Павло Автомонов - Имя его неизвестно
— Такая!.. Шлюха!
— Замолчи, свинья! — прикрикнул на крестьянку полевой жандарм и отдал Роберту бумаги.
Орися отвернулась от женщины, еле сдерживая слезы. Куда он везет ее? Чтобы вот так тыкали в нее пальцами свои и даже чужие!
— Стыд не дым — глаза не выест, — сказала женщина, кинув насмешливый взгляд на девушку.
— Да замолчите, тетенька! — яростно проговорил Роберт.
Та даже вздрогнула: чужой и так говорит по-местному.
«От своих терпеть такие горькие обиды, оскорбления. Люди! Люди! — хотелось крикнуть Орисе. — Неужели вы не видите, что он наш. Наш! Жизни своей не щадит, чтобы быстрее пришли ваши сыны, мои братья. Я не… Я помогаю своим!»
— Успокойся! — прошептал Василий, вытирая рукавом куртки вспотевший лоб.
Мотоцикл мчался по пыльной дороге.
— Слева, перед железной дорогой, должен быть холм.
— Еще немного проедешь, и покажется могила, — проговорила, глотая слезы, Орися.
— Успокойся! Уже доехали…
— А дальше что?
— Пойдем в рощу, цветы рвать, — со вздохом проговорил Василий. Они сделали несколько шагов, как вдруг в деревьях затрещало, послышались чьи-то шаги.
— Не пугайся, — сказал Василий. — Мы должны здесь встретить своих.
Орися удивленно переводила глаза с Василия на пришедшего. Да это же Иван Рыжков, который учился в школе за три-четыре года до нее. Перед войной Иван окончил в Харькове транспортный техникум и работал на железной дороге. Буферами ему придавило пальцы на правой руке, вот и не попал в армию.
— Здравствуй, Орися, — улыбнулся Рыжков, подавая левую руку.
— Знакомые? — удивился Василий.
— А как же! Собирался ухаживать за ней. А она какая-то дикая была, убегала от парней, — говорил Иван, снимая картуз и вытирая лоб.
— У нас мало времени, друзья, — сказал Рыжков после короткой беседы с Василием.
Василий передал ему бумажку.
— Вот план, где мы когда-то закопали наш клад… Килограммов двести.
— Они нам нужны позарез! Наш отряд то и дело гоняют регулярные части. Их тут понаехало видимо-невидимо… Отряд уходит дальше, к Ворскле. А «гостинцы» подрывники заберут… Спасибо, товарищи!..
— Я буду ждать — передадите мне лично или через Орисю сведения о передвижении противника по железной дороге… И днем и ночью следите за тем, что присылают сюда с Запада или с других фронтов и что отправляют отсюда.
— Отсюда ничего не везут, кроме раненых солдат. Только — сюда, черт бы их завез в самое пекло!..
— Сюда! — повторил Василий. — В том-то и дело… Назревают события здесь… Вот и надо быть начеку. Условились, Иван?
— Все сделаю, что в моих силах.
Договорились, куда Иван будет доставлять свои сведения. Василий пожал руку новому товарищу по борьбе.
— Я думал, когда получил от своих радиограмму, что придет к нам усатый старый железнодорожник… А он…
— Молодой и красивый! — похвалил самого себя Иван. — Первый класс…
— Ты мог подумать, что я с немцем катаюсь? — краснея, спросила Орися у Рыжкова.
— Я? Да пусть бог милует! А кто так будет думать, я тому глаза одной левой рукой выцарапаю. Счастья вам обоим!
И Иван исчез в кустах.
— Где же моя коза? Где же ты, милая? — донесся до них веселый и беззаботный голос.
Василий и Орися видели, как Рыжков повел на веревке козу вдоль защитной лесной полосы, вдоль железной дороги.
— А цветы? — напомнила Орися.
— Нарвем и цветов!..
— Лесок сейчас свежий, точно росой умытый!
В вершинах высоких сосен шуршал ветер. Василий остановил взгляд на дубах, на кустах лещины, обвитых зеленым буйным хмелем.
— О чем думаешь, Вася?
— О тебе. О дне, когда наши солдаты окончат свой трудный поход. Наверное, тогда будет весна или лето, может, даже будущего года, а может быть, и позже. Но все-таки будет праздник на нашей улице! — проговорил Василий и обнял Орисю. — И я еще думаю о людях тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Сыну или дочери нашей будет тогда двадцать лет, больше, чем тебе сейчас, родная!
Орися мечтательно улыбнулась, вздохнула и посмотрела печальным взором на своего друга. Он думает о жизни через двадцать лет. А сейчас наши войска еще за Белгородом. Сколько новой крови прольется, пока выгоним фашистов с родной земли, пока освободим Польшу, Чехословакию, пока доконаем врага на его земле.
— Наверное, после этой войны уже никогда не будет войн, и день победы будет солнечный вот как сейчас. А что люди будут говорить о нас через двадцать лет, молодежь, конечно?
— Одни будут говорить с восхищением. Это будут честные и трудолюбивые люди. Другие вообще забудут, будут думать, что жизнь всегда была хорошая.
— Вася, а после этой войны больше не будет войн? Правда же?
— Может, и не будет, если фашизм с корнем выкорчуем, именно вырвем с корнем, а не только скосим, как бурьян, — ответил твердо Василий.
— С корнем, — тихо повторила Орися. — Чтобы наш сын никогда не увидел войны и не переживал того, что мы переживаем сейчас…
— Было бы так, Орися! За это я готов провоевать еще четыре года, лишь бы люди шестидесятых годов не видели войн!
Девушка прижалась к его груди, прислушиваясь к шуму ветра в вершинах сосен, в дубках, в кустах орешника, обвитых зеленым хмелем.
Вдали кукушка отсчитывала кому-то еще не прожитые годы.
Проходили дни… недели…
Тополь возле погребни шумел теперь уже буйной, зеленой кроной. Зацвела и молодая яблонька обильным бело-розовым цветом. Василий и Орися любовались ее простой и, может быть, потому такой привлекательной красотой, радовались ее цветам, из которых через месяц-другой созреют сладкие, ароматные, краснощекие плоды. К тому времени из Белгорода примчатся красные войска, и Орися Сегеда угостит наилучшими яблоками братьев-солдат, которые первыми войдут в село.
В вишнях и вербах по утрам на заре соловьи звонко распевали свои прозрачные, бездумные, волнующие, как любовь Василия и Ориси, песни.
Но вокруг были не только сады, повитые дымом белого цветения и соловьиных песен.
Как-то девушка заметила, что на русые волосы милого набежала седина, — не замедлила, в двадцать два года посеребрила виски… Не оттого ли, что Омелько Кныш пытается следить за каждым шагом Ориси? Не оттого ли, что ее уже задерживал в городе патруль, когда она возвращалась с бумажкой от Ивана? Или, может быть, Василия так встревожили шесть танковых дивизий, что прошли здешними шляхами на северо-восток?.. Или, может, ему не дает покоя слово «Цитадель»? Или, может?.. Нет! Их любовь должна отогнать все несчастья и победить смерть…
А сады знай себе цвели, и соловьи заливались так же, как сотню лет назад, в слободах, только что заселенных людьми, предвещая им счастье.
Под вечер в комендатуру прибежал запыхавшийся Омелько. Харих был занят — готовился к завтрашней встрече земляка-генерала. Полицай обратился к переводчику:
— Я же говорил, что вы не разбираетесь, к какой девушке надо ходить. Сегодня видел…
— Что видел?..
— С Иваном одноруким в городе скалила зубы. Позорит она вас, пан Роберт!.. Уродится же такая стерва! С одноруким заигрывает! Сотворил господь женщин!..
Василий едва сдерживал себя, чтобы не ударить изо всей силы по Омелькиной скуле. «Как подрезать ему язык?»
— Спасибо, что сказал. А я думал… — понурился Роберт. — А Иван тебя видал?
— Да кто же следит так, чтобы видел тот, кому не положено!
Василий достал из шкафа бутылку спирту и подал полицаю.
— У вас всегда водится?
— Для хороших друзей… Следи и дальше…
— Сердечно благодарствую… А я, знаете, — оживился Омелько, — так подозреваю, что… — внезапно он осекся.
— Не думал я, что Орися такая! — вздыхал Роберт, мучительно гадая, о чем подозрительном хотел сказать и не договорил Омелько. Уже не раз наблюдал Василий со своей сторожевой вышки в погребне, как полицай слонялся по огороду между вишнями, доходил до ворот и все присматривался к тому, что делается на подворье Марфы Сегеды. Может быть, любопытство Омельки было вызвано давними взаимоотношениями, желанием отомстить за то, что не только не удалось ему спровадить телка Сегеды в мешках в Харьков, но и самому пришлось сесть в тюрьму. Совсем недавно, возвращаясь от Ориси, Василий неожиданно встретил полицая под окном. Тот подобострастно сказал тогда: «Виноват. Думал, что вы на квартире у Горпины. Боюсь, господин Роберт, чтобы Аришка еще кого-нибудь не принимала у себя… Для вас стараюсь…»
Василий понимал, что узколобый и толстощекий Омелько пока еще не дошел своим умом: кто такой на самом деле переводчик Роберт, почему он так «вяжется» к Орисе Сегеде…
— Благодарю за службу! — переводчик коменданта даже подал руку Омельке. — Зайди через день. Завтра у господина Хариха будет большой гость. И вашему брату надо следить за порядком в селе.
