Елизавета Паршина - Разведка без мифов
— Молодец. — Сказал он серьезно и крепко, как мужчине, пожал руку.
Хотя и не без труда, но динамит мы заимели. Дальше случилась непредвиденная заминка. Когда шофер доставил его в штаб советника, комендант потребовал показать, что находится в кузове.
— Динамит для сеньориты, — простодушно ответил Клаудио.
Пока взволнованный комендант выяснял, можно ли разрешить ввезти во двор такой опасный груз, прошло полдня. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Клаудио не догадался выехать со двора, не дожидаясь возвращения коменданта. Когда я вернулась в штаб, комендант посмотрел на меня очень недружелюбно: город бомбили каждый день.
К полудню все оказались в сборе и сидели в грузовике. Ждали только меня и Хосе. Он выправлял в штабе дорожные документы. Клаудио в последний раз обошел вокруг грузовика, потрогал шины и залез в кабину. От штаба широким шагом шел Хосе. Теперь можно было трогаться в путь. Когда мы выехали на загородное шоссе, ночь уже успела поглотить все дорожные знаки. Дорога предстояла долгая, можно, наконец, как следует поспать, свернувшись клубочком в уголке кузова. И мы спали, спали совершенно спокойно, не подозревая, что находимся на волосок от смерти. Дело в том, что полученный нами динамит был проморожен. При этом наиболее активные взрывчатые элементы выкристаллизовываются к поверхности, и взрыв может произойти от простого толчка. Об этом мы узнали позже, когда потеряли одного из товарищей… До самой Альбасете ехали без приключений. В дороге отдохнули, выспались и изрядно запылились. Обычно в дороге жизнь подчинялась порядку, устанавливаемому шофером Клаудио. Ему одному было известно, когда машина пойдет и когда не пойдет, когда надо и когда не надо делать привал. Слушались его беспрекословно.
Когда мы въехали в Альбасете, Клаудио заявил, что машина может двигаться дальше только через два часа. Ребятам Хосе разрешил пойти в кино, а меня все дружно отослали в парикмахерскую. Они считали, что я лишаю себя большого удовольствия тем, что не хожу туда. Я не стала их разуверять, а просто не пошла. Хотелось просто побродить по городу и посмотреть витрины магазинов. Повсюду было много беженцев. Они размещается группами и в одиночку на тротуарах и на камнях прямо под открытым небом. Жалко было смотреть на лохмотья, прикрывавшие плечи стариков и старух. Сколько ночей они спали не раздеваясь.
На выезде с площади я увидела наш грузовик. Вокруг него, прихрамывая, ходит Клаудио, а в кузове теснятся ребята. Все собрались и ждут меня.
— Причесалась? — Спрашивает Клаудио. — Нет, не успела.
— Мы только что вернулись, смотрели, нет ли на площади земляков.
— Не было?
— Не было.
Я забралась в кузов, и машина тронулась. Едем молча. В поле безлюдно: ни огонька, ни звука. Невольно хочется прижаться друг к другу, станет теплее и спокойнее. На выбоинах машина подпрыгивает, и мы теснее сбиваемся в кучу, нас прижимает к динамиту, уложенному ближе к кабине.
— Покурить бы… — нерешительно шепчет Маноло.
— Нельзя.
Никто не спорит. Все мы еще под впечатлением той площади, где сидят бездомные люди.
— Что смотрели в кино? — спрашиваю я, чтобы отвлечься ох грустных мыслей.
— В кино мы не попали, — отвечает Хосе.
Нечего было и спрашивать. Раз они были на площади, наверняка все деньги оставили там. Подъехали к аэродрому в Ла Финка. На контрольном пункте спрашивают документы. Моя красивая бумага с министерской печатью вполне удовлетворяет контроль, однако у них возникает сомнение: может ли Хосефа Перес Эррера, которой, согласно документу, в прошлом году был разрешен въезд на аэродром, провести с собой целый вооруженный отряд? Клаудио удивленно поднимает брови и вскидывает на часового оскорбленный взгляд:
— Обмбра! Сомос де каса…
По-русски это означает: «Приятель, мы из истребителей…»
У часового больше не нашлось возражений, и мы проехали к штабу, расположенному в заповеднике среди высоких старых кедров. Дежурный по штабу оказался знакомым, и разрешил разместить отряд в казарме для охраны. Два дня мы спокойно отдыхали, а на третий мне пришла в голову злополучная идея, приведшая к печальным последствиям. Удивительно, как Клаудио не насторожился. Что касается Хосе, то он вообще относился к моим затеям с излишней доверчивостью.
Утром того дня я сидела у окна и смотрела на кружащиеся над полем самолеты. Потом пошла поболтать в караулку, побродила по пустой столовой и уже собиралась улизнуть в город, как вдруг мне вспомнилась мотрильская операция, когда мы не могли найти в самолете бензобаки. Надо было воспользоваться посещением аэродрома и сделать экскурсию со всем отрядом на летное поле. Комбриг Смушкевич разрешил показать ребятам трофейный «Юнкерс» и дал в провожатые летчика. К моей большой радости, это оказался старый друг — Сергей Черных, недавно ему было разрешено возвращение на Родину, и он находился в Альбасете в ожидании попутного корабля. Мы давно не виделись. Свободных машин для поездки на аэродром не оказалось, и мы прихватили наш грузовик со всей поклажей. Ребята с большим интересом осматривали трофейную машину, а Сережа объяснял нам, где у нее уязвимые места. Ребята обступили самолет тесным кольцом и уже по нескольку раз успели потрогать все, что было под руками. Наконец Сережа пригласил влезть внутрь самолета. Прежде чем поставить ногу на лесенку, я по привычке оглянулась. Не знаю, какое стало у меня лицо, но все головы быстро повернулись в том же направлении. Даже при ярком солнечном свете было видно, как из нашего грузовика поднимаются оранжевые языки пламени. За секунду я успела измерить взглядом расстояние, которое надо пробежать, чтобы не сбило воздушной волной, когда взорвется динамит, и посмотрела на Сережу: успеет ли вылезти из самолета. То, что пожар можно тушить, мне и в голову не пришло. Под руками ни воды, ни песка. Когда оцепенение прошло, бойцы кинулись к грузовику и начали растаскивать горящие вещи. К счастью, огонь занялся в спальных матрасах, лежащих по краям. Только один ящик с гранатами успел немного обуглиться. Ребята работали быстро и молча. Чем они гасили ящик, не знаю. Возможно, ладонями. Матрасы догорели на земле, остальное было не тронуто огнем. Пока все это происходило, я стояла на месте, не в силах сделать к грузовику ни шагу. Потом меня долго мучил стыд. Покончив в огнем, Хосе вытер травой руки к грозно оглядел присмиревших ребят.
— Курили?!
Все категорически отвергли такое подозрение. Выходило, что грузовик загорелся сам. Хосе больше не сказал ни слова и молча забрался в кабину.
— А ты испугалась, — смеясь, заметил Сережа.
— Испугаешься тут! У нас в кузове полтонны динамита.
Улыбка исчезла с лица Сергея моментально. Потом мы часто вспоминали эту историю, но где у самолета бензобаки, я до сих пор не знаю. Может быть, Сережа не успел об этом сказать, может быть, у меня за эти несколько минут все повылетало из головы.
Вечером того же дня приехал Артур. Он молча выслушал меня и велел немедленно собираться в дорогу.
Артур торопился. Надо было подорвать железную дорогу в районе Толедо, чтобы заставить фашистов сократить перевозки на север. Делать это придется систематически, и подкладывать мины в разных местах — от Талаверы-де-ла-Рейна до Толедо. Практически это не сложно. На этом участке у противника войск не много. Главные трудности заключались в том, что Генштаб и офицеры на отдельных участках намеренно затрудняли разведывательно-диверсионные операции. Они требовали выполнения всевозможных формальностей, возражали против уничтожения подвижного состава на территории противника и железнодорожных построек. Командиры на местах часто запрашивали разрешение на операцию у своих начальников прямо по телефону, открытым текстом в переписке. Естественно, что после таких разговоров от перехода фронта приходилось отказываться, ибо не было никакой гарантии, что разговоры не подслушиваются, а почта не читается агентами фашистской разведки. Армия в те времена пользовалась обычной городской и междугородной телефонной связью; к тому же приходилось считаться со значительной засоренностью штабов не только болтунами, но и предателями. Таким образом, успех наших операций во многом зависел от того, какие отношения удастся наладить с командующим войсками под Толедо. Говорили, что полковник Урибарри — человек неглупый и настроен либерально, но больше мы о нем ничего не знали.
Меня больше всего занимал вопрос — знает ли полковник французский язык, так как испанским я владела еще очень плохо, а договариваться придется о многом и подробно.
Мы ехали уже около пяти часов, а об ужине командир не заговаривал. Наверно, спит. Обычно он первый напоминает о еде, и мне без труда досталась репутация человека терпеливого и скромного. Чтобы не ронять своего достоинства и на этот раз, я, как бы невзначай, пихнула его в спину. Проснется — захочет есть. В этот момент машина резко затормозила, круто развернулась, чуть не выбросив нас на обочину, и с выключенными фарами понеслась обратно. Уже за спиной послышались громкие окрики.
