Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
Я понял, что пистолет нравится Николаю Ивановичу и он не против, чтобы я подарил его ему. Но что может произойти, если случайно Пауль Зиберт встретится с настоящим хозяином пистолета?
— Смотрите, Николай Иванович, как бы этот пистолет не причинил вам неприятностей, — предупредил я Кузнецова.
— Я вижу, тебе жалко с ним расставаться. Вот и выдумываешь басни о спасшемся немце. И, вероятно, Колю подговорил.
— Да что вы! — возразил Струтинский.
— Ну хорошо, я пошутил, — рассмеялся Кузнецов, пряча пистолет в кобуру. — Подарок принимаю, и увидите, хлопцы, какую службу он нам сослужит.
Мы не стали больше убеждать Николая Ивановича и, вероятно, вообще забыли бы о восьмом немце, если бы не случайная встреча, состоявшаяся через несколько дней.
По правилам конспирации нам не разрешалось бывать вместе в людных местах, но иногда это правило мы нарушали: когда вдвоем с товарищем, как-то легче становится на душе и чувствуешь себя увереннее. Поэтому мы, вопреки запрету, старались ходить парами.
На этот раз мы с Колей Струтинским почти целый день бродили по ровенским улицам и не заметили, как оказались возле большого здания военного госпиталя.
— Гляди, Николай, это не тот немец? — дернул меня за рукав Струтинский.
Я посмотрел влево. На лестнице, ведущей к широким дверям госпиталя, стоял высокий немецкий офицер в чине майора инженерных войск. В левой руке у него — окурок сигареты, а правую, забинтованную, он держал на марлевой повязке.
— Ты имеешь в виду того, что убежал? — спросил я, когда мы немного отошли от лестницы.
— Да. Ты присмотрись хорошенько к нему. Давай вернемся.
— Хорошо.
Мы вернулись назад.
Майор спустился по лестнице немного ниже. Он стоял бледный, чем-то озадаченный, по лицу видно было, что ему пришлось много пережить. Шинель наброшена на плечи, и мы заметили: из-под бинтов виднеется гипс.
— Ну, что? — спросил меня Коля.
— Знаешь, мне даже его лицо кажется знакомым, — ответил я. — А впрочем, разве мог я за какую-нибудь секунду запомнить лицо забежавшего за машину офицера?
— Но послушай. После «подвижной засады» прошло две недели. По времени подходит. Он ранен в правую руку, в которой держал пистолет. Пистолет падает на снег, а рука ранена. Но немец не теряется и убегает…
— Возможно, возможно… Все возможно, Коля… А ты обратил внимание на шинель? Точнехонько такая же, как у Гаана и Райса. Даже погоны и знаки отличия те же. Неужели это тот самый?
— Давай подойдем и спросим, где его ранило. Попросим прикурить, заведем разговор… Скажет, вот увидишь — обязательно скажет.
— Я не возражаю. Но это слишком дерзкая выходка. Мы же разведчики, Коля, и можем на такой глупости погореть. Чего это вдруг мы станем расспрашивать немецкого майора, где он ранен? Если его действительно подстрелили партизаны и он убежал, у немца может возникнуть подозрение.
— А что он нам сделает? Он даже без оружия. Ранен, и мы ему посочувствуем. Вот и все.
— Ну хорошо, пошли. Только Кузнецов нас за это по головке не погладит.
Разговаривая, мы отошли довольно далеко, завернув за угол дома. А когда вернулись, майора уже не было. Так и осталась загадка неразгаданной.
На следующий день утром мы обо всем рассказали Николаю Ивановичу. Как и следовало ожидать, он рассердился и хорошенько нас прочистил за то, что мы среди бела дня без особой надобности разгуливали по улицам. Сообщению о загадочном майоре он не придал значения.
— Выбросьте из головы эти глупости. Разве вам нечем больше заняться? Вбили себе в мозги, что кто-то удрал во время «подвижной засады», и не можете успокоиться. По-научному это — «идефикс» — навязчивая идея.
И все же эта «идефикс» не давала нам покоя.
Шли дни. Майора мы больше не встречали. Дел у нас становилось все больше и больше. Николай Иванович быстро освоился в Ровно, завел знакомства и пользовался незаурядной популярностью среди немецких офицеров.
Все было хорошо, лишь одно обстоятельство тормозило нашу разведывательную деятельность: мы не имели оперативной связи с отрядом. Вначале добытые сведения доставлялись в отряд непосредственно через Ровно. Но расстояние было порядочным, и связным приходилось отмерять десятки километров; на это уходило много времени. Позже организовали «маяки». Расстояние до отряда наполовину сократилось. Но и это нас не удовлетворяло. Иногда возникала необходимость по нескольку раз связываться со своими, но как это осуществить?
— Дмитрий Николаевич, — обратился Кузнецов к командиру, — надо что-то придумать со связью. Наша связь слишком примитивна. Много времени тратим попусту и только то и делаем, что катаемся из Ровно на «маяк» и обратно. Нам такие прогулки просто мешают.
— Я вас понимаю, Николай Иванович, но всего сразу не сделаешь. Пока прогуливались — и вам это пошло на пользу. Свыклись с обстановкой, изучили местность, так сказать, потренировались. А теперь Александр Александрович подготовил вам подарок.
— Да, — подтвердил Лукин. — С вами в Ровно поедет радистка. Кто именно — решайте вы, Николай Иванович. Наши девчата все рвутся в город, и я не могу кому-нибудь из них отдать предпочтение.
— А почему именно радистка, а не радист? — поинтересовался Шевчук. — По-моему, парень лучше, меньше мороки.
— Конечно, можно и парня, — ответил Кузнецов. — Но лучше все-таки взять девушку. Ну, предположим, Валю Осмолову.
— Казачку?! — воскликнул я.
— Да, именно ее. Она девушка красивая, сообразительная, к тому же смелая. Ничего, что она из кубанской станицы — одень ее модно, сделай соответствующую косметическую обработку, и выйдет настоящая пани, дочка какого-нибудь недобитого интеллигентика-белогвардейца. С ней можно и по городу пройтись, и в веселой офицерской компании посидеть.
— Но ведь она, кроме русского, никакого языка не знает, — не сдавался Шевчук.
— А для чего ей знание языка? Она же не будет выдавать себя ни за немку, ни за фольксдойче, ни за полячку. Тех нескольких немецких слов, которые она выучила в школе, для нее вполне достаточно, чтобы найти общий язык с Паулем Зибертом и его друзьями на вечеринке. А самой ей никуда не придется ходить. Все время будет с нами. Раз в день будет передавать донесения в отряд или прямо в Москву. Вы понимаете, что это значит?
Днем позже мы уже мчались на своих вороных в «столицу». Валя — красивая, краснощекая — сидела рядом с надменным немецким офицером — обер-лейтенантом Паулем Зибертом. Рядом с нашим лихим кучером Колей Приходько примостился Михаил Шевчук. Мы с Николаем Струтинским уселись сзади.
Трещал мороз, поскрипывали сани по снегу, и только пар клубами валил с потных лошадей. Мы спешили засветло доехать в город. Вот и Ровно. Выезжаем на улицу Грабника, навстречу нам из-за угла дома вырывается грузовая автомашина.
И тут случилось непредвиденное. Наши лошади, которые мало видела машин, всполошились, рванули в сторону, вмиг перевернули на нас сани. Только Коля Приходько и Михаил Шевчук успели соскочить. Растерянные, вылезали мы из-под саней, отряхивая снег и солому. А на мостовой около перевернутых саней лежала целая радиостанция с батареями. Мы не успели и опомниться, как Кузнецов, схватив автомат, неистово закричал по-немецки:
— А ну-ка собирай свои игрушки! Шнеллер! Шнеллер! А вы что стоите, истуканы? — повернул он к нам гневное лицо. — Не видите, что сани лежат вверх ногами?
Мы кинулись переворачивать сани. В это время к Кузнецову подбежал какой-то низенький офицерик и начал что-то тараторить.
Но Николай Иванович резко оборвал его:
— Ты что — ослеп? Не видишь, кого везу? Это мы схватили советскую парашютистку с рацией.
Он сильно толкнул казачку автоматом в сани, и через несколько секунд мы мчались по ровенским улицам.
Когда мы прибыли на квартиру к Ивану Приходько, Кузнецов рассмеялся:
— Ты, Валя, извини меня, я, наверное, тебя больно толкнул в бок. Но ничего другого не мог придумать. Этот остолоп спрашивает: «Что это вы, господин обер-лейтенант, на прогулку берете с собой радиостанцию? Разве вам недостаточно хорошенькой девушки?» Вот и пришлось тебе синяк подсадить…
Оставив Кузнецова, Валю и Шевчука у Ивана Тарасовича, мы поехали в Здолбунов.
Дмитрий Красноголовец и Петр Бойко сообщили, что через станцию проходит много эшелонов на Сталинград. В них — продукты, теплое обмундирование, боеприпасы, оружие, горючее и, конечно, солдаты.
По возвращении в Ровно мы решили, не теряя времени, передать эти сведения в Москву. Валя зашифровала радиограмму, растянула антенну, отрегулировала передатчик и приготовилась начать передачу. Но в это время открылась дверь, и на пороге появился немецкий офицер, живший в соседнем доме. Узнав, что приехал Пауль Зиберт, он решил зайти и посидеть в его компании, тем более что интеллигентный обер-лейтенант всегда был щедрым на угощение.
