Восстание - Юрий Николаевич Бессонов
— У нас место свято — пусто не бывает. Не зевай…
Наталья пробралась к толстухе и села рядом. Толстуха подвинулась ближе к стене и покосилась на узелок.
— Дома взяли?
— Нет, на улице… Облава, наверное…
— За что же взяли?
Наталья не ответила, ей было не до разговоров. С удивительной ясностью она поняла, что случилось что-то очень страшное, какая-то уже неотвратимая беда. Не каменные стены и железная запертая дверь отделили ее от мира, нет, ее отделило что-то более ужасное, неодолимое, как смерть.
«Да почему же я узелок-то не кинула, вот грех-то какой… Кинуть бы надо… И на ум не пришло… — в отчаянии думала она, уже наверное зная, что узелок с передачей непременно послужит для контрразведчиков прямой неопровержимой уликой. — Дознаются теперь, что сестра Павла… На заводе справки наведут».
Рядом заворочалась толстуха, ближе подвинулась к Наталье.
— Или в воровстве заподозрили? — доверительным шепотом спросила она и протянула руку, чтобы пощупать узелок.
— Сама не знаю, в чем заподозрили, — сказала Наталья. — Шла по улице и арестовали… Да вам-то к чему?
— Да мне оно и ни к чему, а жить нам вместе надо, — обиженно сказала толстуха. — Для знакомства спрашиваю…
— Не знаю… — сказала Наталья.
Она отвернулась и долго смотрела на женщин, на копошащихся между ними детей, потом опустила голову и закрыла глаза. Но и сквозь закрытые веки, ей казалось, она видит серые лица, опущенные головы, грязные детские рты и носы. И гул камеры вдруг разделился на отдельные негромкие голоса, шепот, плач. Помимо воли Наталья слышала все, что говорилось вокруг, и помимо воли каждое долетающее до уха слово вызывало целый поток мыслей, сейчас ей ненужных и мешающих сосредоточиться. Она крепче зажмурила глаза, ниже опустила голову, словно это могло отогнать лезущие в уши слова и тревожащий детский плач.
«На допрос вызовут, скажу — ничего не знаю, ничего не ведаю… — мысленно твердила Наталья. — Не видала я, как побег был, ничего не видала… Только бы Василисе Петровне не повредить… Удалось ли Павлу с Василием?.. Ничего я не видела, как есть, ничего…»
Плакал ребенок, и какая-то женщина рядом рассказывала кому-то о своем горе.
— Коли он, говорят, с красными ушел, и тебе уходить надо. Куда? А куда хочешь… Изба, говорят, в казну пойдет. За ручку вывели — ступай…
«Откуда об этапе знала, спрашивать станут, скажу у тюремных ворот слышала… И ни с кем ни о чем не говорила, сама пошла, одна… — думала Наталья. — И о Василисе Петровне ничего не знаю, с осени ее не видала…»
И опять в уши лезли слова, размеренные и монотонные, как тяжелые капли воды, в тишине долбящие пол.
— Я тяжелой была. Мыкалась, мыкалась по чужим людям и родила до времени. Малый-то черный весь, как сажа… Видать, с испугу. Дня три, что ли, прожил и помер…
«А где Василиса Петровна, куда девалась? Может, и ее арестовали, старенькую…» — думала Наталья, но уже не могла не слушать рассказа женщины.
— Похоронила, а на другой день сюда взяли… Сказывают, всех красноармеек забирать будут… Веришь ли, малый-то всяку ночь грезится, к себе зовет…
— Панихида… — сказала толстуха.
Наталья открыла глаза, обернулась к толстухе, сердито нахмурившись, но в это время щелкнул замок, лязгнул железный болт засова и в распахнутую дверь метельным ветром ворвались клубы густого серого пара. И из этих густых клубов пара послышался голос:
— Внимание. Все слушайте.
Камера притихла, даже дети перестали плакать.
Когда пар немного рассеялся, Наталья увидела в дверях человека. На нем был желтый тулуп и круглая мерлушковая шапка с бляхой вместо кокарды.
— Собирайтесь с вещами, все собирайтесь! — крикнул человек. — Проверка на дворе будет, осмотр вещей. Все с собой забирайте, а детей не брать — дети тут подождут, в эту же камеру вернетесь…
3
Наталью вызвали первой. В сутолоке собирающейся камеры она взяла свой узелок и стала протискиваться к дверям.
— Проходи, — сказал человек в тулупе, пропуская Наталью в коридор, и крикнул: — Следующая, Травина Ольга Владимировна…
В коридоре ожидал стражник.
— Подойди к господину капитану, — сказал он Наталье. — Вон у окна.
Вдоль стены коридора и у двери во двор тоже стояли вооруженные стражники. В глубине коридора, у окна, за небольшим столиком Наталья увидела офицера в голубой нарядной шинели царского времени. Офицер сидел на самом кончике стула, брезгливо отставив в сторону ногу в узком, до зеркального блеска начищенном сапоге с крутой шпорой, сидел как-то бочком, будто боялся запачкаться о мокрые стены и грязное окно. Рядом с офицером у столика стоял какой-то штатский в шубе, крытой черным сукном. Мерлушковый воротник шубы был поднят и осыпан инеем. Видимо, штатский только что откуда-то приехал.
Наталья подошла к столику.
— Фамилия, — не глядя на нее, спросил офицер.
— Берестнева.
— Ах, вы и есть Берестнева? — Офицер круто повернулся к Наталье. В глазах его отразилось какое-то настороженное любопытство, словно он и прежде очень много слыхал о Наталье Берестневой и теперь был ошеломлен встречей с ней. — Из Верхисетского поселка? Сестра Павла Берестнева?
— Сестра, — сказала Наталья.
— Так вот вы какая? — Офицер откинулся на спинку стула, прищурил глаза.
Наталья опустила веки, смотрела на руку офицера, лежащую поверх стопочки каких-то листков. Рука была худая, жилистая, с длинными пальцами и полированными ногтями.
«Дознались… Не иначе на
