Идиллия Дедусенко - Жаворонки ночью не поют
— Вот и хорошо, — одобрил директор. — Пиши заявление и можешь хоть завтра приступать к работе.
Вечером Зойка в последний раз пошла на службу в театр. Отрывая контрольки, она увидела странно знакомую худую руку. Зойка подняла глаза — перед ней стояла Оля Потапова. С тех пор, как был написан портрет Оли, они больше не виделись. Портрет давно висел в фойе в ряду других передовиков. А вот теперь пришла сама Оля, в простеньком, но вполне приличном платье, и не одна, а с подружкой, рослой блондинкой. Они пришли на спектакль, и Оля, словно оправдываясь, сказала Зойке, как старой знакомой:
— Тысячу лет не была в театре. А тут от горкома комсомола билеты дали и сказали, чтобы обязательно пошли.
— А если бы не сказали? — засмеялась Зойка. — Разве вы не любите театр?
— Любим. Просто некогда ходить.
— Опять по три смены подряд стоите?
— Бывает.
— Было бы из-за чего, а то — котелки, — сказала Зойка.
— Какие котелки? — Оля смотрела на неё с недоумением. — С чего ты взяла?
— Сам Королёв сказал.
Оля засмеялась:
— Если сам Королёв, то…
— Вот так и знала, что он меня обманывает, — сказала Зойка. — Лишь бы на завод не пустить.
— Да тебя туда не возьмут, — ответила Оля. — Тебе нет восемнадцати, в горячий цех нельзя.
— Нашли маленькую, — недовольно сказала Зойка, но потом, примирительно улыбнувшись, похвастала: — А я в детдом ухожу, пионервожатой.
— Это очень хорошее дело, — серьёзно сказала Оля, — я сама в детдоме выросла.
Они сидели на широкой веранде. Пришли сюда вшестером из театра, где Зойка отработала свой последний день. Начинаются экзамены. Им уже не придётся видеться так часто, как прежде, вот и решили посидеть. И вообще, такой отличный майский вечер, такой воздух, такая лунища! Разве можно сейчас разойтись по домам?
— Поболтаем, чаю попьём с печеньем, — предложила Рита. — Мама сегодня утром пекла. Она всегда печёт что-нибудь вкусное по воскресеньям.
И вот они сидят на веранде у Риты, пьют чай с печеньем, и Генка Сомов мечтательно говорит:
— Кончится война, я после школы поступлю в институт, буду изучать историю и женюсь на девчонке, которая научится хорошо печь пироги и печенье.
— Ка-баль-е-еро… Сладкоежка ты, вот кто, — с шутливым пренебрежением осудила Генку Таня.
— Вот на тебе, Танечка, не женюсь, даже если ты научишься печь пироги, — в том же шутливом тоне продолжал Генка. — Ты сама живешь по расписанию и мужа заставишь.
— Балда! Не по расписанию, а по режиму!
Ребята рассмеялись.
— Никуда ты не поступишь, на фронт сбежишь и дослужишься до полковника, — улыбаясь, сказал Лёня.
— До полковника? За войну? Не успею, — возразил Генка.
— Успеешь. С твоими-то способностями.
— За год не успею, а через год война кончится. Вон как фрицев под Ростовом турнули! Теперь погонят цурюк, на запад!
Лёня с сомнением покачал головой.
— Неужели война через год не кончится? — спросила Таня.
Все разом притихли и почему-то стали смотреть на Лёню. Он был немного старше по возрасту, но казался ещё взрослее, так как был высок и крепок, а главное, эвакуируясь с госпиталями, где работала мать, врач-хирург, уже видел много чужих страданий, разбитых бомбёжками домов, сам не раз попадал под артобстрелы и бомбёжки. В общем, был очевидцем того, о чём ребята только слышали по радио или читали в газетах. Они смотрели на него и ждали ответа. Он понял. Ответил просто, без всякого драматизма:
— Нет, через год война не кончится. Нам всем ещё придётся повоевать. Кроме девочек, конечно.
Лёня улыбался, глядя на Зойку. Она тоже хотела улыбнуться ему и не смогла: ей вспомнились его слова, сказанные утром. Он уедет. Уедет очень скоро, она это чувствовала. Может быть, через день-два, даже не сдав экзаменов. Он просто не хочет назвать день расставания.
— Вот странно: война! — вдруг сказала Рита. — Вы только послушайте, какая тишина.
Действительно, вокруг было так тихо, словно замерло всё, заворожённое, как в сказке. В ярком лунном свете отчетливо проступали аккуратные домики с фасонными крылечками, тополя, клёны, каштаны, выстроившиеся вдоль улицы, а цветущие акации источали такой аромат, что какое бы то ни было упоминание о войне казалось нереальным. Но она была. Была, как и эта майская ночь, как тёплый сладковатый воздух, пропитанный запахом цветущих деревьев. Как эта прекрасная тишина.
— Ти-ши-на, — сказал Паша, словно прислушиваясь к своему голосу.
— Тишина обманчива, — неожиданно резюмировал с важным видом Генка, чем и вызвал взрыв смеха.
— Фи-ло-соф! — добродушно съязвила Таня.
— «Вся жизнь — обман»! — дурашливо пропел Генка, замахнувшись уже на более высокую философскую субстанцию, и ребята ожили. Со всех сторон посыпались шутки.
Рита была веселее всех. Она заставила Генку петь с ней дуэтом романс в ритме фокстрота. И все покатывались со смеху, слушая, как они отбивают: «Ночь ти-ха, над ре-кой ти-хо све-тит лу-на!» Потом Рита вскинула руки и громко сказала:
— Ребята! Я вас всех так люблю!
— А кого больше всех? — дурачась, спросил Генка.
Рита медленно опустила руки, и на веранде опять стало тихо. Лицо её словно застыло, глаза на какие-то мгновения выразили такую муку, какой никогда нельзя было предположить в ней. Никто не ожидал, что она так серьёзно отнесётся к шутливому вопросу, и потому все молчали, не зная, как выйти из этой неловкости. Нашлась Таня.
— Ну и балда ты, Генка, — спокойно сказала она. — Разве не слышал? Всех. Понимаешь, всех.
— Слова не скажи, — в шутку обиделся Генка, — всё балда да балда.
Он хотел ещё что-то сказать, но Рита остановила его. Она заговорила с лёгкой грустинкой:
— У меня такое чувство, как будто мы последний раз собрались здесь вместе. Мы должны запомнить этот вечер. И помнить друг друга всегда, если…
Голос её задрожал, она умолкла. Паша, всеобщий утешитель, встал, обнял Риту за плечи:
— Ритуля, на тебя луна действует отрицательно. Ну, по домам пора.
— Конечно, пора, — поддержал Лёня. — Через два дня первый экзамен, готовиться надо.
Зойка с удивлением глянула на него: он так говорит об экзаменах, как будто и речи не было о фронте. А может, э т о произойдёт ещё не скоро?
Спать пришлось всего четыре часа. Зойке очень не хотелось вставать, но она договорилась с Андреем Андреевичем, что придёт познакомиться со своей группой. Он разрешил ей на время экзаменов работать не весь день, а несколько часов, сколько сможет.
Ей дали младшеньких, где были Роза и та девчушка, которая так трогательно держала её за руку. На другой день она снова пришла к малышам, решив на часок отложить учебники, — и голова отдохнет, и с ребятами погуляет, пусть привыкают к ней. Зойка так боялась потерять кого-нибудь, что беспрестанно пересчитывала ребятишек, которые шли чинным строем. Когда она пересчитывала их чуть не в десятый раз, заметила, что неподалёку стоят трое и с интересом наблюдают за ней: мальчишка и девчонка, которых она видела в вестибюле, когда приводила Розу, и еще одна, постарше.
— Чего стали? — недовольно спросила Зойка, понимая, что они заметили её растерянность.
Все трое, даже не улыбнувшись, переглянулись. Потом мальчишка сказал:
— Чего вы их пересчитываете, как цыплят? Боитесь, что потеряются?
— Не твое дело! — отрезала Зойка и тут же смутилась от непривычной для себя резкости.
Мальчишка, не обращая внимания на её раздражение, миролюбиво продолжал:
— Не бойтесь, не потеряются. Они сами из любого района города придут.
— И всё-то ты знаешь, — уже более мягко, словно извиняясь за прежние слова, заметила Зойка.
— Знаю. Бывало уже, что терялись, а потом приходили. Куда им деваться? У них нигде никого.
Девчонки молчали. Та, что постарше, капризно надувала губы и кривила их в насмешливой улыбке. Это вывело Зойку из равновесия, и она возмущённо сказала:
— Кто вы такие, чтобы мне указывать?
— Это Костя Чувилёв, — раздался голосок из её колонны, — он из нашего детдома.
— И девчата наши, — добавил белобрысый мальчуган, которого, как уже Зойка слышала, называли Вовиком. — Вон та — Людка Кретова, а эта — Нинка Трубникова, — и он указал на ту, что надувала губы, добавив: — За ней Витька Суханов бегает.
Дети засмеялись.
— Дураки! — кинула пренебрежительно Нина и пошла прочь.
— Бегает! Бегает! — кричали малыши, развеселившись.
Строй сломался. Дети кричали и прыгали, а Зойка стояла, опустив руки, и в растерянности думала, что совсем не умеет обращаться с детьми, что её авторитет в их глазах навсегда потерян, потому что они видят, как она беспомощна. Но малыши, отсмеявшись, сами выровняли колонну и молча смотрели на Зойку, ожидая команды.
— Ну, пошли, — сказал Костя, — мы тоже домой идём.