Павел Нечаев - Танго смерти
Теперь задачи по ротам: рота «бет», Моше, — при этих словах командир роты «бет» кивнул, — движется за ротами «Александрони», огибает высоту 314 и начинает движение на Дир-Аюб. Двигайтесь не спеша, дорогу не переходите. Рота «гимель», Йехуда, — кивок командира роты «гимель», — идет вместе с ротой «бет», огибает высоту и начинает движение на Дир-Сусин. Как только рота «гимель» займет Бейт-Сусин, рота «бет» должна пересечь дорогу и под прикрытием роты «гимель» подниматься к Дир-Аюб. Рота «алеф» останется в резерве.
Смотрите внимательно! Какой у вас контингент, вы знаете лучше меня, поэтому примите меры, чтобы никто не потерялся в темноте. Будьте осторожны, на рожон не лезьте. Если что, просите поддержки у ребят из «Александрони», там народ обстрелянный, не новички. И еще: в сторону монастыря не должно быть никакой стрельбы! Нам еще проблем с католической церковью не хватало. Проинструктируйте личный состав, чтобы знали все! Вопросы?
— У меня вопрос, — ноги вынесли Сашу вперед.
— Ты кто? — удивленно уставился на него комбат.
— Это мой зам, — объяснил Цви. Даже сквозь загар было видно, как он покраснел.
— Зам? Ну ладно, давай свой вопрос, — кивнул комбат.
— Вы не указали, какими точно силами располагает противник и где они сосредоточены, где у них огневые точки, укрепления и прочее…
— Это вопрос? — поднял брови комбат.
— Вопрос, посылали ли разведку? Предпринимались ли меры, чтобы вскрыть оборону противника в том районе?
— Нет, не посылали, тебя, умного, дожидались! — комбат побагровел. — Что за армия, я не пойму?! Каждый солдат — Наполеон! Значит так, фон Мольтке, иди в свой взвод и проверь солдат. Может, кому-то сопли вытереть надо? А вопросы стратегии оставь офицерам.
— Я считаю, что идти на невыясненную оборону противника слишком рискованно, — не отступал Саша.
— Он считает, вы слышали? — комбат обвел офицеров неверящим взглядом.
— Я могу сходить туда и выяснить все, что надо, — сказал Саша, не отводя взгляда от пылающего лица комбата.
— Фронтовик? — спросил человек в английском френче. — Сколько на фронте? Звание?
— На фронте с лета 41-го, — ответил Саша и вздрогнул: в интонациях человека во френче прозвучало что-то знакомое. Человек явно служил в Красной Армии и не рядовым. Так разговаривали старшие офицеры на фронте. — С 42-го и до конца войны в дивизионной разведке, если не считать госпиталей — три года. Гвардии старшина.
Комбат проглотил очередную язвительную реплику и выпучил глаза.
— Ты прав, — сказал человек во френче. — Без разведданных выдвигаться опасно. Но на этот риск придется пойти. Времени на тщательную разведку просто нет, а отложить операцию мы не можем. Противник может знать, что мы планируем атаку. Если арабы подтянут подкрепления, форт нам не взять.
— Я могу сходить, — повторил Саша. — Как раз до вечера обернусь.
— Это слишком рискованно, — покачал головой человек во френче. — Ты не знаешь местности. Тут тебе не Россия, тут своя специфика. Попадешь в руки противника и на всей операции можно ставить крест. Я запрещаю любую самодеятельность, — сказал он, обращаясь к комбату. — Действуйте четко в рамках полученных приказов. Продолжайте, — с этими словами человек во френче развернулся и ушел.
— Я так и знал, что у меня с тобой будут проблемы! — после инструктажа Цви выговаривал Саше. — Вот что тебе стоило промолчать? Выслушал приказ, взял под козырек — все!
— Знаешь что, командир? — Саша резко развернулся к Цви и взял того за грудки. — Меня достало ваше «под козырек»! Достало ваше «ихие беседер»![11] Ты что, не понимаешь, чем все это может обернуться? Ты знаешь, сколько раз я вот так ходил в атаку? Полковник сидит в штабе, далеко от передовой и приказывает капитану: взять высоту! Вперед! Капитан вызывает в свой уютный блиндаж лейтенанта и говорит: вперед! Лейтенант берет сотню солдат и идет. Есть! Будет исполнено! Они уходят и не возвращаются, а полковник посылает новых. А когда люди кончаются, звонит генералу и просит прислать еще. Вот так! Только ты, командир, ты не полковник и не капитан, ты Ванька-взводный и пойдешь с нами. Ты пойдешь, они останутся. И если ты не вернешься, они и слезинки не проронят. Понимаешь? Да ни черта ты не понимаешь! — Саша отпустил полузадушенного Цви и пошел к своим..
— Струсил? — сказал, точно выстрелил в спину, Цви. — Тут каждый готов пожертвовать собой, а ты сеешь панику!
— Струсил? — Саша на деревянных ногах повернулся. — Я не струсил! Скорее я твою спину увижу в бою, чем ты мою! Да, люди готовы собой пожертвовать и я готов. Но это их право. А ты не смеешь гнать их на убой. Ты командир и должен думать головой! А ты…
Взвод наблюдал эту сцену, открыв рты. Цви постоял и ушел. Саша подошел к грузовику и изо всех сил несколько раз врезал кулаком в борт.
— В общем, так, на руках имеем мизер при пяти тузах, — отдышавшись, сказал товарищам красный, как рак, Саша. — Ночью мы выступаем, будем брать этот чертов форт. Отсюда до него километров восемь-десять по прямой. Придется много ходить. Проверьте оружие, чтобы все было почищено-надраено. У кого есть фляжки, обязательно наполните. Дело может затянуться.
— Надо у кибуцников бутылок попросить, — предложил Мозес.
— Хорошая мысль, — одобрил Саша. — Займись этим. Времени вам на все про все до пяти вечера. Потом — ложитесь спать, силы вам понадобятся. Ночью поспать не получится, ровно в десять выступаем.
— А ты? — спросил Генрих.
— Куда я от вас денусь, — вздохнул Саша, отошел от товарищей, сел на камень и нахохлился. Генрих подошел и услышал, как Саша что-то тихо бормочет себе под нос.
— Что ты делаешь? — спросил он у Саши — любопытство пересилило.
— Молюсь.
Саша отошел от товарищей, сел на камень и затих. Генрих подошел и услышал, как Саша что-то тихо бормочет себе под нос.
— Что ты делаешь? — спросил он у Саши — любопытство пересилило.
— Молишься? Но это же…
— Глупо, хочешь сказать? — усмехнулся Саша.
— Ну… — кивнул Генрих.
— Там все были верующие, — сказал Саша, глядя сквозь Генриха. — В окопах атеистов нет.
— И все равно я считаю, что это глупое суеверие!
— Вот представь, — Саша говорил медленно, точно через силу. — Ты сидишь в окопе, а впереди окопы врага. До них метров пятьсот. Эти пятьсот метров надо пройти. И ты сидишь в окопе и ждешь команды. Час, два, три… Но тогда ты еще не начинаешь молиться. Это первый бой и тебя пугает не смерть или ранение, ты еще не знаешь, что это такое. Тебя пугает неизвестность. Но ты не молишься, просто ждешь. Потом раздается команда и ты вместе с товарищами вылазишь из окопа, и бежишь вперед. И это не как в кино — красиво, с музыкой. Ты потный, грязный, голодный. Никакой романтики… И вот ты бежишь, выставив перед собой винтовку. Впереди бегут твои старшие товарищи, те, кто на фронте больше, чем ты. А потом немцы начинают стрелять. Но ты их не видишь. Слышно только хлопки выстрелов и свист пуль. Ты бежишь на эти пули грудью, и пульс стучит у тебя в ушах, как барабан. Ты кричишь «ура», кричишь изо всех сил, подгоняешь себя этим криком. А потом твои товарищи начинают падать. Один, другой… Тому, кто бежит впереди тебя, пулей разносит башку, и ты видишь, как его мозги растекаются по земле. А рядом стонет весельчак из первого взвода, который еще вчера играл вам на гармошке. Ему попало в живот, и он ползет по земле, удерживая руками вываливающиеся кишки. И вот ты понимаешь, что перед тобой никого нет. Но ты солдат, патриот, ты храбрый и еще не понял, что в тебя тоже стреляют. Ты добегаешь до вражеских окопов и начинаешь драться с немцами врукопашную. Ты когда-нибудь дрался врукопашную с человеком, который хочет тебя убить? Не расквасить нос, а убить? До траншеи добежал не ты один, товарищи тебе помогают, и вы побеждаете. Ты понимаешь, что остался жив и понимаешь, что это чудо, что тебе невероятно, сказочно повезло. Но в тот момент ты еще не начинаешь молиться. А знаешь, когда?
— Когда? — спросил Генрих и покачнулся, ошеломленный нарисованной Сашей картиной.
— Спустя два или три боя, когда ты оглядываешься вокруг и понимаешь, что рядом нет никого, кто шел с тобой в ту атаку. Они все мертвы, а ты жив. И вот ты сидишь и ждешь следующей атаки. И молишься, потому что в этот раз тебе первому вставать из окопа, — закончил Саша.
Генрих ничего не сказал, слова застревали у него в горле. А Саша быстро проверил снаряжение и завалился спать, попросив разбудить его в девять. Кроме него, никто не сомкнул глаз. Генрих, тот вообще не мог сидеть и расхаживал туда-сюда возле грузовика.
— Сядь, — попросил Давид. Генрих не отреагировал, тогда на него прикрикнул Мозес:
— Сядь, я сказал!
Генрих послушался и сел, но через минуту вскочил.
— Я вас не понимаю, — выпалил он, глядя на товарищей. — В других взводах все как у людей: песни, веселье. Люди радуются каждой минуте жизни. И только у нас все наоборот. Сидим тут мрачные как гиены, страдаем непонятно отчего. Этот, — он посмотрел на спящего Сашу, — испортил всем настроение и завалился спать. Это неправильно, несправедливо. Может, он вообще трус!
