Сережа. Рождение воина - Павел Николаевич Чумаков-Гончаренко
– Доброго ранку! – поприветствовал всех Роман улыбаясь.
– Доброго ранку! Доброе утро! – раздалось в ответ несколько голосов.
Сережа как только вошел сразу отыскал глазами Олю. Она тоже сидели на своей постели рядом с еще непроснувшимся Артемкой и сладко зевала. Он кивнул ей и она, улыбнувшись, слегка наклонила свою голову в знак приветствия. Сережи подумалось, что если бы не отъезд отца, то он согласился бы так жить в этом подвале вечно, – все дорогие его сердцу люди были сейчас рядом с ним: отец, бабушка, Оля…
– Ну, что дозвонился? – спросила с озабоченным видом Раиса Максимовна у сына.
– Да, – и Роман посмотрел на часы. – О-о, через полчаса мне уже нужно будет выходить. Они где-то в течении часа здесь будут.
– Я тебе вот в твою сумку бутербродов положила.
– Мам, срочно выложи! Во-первых, мне не до еды в дороге будет. Во-вторых, я сейчас кофе попью и бутерброд съем. А на позиции приеду и там уже поем. В-третьих, вам это все нужнее. Вон Сережка с детьми пусть полакомятся.
– Ладно-ладно, – согласилась женщина с сыном. – Кофе уже остыл. Вы, что там так долго?
– Мы по-семейному совет небольшой там составили. Да, Сереж? – несколько нарочито радостно проговорил он, обращаясь к сыну. Даже не очень невнимательный человек сразу заметил бы по интонации голоса Романа, по его нарочитой бодрости и веселости, что человек старается и стремится изо всех сил не подать виду, что ему горько и печально расставаться с близкими ему людьми. И пытается этой наигранной веселостью подбодрить не только их, но и себя. Сережа в ответ кивнул головой и посмотрел на отца, – в глазах Сережи блеснули слезы.
Раисам Максимовна опять подогрела кружки с чаем и кофе, в каждую опуская кипятильник. Все кроме Василя и Богданыча, да еще дремавшей Татьяны уже уселись вокруг импровизированного стола и стали пить чай и кофе. Роман сел последним. Он быстро съел бутерброд и поднявшись проверил свой рюкзак, дабы ничего не забыть. Подойдя к столу, сказал:
– Что мне, наверное, уже нужно выдвигаться…
– Присядь на дорожку, – сказала Раиса Максимовна. – Мы тебя пойдем, проводим.
– Нет, – возразил Роман матери. – Я как-нибудь сам доберусь. Вам лучше сегодня не маячить на улице. А то эти бандерлоги понапьются и опять салют начнут пускать из гаубиц или РСЗО.
– Ну, хоть тогда выйдем к подъезду, простимся.
– Да, хорошо, – согласился Роман и вновь посмотрел на часы. Хлопнув себя ладонями по коленкам, он, выдохнув, поднимаясь со стула проговорил: – Все пора! С Богом!
Раиса Максимовна заплакала. Глаза заблестели и у женщин. Сережа тоже почувствовал, как к горлу подступил комок, а на глаза предательски опять навернулись слезы. Ему было стыдно и не хотелось плакать при всех этих людях, особенно при Оле и отце, ведь он считал себя уже довольно взрослым человекам и мужчиной, а плачут, как ему казалось, только женщины и дети.
– Давайте прощаться, – проговорил Роман, взглянув на сына и мать.
– Да подожди ты, – махнула рукой Раиса Максимовна. – Давай хоть выйдем из нашего бомбоубежища и на улице простимся! – сказала она, иронично усмехнувшись, и обвела взглядом подвал.
Роман согласился.
– Счастливо, Ром! – сказал Василь, протягивая и пожимая ему руку. – Мы туда не пойдем, вы там по-семейному сами проститесь.
– Да, счастливо тебе Ром! Поскорее возвращайтесь все домой, живыми и здоровыми! – проговорил уже немного захмелевшим голосом Богданыч и тоже пожал Роману руку.
– Спасибо за добрые пожелания и вам счастливо! – сказал он.
Татьяна и Михайловна тоже пожелали Роману скорейшего и благополучного возвращения домой.
– До свидания! – смущенно проговорила и Оля, она все это время почти не спускала своих глаз с Сережи. Она видела, как у него на глазах поблескивали слезы, ей было очень жаль ее нового друга.
– Ну, все, всем спасибо! И счастливо оставаться, Бог даст, еще увидимся! Пойдемте! – кивнул он сыну и матери и, пошел к выходу.
Уже на улице они, остановившись напротив, смотрели друг на друга с плохо скрываемой болью и печалью. Роман старался улыбаться. Раиса Максимовна не выдержала и бросилась в объятия сына. Сережа колебался лишь мгновение и тоже кинулся и обнял отца и бабушку.
– Ой, Ромка! Береги себя там! – запричитала она.
– И вы себя берегите здесь!
Так они и стояли, три самых близких друг для друга человека на всем белом свете. И как Роман ни старался не заплакать, он почувствовал, как по его щекам заскользили слезинки. Три фигуры среди зимнего полумрака темнели на фоне белого снега, они замерли на месте и, казалось, что на несколько мгновений они превратились в памятник этой войне, в памятник всем разлученным сердцам, в памятник прощания и надежды. И сколько тысяч таких сердец расстались навсегда или еще расстанутся в будущем, – мы еще точно не можем и сказать. А все потому, что где-то и кому-то вздумалось, что именно он – они знают лучше других, что такое народ и каким он должен быть – стать, а если другие не согласны, то им или лучше убраться восвояси и бежать подальше или умереть и заткнуться навсегда! Только фанатичная и безбожная душа способна на такие зверства и преступления над человеческой личностью!
Зазвонил телефон, Роман отстранился от матери и сына чтобы его достать и, сунув руку в карман, достав трубку, приложил ее к уху.
– Уже?
– Бегу! Сейчас буду! – и, сбросив вызов он, сунув телефон снова в карман, проговорил:
– Все. Пора! – Роман еще раз обнял и поцеловал мать и, наклонившись к сыну сказал: – Не забывай о чем, мы с тобой разговаривали. Береги бабушку и не огорчай ее. Понял? Договорились?
Сережа закивал головой. Роман обнял сына и поцеловав его в щеку. Поклонился им и, кивнув, сказав еще раз: – С Богом! – развернулся и бросился бежать.
– С Богом! – только и успела сказать Раиса Максимовна и перекрестила его в спину.
– Пока! – крикнул Сережа, помахав рукой в след отцу и тихо и беззвучно заплакал.
Они еще некоторое время постояли, когда Роман уже скрылся за углом соседнего дома.
– Пойдем, Сереж? Ушел твой папка, – и она приобняла внука, увлекая его за собой, направляясь обратно в подвал. – Ничего, – говорила она, обращаясь к Сереже усталым, почти безразличным голосом, – не горюй сильно, время такое. Бог даст и вернется твой папка к тебе, домой.
Роман выбежал на дорогу к месту, где они договаривались встретиться, но здесь никого не
