищ капитан? Я захватил ром, – и с видом беспечного человека отстегнул фляжку на ремне.
– Пожалуй, дергать воздержусь, – ответил Новиков. – Нет никакого смысла.
– Вот уж напрасно, – притворно-озадаченно вздохнул Алешин, разглядывая фляжку. – После такого боя стоило бы! А то каша в горло не идет! Нет, а я все же выпью! Можно? За подбитые танки, товарищ капитан! – И запрокинул голову, отхлебнул из горлышка глоток, затем дружески, взволнованно сияя глазами, предложил фляжку солдатам: – Кто хочет, товарищи? Ну, орлы, что вы как мертвые? За подбитые танки! Всем по глотку!
Никто не поддержал его. Все лениво жевали, глядя в котелки.
– Эх вы, чудаки, за танки надо! Что, плакать будем, что ли? – сказал Алешин, заалев пятнами, и так поскреб ложкой в котелке, что Новиков чуть улыбнулся.
Младший лейтенант Алешин был более других возбужден недавним боем, стрельбой по танкам, его неистребимо подмывало говорить об этом, вспоминать и удивляться той полноте ощущений, которые он пережил сегодня. Однако солдаты не были расположены к разговору.
Порохонько не ел, даже
