...Начинают и проигрывают - Квин Лев Израилевич
— Иголка в стоге сена, — хмыкнул я недоверчиво.
— И иголку находили, когда надо было, и еще помельче, — сказал он убежденно. — Словом, эту вещицу я беру на себя. Не сейчас, конечно, не в темноте. Завтра с утра займусь основательно. Вот только поточнее бы определить район поисков. — Он кинул через забор еще одну железяку; вероятно, ими были набиты все его карманы. — Пожалуй, надо ближе к воротам. Клиент вряд ли отходил от них больше чем на два-три шага.
Всех разыскиваемых оперы с легкой руки Флора Моисеевича называли клиентами.
— Клиента звать Андрей, а фамилия — Смагин.
— Установил? — обрадовался Юрочка.
Я рассказал ему все, что узнал от Олеши.
— Он! — убежденно воскликнул Юрочка. — Сто тридцать шестая статья — точно! — И сразу же забеспокоился: — Как бы еще не мотанул, потом возись с розыском. Не послать ли за ним прямо на товарный двор? Как ты думаешь?
— Ждем еще десять минут. — Я посмотрел на свои трофейные часы со светящимся циферблатом и паутиновой сетью морщин на пластмассовом стеклышке.
— Не приедет — звони прямо нашим дежурным на станцию, пусть они там поищут, — посоветовал Юрочка.
Сам он отправился добывать сведения о новом клиенте, а я поднялся в диспетчерскую. Спросил у Тиунова, ночуют ли шоферы в гараже.
— Очень даже часто, — ответил он. — Утром рано вывозить груз, а горячей воды у нас нет. Мотор долго разогревать. Вот они с вечера сбегают домой, а потом возвращаются и здесь спят, в комнате отдыха.
— И вчера ночевали?
— И вчера. — Тиунов приподнялся на целой ноге, посмотрел график. — Бондарь, Смагин и Изосимов.
— Так…
Несколько умышленно небрежных, для отвода глаз, вопросов о Бондаре и Изосимове. Шоферы как шоферы. Изосимов — бывший фронтовик, после ранения уволен вчистую. Бондарь — самый старый шофер в гараже, постарше даже покойника Васина.
— А третий?… Как вы его назвали? — спросил я, пытаясь за равнодушным тоном скрыть жгучий интерес.
— Смагин? — Тиунов заулыбался: — Мальчишка совсем, допризывник, семнадцать с чем-то ему. Шустрый, веселый…
Скоро, скоро ты узнаешь, дорогой товарищ Тиунов, во что обошлась шустрость мальчишки!
— Вы были всю ночь в диспетчерской, товарищ Тиунов? Никуда не уходили? Перерыв у вас есть?
— С двух до половины шестого утра. Но домой не хожу, укладываюсь тут же. Хоть какой, а отдых. А так проковыляешь туда-сюда на своей бутылке.
Он хлопнул по деревяшке, заменявшей ногу. Она и впрямь походила на бутылку горлышком вниз.
— У окна?
— Нет, на скамьях. Вон там, за столом.
— Гараж на ночь запирается?
— Ворота запираем, калитка открыта. Здесь, рядом с бухгалтерией, комбинатская диспетчерская, так они через гараж ходят, по внутренней лестнице. Тут намного ближе, чем кругом.
Это хуже! Значит, практически ночью к машинам имел доступ весь комбинат, все желающие. К тому же васинский зис стоит от диспетчера дальше всех, полускрытый тремя машинами: отсюда видно только кабину водителя да часть борта. А что делается под машиной, диспетчер, конечно, не может рассмотреть. Да и зачем ему?
Вот что нужно: узнать у тех двух шоферов, выходил ли Смагин из комнаты отдыха… Хотя вовсе не обязательно было подниматься ночью. Мог вечером, мог рано утром. И без всякого риска: его машина стоит рядом с васинской.
А звук от напильника?… Какой там звук! Ведь не железо пилил — резиновый шланг. К тому же в соседнем цехе непрерывно гудит вентилятор. Даже здесь, в диспетчерской, за окном, и то слышно…
— А вот и Андрейка Смагин! — прервал мои размышления диспетчер.
В распахнутые ворота гаража въезжала полуторка. Я силился разглядеть лицо водителя и не мог — ветровое стекло отсвечивало ярким электрическим светом; диспетчер с пульта включил две сильные лампы в сумеречном до того гараже.
— Можете позвать сюда Смагина? — спросил я. — Только ничего не…
— Уже сам идет. Вот он.
Распахнулась дверь и вбежал, подняв легкий ветерок, стройный парень с лихо заломленной ушанкой.
— Геннадий Титыч, верно — нет, говорят, что дядя Коля Васин убился?
— Верно, Андрей.
— Вот это да! — Смагин растерянно надвинул ушанку на лоб: — Как же так случилось?
Ответил я:
— Машина свалилась под откос.
Я смотрел ему прямо в глаза. Ужас? Раскаяние? Нет, просто растерянность, удивление.
Еще не сообразил? Или игра? Может, он уже все узнал заранее и подготовил себя соответственно? Парень на вид смышленый, должен понимать, что милиция будет искать виновника. И потом, он уже раньше, тогда, когда подпиливал, знал, на что идет. Ну, допустим, не хотел смерти. Но что авария будет — знал!… Если, конечно, он виновник, — поймал я себя: уже версийку сварганил.
Поднялся со стула:
— Пошли в комнату отдыха. Нужно поговорить.
— А вы кто такой? — И тут же сообразил: — Понятно!… Я сейчас! — Он кинулся к двери. — Только машину поставлю на место. Нельзя посреди гаража.
Я обеспокоенно следил за ним в окно. Как бы не попытался удрать…
Нет, развернул машину, поставил в свой бокс. И бегом сюда.
И вот мы сидим друг против друга, разделенные длинным столом. Я не тороплюсь, рассматриваю внимательно парня. А он меня. Играем в гляделки — кто кого.
Он не выдержал, отвел взгляд.
— Ну что, Андрей? Будем говорить?
— Давайте.
Не понял? Или схитрил?
— Что ты можешь рассказать про аварию? Что тебе известно?
— А что мне может быть известно? — смотрит непонимающе.
Как здорово могут лгать и изворачиваться самые невинные глаза! Если бы вину устанавливали только по глазам, многие преступники до сих пор ходили бы на свободе… Вот и этот… Надо же, какой удивленный бесхитростный взгляд!
— Вот бумага, — я вырвал два листка из блокнота. — Напиши все, что знаешь.
— Да ведь я почти ничего… С чужих слов только.
— Вот и пиши, что сам знаешь, и что слышал от других, и от кого именно.
— Зачем это? — он все еще в нерешительности вертел в пальцах ручку.
— Слушай, ты, вроде, неглупый парень, должен сам понимать — раз интересуется милиция, значит, есть тому причина и надо делать, что говорят. Я ведь не письмо девочке прошу тебя написать… Ну?
Он пожал плечами, стал писать. Набросал несколько строк, расписался.
— Все!
Я прочитал. Ничего не знает, слышал на станции от ребят из гаража, что случилась беда, да еще товарищ из милиции, то есть — я, уточнил: машина свалилась под откос.
Посмотрел на него. На сей раз глаз не отводит.
— Все?
— Все.
— Маловато.
— Сколько есть.
А если ошибаюсь? Если не он?… Никакой предвзятости, никакой заданности! Только факты, факты!
— У тебя инструмент имеется?
— Как у всех.
— И напильник треугольный есть?
Не рано ли я? Не поторопился ли?
— Личной?
— Хоть какой.
— Есть.
— Где?
— В машине.
— Идем, покажи!
Пошли уже, но на пороге он спохватился — получилось очень естественно:
— Ой, нет!… Я совсем забыл.
— А где?
— Не знаю. Пропал.
Как же иначе! Пропал… Я понимающе кивнул.
— И давно?
Спрашивая, я знал, что он ответит. Точно знал.
— Нет, недавно.
Вот!
— Когда именно? Вчера? Позавчера?
— Не знаю. Может, позавчера, может, раньше. Он мне вчера как раз понадобился. Сунулся — нет.
— Где лежал? В инструментальном ящике?
— Нет, в машине, с собой возил.
Все у него продумано, на каждый вопрос подготовлен ответ. Скажи он: в инструментальном ящике — и сразу серия новых вопросов: что там за замок, трудно ли отпирается, есть ли у кого подходящий ключ? А так — в машине, и дело с концом. Машина открыта, в нее любой забраться может.
Как же быть дальше? Теперь ясно: надежд на его добровольное признание нет. Будет изворачиваться, как угорь. А у меня пока еще нечем припереть его к стенке. Нужно набрать побольше уличающего материала. Вот когда показания Степана Олеши подтвердятся еще несколькими свидетелями — тогда другое дело!
