Богдан Сушинский - Фельдмаршал должен умереть
— Никто не сомневается, что вы будете служить дуче так же преданно, как служите фюреру Германии. — «Никто, кроме меня самого!», — хотелось выпалить Скорцени. — Но моя просьба связана вот с чем. Если вы останетесь здесь, синьор Муссолини как бы окажется в тени вашей славы. Да, к вам потянутся офицеры, генералитет, наши местные германцы. Вас будет обхаживать местная пресса. Ми подумайте, каково при этом самому Бенито, вашему вечному должнику, которого вы спасли, похитив с вершины Абруццо? В состоянии ли он в вашем присутствии чувствовать себя фюрером Италии?
— Не в состоянии, — с убийственной решительностью заверил Скорцени. — Можете в этом не сомневаться.
И опять Кларете понадобилась целая вечность, чтобы как-то прийти в себя.
— В таком случае мы, кажется, начинаем понимать друг друга, — растерянно проговорила она.
— Это вовсе не так сложно, как вам кажется, синьора Петаччи. — Итальянка непонимающе взглянула на штурмбаннфюрера. — Вам, очевидно, доложили, что я дал согласие остаться в Италии, чтобы возглавить службу безопасности?
— Получив при этом чин генерала.
— Вы знаете об этом со слов самого дуче?
— Нет, что вы!
— В таком случае немедленно смените своих информаторов, дьявол меня расстреляй! Сегодня же смените их! Это не информаторы, а крысоловы. Зная об этом моем мнимом согласии, вы и пришли сюда. Вы не ослышались, я сказал: «Мнимом». Поскольку на самом деле я решительно отверг предложение дуче остаться в Северной Италии. Вы что, даже не догадывались об этом?
— Если говорить честно, то, как я теперь понимаю, меня грубо ввели в заблуждение, — едва слышно и почти невнятно пролепетала Кларета.
— А ведь заместитель министра внутренних дел Италии Гуиди Буффарини возлагал на вас большие надежды, считая при этом, что у вас идеальная сеть личных информаторов.
— Не понимаю, о чем вы говорите, штурмбаннфюрер.
— О том, что для меня не составляет секрета тот факт, что в течение нескольких лет вы шпионили за Муссолини. Не сомневаюсь, что и сейчас продолжаете заниматься этим же. Только раньше вы делали это по настоянию заместителя министра внутренних дел Италии синьора Буффарини.
— Причем здесь Буффарини?! — пыталась остановить его дученаложница.
— Чье задание вы сейчас выполняете, пока не знаю. Но узнаю не позже, чем через двое суток. Мои люди уже заняты этим.
Скорцени заметил, как побледнело и исказилось в гримасе лицо Клареты. Такого удара она явно не ожидала.
— Кажется, только что вы упомянули имя заместителя министра.
— Станете доказывать, что упомянул всуе?
— Как вам стало известно о наших… ну, скажем так, связях?
— Другая на вашем месте всё же стала бы упорно отрицать, — поиграл желваками Скорцени. — Вы мужественная женщина. Другое дело, что вопрос ваш слишком уж наивен. Я ведь не просто обвинил вас в шпионаже.[8] Но и назвал того, по чьему приказу вы действовали. Какие еще разъяснения здесь нужны?
— Но Буффарини, надеюсь, не работал на английскую разведку или разведку американцев?
— Прямых доказательств такого сотрудничества у меня пока что нет.
— Значит, не сотрудничал, — поспешила облегчённо вздохнуть Кларета. — Вы правы: я действительно время от времени информировала заместителя министра внутренних дел. Но поверьте, делала это исключительно в интересах самого Муссолини.
— В каких таких интересах дуче вы действовали, донося обо всех его действиях министерскому чиновнику?! — изумился Скорцени.
— В интересах его безопасности. Зная о тех или иных планах и намерениях Бенито, в министерстве могли вовремя принимать нужные меры для обеспечения его безопасности.
— И вас сумели убедить в этом? — расхохотался Скорцени, да так, что люстра в комнате замузицировала, как расстроенный орган.
— Так мне было сказано.
— Вам что — действительно сумели внушить, что шпионаж за дуче — в интересах его безопасности?!
— Разве это не так? — по тому, насколько простодушно Кларета спросила об этом, Скорцени определил, что она не притворяется. Всё так и произошло — сумели убедить.
— Ладно, синьора Петаччи, не стану разочаровывать вас. А что касается ваших доносов, то пусть синьор Муссолини сам разбирается с вами.
— Надеюсь, пока что вы не говорили с ним на эту тему?
— Разве что меня сумели бы убедить, что убийственный донос на вас послужит вашей же безопасности, — саркастически осклабился Скорцени.
— Безжалостный вы человек, штурмбаннфюрер.
— Завтра же этот безжалостный человек покидает ставку дуче и отправляется в Германию. У меня и в мыслях не было оставаться в вашей благословенной Богом и великим дуче республике. Даже если бы мне присвоили здесь чин фельдмаршала и предложили прокатиться по Риму в коляске триумфатора. Я достаточно убедительно развеиваю ваши подозрения?
— А как же Корсика? — вдруг решительно сменила тему Кларета, заставив Скорцени замереть с приоткрытым ртом.
Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу, как при игре «Кто моргнет первым?».
«Неужели ей стало известно об операции «Бристольская дева»?[9] — не поверил этому намёку дученаложницы Отто Скорцени. — Откуда ей знать об организации поисков сокровищ Роммеля?!»
13
— Как оказалось, это пришли к вам, наш генерал Бургдорф.
— Я никого не ждал, — проворчал адъютант фюрера, недовольный тем, что кто-то осмелился прервать его любовные игры с «Двухнедельной Генеральшей».
— Увы, гости бывают и незваными. — За спиной Альбины Крайдер стоял мужчина лет пятидесяти, в черном, небрежно обвисающем костюме, необыкновенно высокий и тощий. И с таким же — сверхскорбным лицом агента похоронного бюро.
— Незваных нужно расстреливать прямо на пороге. Однако вас это пока что не касается, поэтому проходите, кто бы вы ни были.
Он ожидал, что вошедший представится, но тот спокойно отстранил вдову, прошёл в комнату Бургдорфа и закрыл за собой дверь перед самым носом Альбины.
— Что, собственно, происходит? — откинулся в кресле генерал, так и не поднявшись навстречу гостю.
— На людях я появляюсь редко, но там, где я всё же появляюсь, обычно уже ничего не происходит.
— Это кому же удалось вас в этом убедить? — язвительно поинтересовался адъютант фюрера.
— Напротив, это я сумел убедить в этом всех остальных.
— Тогда кто вы?
— Важно не то, как меня зовут, а то, откуда я. Как вы уже могли догадаться, из гестапо. По личному приказу… Впрочем, это уже не имеет значения. Я специалист, — пришелец оглянулся на дверь и, слегка приглушив голос, уточнил: — специалист по ампулам.
— Специалист по чему?
— По ампулам. — «Черный человек», как назвал его про себя генерал, полез во внутренний карман пиджака, достал кожаный мешочек, прикреплённый к подкладке золотистой цепочкой, и извлёк из него небольшую, продолговатую, похожую на леденец, ампулку.
— Это для меня? — спазматически сжалось горло генерала.
— Разве не вы генерал Бургдорф?
— Что неоспоримо.
— Адъютант фюрера?
— Что еще более неоспоримо.
— Тогда это вам. Как приказано. Совершенно новый состав. — Черный человек приподнял ампулу на уровень глаз и зажал её между большим и указательным пальцем, словно ювелир бриллиант на сорок каратов. — То есть в основе яда всё тот же веками испытанный цианистый калий, однако с некоторыми примесями, дарящими малиновый привкус.
— Какой-какой привкус?!
— Ну, такой, специфический, как бы малиновый… — неуверенно принялся объяснять гестаповец.
— Почему… малиновый, — пробормотал Бургдорф, — если он должен быть малиново-жасминным?
— Чем вас не устраивает малиновый, господин генерал?! — искренне возмутился специалист по ампулам. — Что за странная привередливость? И потом, яд, как известно, изобретают не для гурманов.
— Не знаю, не знаю. Но сказано было, что основным признаком нового яда является малиново-жасминный привкус.
— Да плевать мне на такие тонкости! Тоже мне придумали: "малиново-жасминный»! Дегустаторы чёртовы! Какая разница? По-моему, вполне деликатный вкус.
— Даже де-ли-кат-ный?
— И мгновенная, почти без мучений, смерть. Плюс весьма проблематичный диагноз при вскрытии. Особенно в провинциальной больнице, где нет соответствующей лаборатории. «Да ведь это же не для тебя, а для Роммеля, — только сейчас пришёл в себя Бургдорф. — Пока что — для Роммеля. Тебе же подсунут первую лопавшуюся, безо всякого там малиново-жасминного привкуса».
— Кстати, вы знаете, для кого именно предназначается эта ваша ампула?
Черный Человек замялся, и впервые на его лице появилось нечто такое, что свидетельствовало о попытке осмыслить происходящее.
