Игорь Никулин - День Независимости. Часть 1
— А вам, Евгений Александрович, на сегодня дам дежурную машину. Не пешком же ходить, не зная города. Завтра с утра меня не будет, дело оставите в приемной секретарю. Приятно было познакомиться.
Откланявшись, полковник прихватил с собой папку и, покинув кабинет, посмотрел на часы. Шестнадцать ноль — ноль. День у него еще впереди…
12
Новосибирск. 1 мая 14 ч. 45 мин.
Уазик затормозил на досмотровой площадке, и позади прокатились на роликах окутанные колючей проволокой ворота.
Пройдя в административное здание, Сажин объяснил дежурному причину своего визита.
Созвонившись с начальством, дежурный получил инструкции и отправил с полковником сопровождающего — рыжего сержанта в наглухо застегнутом кителе и насаженой на волосатые уши фуражке, лениво поигрывавшего резиновой дубинкой.
Длинным коридором, вдоль которого тянулись двери камер, они прошли до зарешеченного тамбура и ждали, пока контролер, громыхая ключом на кольце-связке, отпирал замок.
Они поднялись выше; встревоженное эхо металось между решетчатых межэтажных перекрытий и билось о стальные прутья на окнах, вырываясь на волю — подальше от мрачных стен, ограждений и охранных вышек с маячившими автоматчиками.
* * *Комната допросов выглядела как обычная камера. Стены с колючим набрызгом; свет просачивался сквозь решетку крохотного — под самым потолком — окна, и белым квадратом лежал на досчатом полу.
У окна пошарпанный письменный стол с непременными тюремными атрибутами: настольной лампой, стеклянным графином, наполовину заполненном водой и кнопкой тревожной сигнализации под столешницей.
Ближе к дверям стоял вмурованный в пол табурет. Далее, встроенная в стену железная клетка для особо нервного и не внушающего доверия контингента.
Солнце опускалось к горизонту, дневной свет скудел.
Сажин включил лампу, и, выжидая, пока выводной доставит осужденного Максимова, углубился в чтение уголовного дела.
Он рассматривал фотографии, запечатлевшие распростертое, плавающее в луже натекающей крови, мертвое тело; листал протоколы допросов, заинтересовавшись лишь одним, где молодая женщина, случайно ставшая свидетелем убийства, подробно описывала приметы киллеров… Не испугалась суда и следствия, возможных угроз, хотя даже мужики, фигурировавшие в деле, трусливо поджимали хвост и уходили в тень, боясь давать показания.
… С железным лязгом отворилась громоздкая дверь. На пороге возник бритоголовый мрачный мужчина с отрешенным взглядом человека, чье будущее печально предопределено. Ближайшие годы придется провести в отрыве от цивилизованного мира, под конвоем и захлебывающимся лаем рвущихся с привязи овчарок, смирившись с неписаными законами, которые ломают и не ему чета.
Покатые плечи его безвольно обвисли, а серый, выцветший свитер только усиливает чувство обреченности. Спортивные брюки пузырятся на коленях. На ногах вывалили матерчатые языки кроссовки, хлябающие при ходьбе: носить шнурки в СИЗО не положено.
Выводной впустил осужденного в клетку, запер замок и предупредил Сажина:
— Я буду в коридоре. Когда закончите, нажмите кнопку.
Входная дверь затворилась.
Максимов понуро стоял, уставившись в пол, словно крашенные половицы могли ответить: кому он еще понадобился, ведь суд позади, и допросы тоже…
— Осужденный Максимов Олег Петрович, десятого августа тысяча девятьсот семьдесят четвертого года рождения. Статья сто пятая, часть вторая, пункт «е». Приговорен к восьми годам лишения свободы. Начало срока 23 апреля 2000, окончание 22 апреля 2008 года.
— Можете сесть. — Холодно разрешил Сажин. — Меня вы не знаете. Я не следователь и не адвокат, так что не питайте на этот счет никаких иллюзий. Я — полковник ФСБ, и разговор с вами, Олег Петрович, пойдет не о вашем деле и ваших местных разборках, что меня меньше всего касается. Разговор поведем о вашем приятеле Михаиле Козыреве. Вы готовы отвечать на вопросы?
Максимов, ссутулившись, по-прежнему не отрывал глаз от пола. Он не шевелился, и, казалось, даже не дышал.
— Олег! Я приехал за две тысячи километров и потратил уйму времени не за тем, чтобы созерцать твое унылое обличье и играть в молчанку. Обманывать не буду. Помогая следствию, ты вряд ли облегчишь свое положение. Суд уже прошел. Но я могу послать соответствующие документы в администрацию колонии, где будешь наказание отбывать. Возможно, это как-то скрасит твое время пребывания, а может и освободиться по УДО.
— Ага! — озлобленно отозвался из клетки Максимов. — То я впервой у хозяина… УДО мне светит, как шахтеру солнце в штольне… Я уже не раз говорил: никакого Козырева знать не знаю. Убийство совершил сам, осужден. С вами мне не о чем разговаривать. Прошу отправить меня в камеру.
Сажин с неподдельным интересом смотрел на нервничавшего Максимова.
— Вот ты какой, осужденный Максимов! Сам эталон воровской чести и гордости. И друзей не сдаешь! Похвально. Только, юноша, ты забываешься. Я не милицейский следователь, перед которым можно пальцы гнуть: буду говорить, не буду. Я старший опер ФСБ! И, если интересуюсь твоим дружком, значит не из праздного любопытства… Сажин поднялся и, заложив руки за спину, прошелся по комнате.
— То, что вы застрелили Зейнабова, мне наплевать. Смотря ведь с какой колокольни смотреть. А то, может, и пользу обществу принесли — убрали паразита, за которым долгий шлейф тянется. В чем-то облегчили мою жизнь и жизнь ваших новосибирских пинкертонов. Но сдается мне, что Козырев причастен к более серьезным преступлениям… Не слышал о пожаре в Моздоке?
— У нас в хате теликов нет! — ответил Максимов с вызовом.
— Тогда… в двух словах. Моздок — осетинский городишко, граничащий с Чечней. Где Чечня и что там творится, надеюсь, рассказывать не надо?
— Наслышан…
— В городе произошел пожар. Сгорело общежитие летчиков. Погибли люди. Те, что внушали настоящий ужас боевикам, и при одном подлете которых хваленые борцы за веру марали штаны и тараканами забивались в любые щели. Факт поджога установлен. Факт номер два — к теракту причастен Козырев… Мне край как нужен твой подельник.
— Он мне не подельник… — Максимов отвечал устало, опустив лицо. — Сколько можно?
— Дурак! — Сажин взорвался, встав посреди комнаты. — Ты кого выгораживаешь? Подонка и убийцу?!
— Я… тоже убийца, — кусал тонкие губы Максимов.
— Ты? Да! Ты — убийца! Но ты замочил такого же волка, как и сам… У Зейнабова была охрана, и шансы ваши, кто кого: пятьдесят на пятьдесят… А Козырев с себе подобными заживо сжег спящих. Сколько вдов осталось? Сколько детей никогда не увидят отцов? Сколько матерей проклинают убийц и молят Бога ниспослать на них кару небесную!
— Но при чем здесь…
— Козырев?.. Он стал наемником, за доллары убивает наших солдат в Чечне. А сейчас хозяева — Хаттабы, Басаевы, арабы пришлые — отправили его в Россию взрывать дома, сеять смерть и разрушения. Пожар в Моздоке — невинное начало. Сколько крови еще прольется, если их не остановить?
Максимов ошарашено пробормотал:
— Не мог Мишка… Он же чурок ненавидит, за людей не считает… Да когда меня послали Султана валить, он сам в помощники напросился… Сообразив, что сболтнул лишнего, он осекся и умолк.
— Не молчи, не молчи, Олег! — подлетел к клетке Сажин.
Максимов невольно поднялся, уводя взгляд.
— Думаешь, молчанка твоя что-то изменит? Козырев опознан, на «Вальтере» остались его отпечатки. И четыре пули в Зейнабова всажены из его пистолета. Он год в Федеральном розыске.
— Мишка сам вызвался на мокруху… — глотая слова, проговорил Максимов. — Перед… делом обкурился травой и завелся. «Чего мы с тобой от черных в своем городе будем прятаться? Пусть они боятся…». Пошли без масок. Потом стрельба… Баба некстати попалась. Ряха и ее завалил бы, да патрон перекосило.
— Дальше, — потребовал Сажин, усаживаясь на край стола.
— Ушли удачно. Вечером Ряха, то есть Мишка, ко мне притащился. Выпили ваксы, телик врубили. Там новости по НТН–12 идут. Дождались криминальной хроники, и сидим, как молотком отоваренные. Показывают фотороботы, будто с нас кто специально портреты писал. Ряха стакан водки хватил, шары кровью налились. «Пора сваливать, покуда менты за жабры не взяли». Я ему: «Куда валить, если наши карточки в кармане у каждого мусора? Отлежаться, а как шумиха уляжется, рвануть…»
— И он согласился?
— Тогда не был бы в бегах, а сидел в соседней хате… Он еще толковал, что знает место, где мусорские ищейки вовек не достанут. Теперь я понимаю, что это за место. Во-о дебил!..
— А утром тебя задержали?
— Точно, — скривился Максимов. — Вломились опера и повязали… Другие, вроде, к Ряхе ходили. Везет же…
— Не нужно, Олег, ему завидовать. Он себя сгубил… Ваши дела с Зейнабовым — детский лепет в сравнении с его теперешними делами.
