Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря
Когда мы впервые забрались на него, Ленька топнул босой ногой по палубе, и «Альфонс» вздрогнул, закряхтел по-стариковски, застонал.
— Даю голову наотрез: этому «Альфонсу» не меньше полста лет, — сказал тогда Ленька.
На Хлебную мы обычно ходим всем двором: Ленька, Соловей, Мамалыга и я. Иногда берем с собой Мишку и Оську, если бабка позволит. И совсем уж редко Валерку.
«Альфонс» одиноко торчит в левом углу Хлебной гавани. Добраться до него можно вброд: волны наклонили его одним бортом в сторону берега, и на борт взбираться нетрудно — мне, например, вода здесь доходит до подбородка.
Безлюдно в Хлебной гавани. Рыбацкие дубки еще с утра ушли в море. И только наш «Альфонс» тоскливо уставился на выход из гавани своими ржавыми якорными клюзами, — я знаю, если смотреть с берега, они у него будто глаза, — а в трюме его шуршат неугомонные крабы.
Мишка и Оська копошатся на берегу в песке — они еще совсем не умеют плавать. Даже по-собачьи, как я. И до «Альфонса» им не добраться. А рыбку ловить хочется. Так они что придумали: насобирали на берегу обрезков водопроводных труб и разбросали их в воде около берега. Посидят минут десять на песочке — и в воду. И начинают орать как оглашенные: свистят, прыгают, в общем, суматоху поднимают правильную. Ну, бычки, конечно, с перепугу по щелям. И первым делом в эти самые водопроводные трубы прячутся. Здесь им и крышка: ныряешь и закрываешь ладонями одновременно отверстия с обеих сторон. Потом сцеживай между пальцами воду и вытряхивай их, голубчиков, оттуда.
Мишка и Оська так и делают. Додумались же! Правда, попадается им одна мелкота — мундштучки. Но этих мундштучков они уже почти полметра на кукан нанизали.
А у нас почему-то клевать перестало. Наверное, бычки обеденный перерыв устроили, решили мы с Ленькой, отложили удочки в сторону и бултыхнулись в воду. Искупались, окатили из ведра горячую палубу и легли.
Мамалыга и Соловей удочек не бросают, устроились на самом форштевне, свесили ноги за борт и терпеливо меняют наживу на крючках.
Жарко. Море застыло. Блестит. Солнце приятно покалывает наши разомлевшие тела тысячами иголок.
Как и все ребята, мы с братом уже загорели до темно-шоколадного цвета и потому не боимся солнца — лежим себе и только каждые десять — пятнадцать минут ныряем с разбегу в прохладную воду. Ленька ныряет в сторону моря, я к берегу: здесь помельче да и борт пониже.
Не знаю, что действует на Леньку: то ли жара, то ли тишина и безлюдье вокруг, — он лежит на спине, скрестив на лбу руки, чтоб не било солнце, и размышляет вслух:
— Как ты думаешь, кем я хочу быть?
— Моряком, конечно, капитаном.
— Точно, — говорит Ленька. — Ай вонт ту би сэйлор. Капитаном.
«Ай вонт ту би сэйлор». Я знаю, что означает эта английская фраза: «Я хочу быть моряком». Ленька частенько твердит ее с некоторого времени.
Помолчав, Ленька продолжает:
— Ай вонт ту би сэйлор. И шип у меня будет знаешь какой? Такой… весь белый, от киля до клотика. Приличный шип. И ходить он будет во все страны мира. Во все уголки нашего шарика, где есть такая вода, чтобы у него всегда полфута под килем оставалось. Но меньше.
— А почему полфута, Лёнь? — приподымаюсь я на локте.
— Если у тебя меньше чем полфута под килем, — объясняет Ленька, — значит, хана: сидишь на меляке. Понял?
— А-аа…
— И командочка у нас будет толковая, — продолжает мечтать Ленька. — Один за всех и все за одного… Ты, наверное, тоже захочешь к нам на корабль, а?
— Конечно, Лёнь.
— Вот-вот… Придешь ты, значит, к трапу: «Товарищ кэп, возьмите на судно: хочу посмотреть Африку». — «Это кого же взять? — спрошу я. — Тебя? Который на «Спартаке» водопроводной водичкой спекулировал? Катись, друг, колбаской: спикули нам не нужны. У нас один за всех и все за одного. Топай дальше по причалу. Гуд бай…»
— Ну и пошел ты к черту со своим белым корытом! — взрываюсь я. — Тоже мне капитан нашелся, по складам читает. И то еле-еле…
Ленька не шевелится и по-прежнему не снимает рук со лба.
Обидевшись, я бросаюсь в воду и долго барахтаюсь в одиночку. А когда возвращаюсь, сажусь в сторонке.
Ленька перекатывается ко мне по мокрой палубе:
— Дуешься?
Я не отвечаю.
— Ладно, забудем. — Ленька выжимает рукой мои волосы и растирает себе грудь ладонью. — Больше не вспомню, — протягивает он мне руку. — Мир?
— Мир, — соглашаюсь я.
Нет, на Леньку нельзя долго сердиться. Вот он уже склонился ко мне и доверительно шепчет, позабыв о ссоре:
— Знаешь, Саня, я даже по английскому готовиться начал: он ведь нам, морякам, во́ как нужен, — проводит Ленька пальцем по горлу. — Так вот, достал я английский словарь, изучаю потихоньку. Только трудно мне, — вздыхает он. — Как баран в аптеке, я в этом словаре разбираюсь. Нужно будет сходить к Коле, может, он что-нибудь посоветует… Искупнемся?
— Давай.
Когда мы вновь возвращаемся на палубу «Альфонса», Ленька ложится и снова забрасывает руки на лоб и вдруг говорит:
— Эх, скорее бы наш батя вернулся… Ты его, наверное, совсем не помнишь, а, Санька?
Я смущенно помалкиваю. Конечно, я плохо помню нашего батю. Откуда же мне его помнить, если я в то время был совсем карапуз, а батя наш все в рейсе да в рейсе. Придет дня на два домой — и снова в море. Помню я почему-то хорошо один яркий солнечный день. Тихое, прозрачное море, я сижу в корыте, а большой веселый человек толкает это корыто по гладкой поверхности; на берегу сидит мама, и она тоже улыбается. Я очень хорошо помню этот солнечный день, последний день перед отходом нашего бати в последний рейс. Но об этом я никому не рассказываю. Даже маме. Это мое.
Ленька приподнялся и сосредоточенно выводит обломком ракушки якорь у себя на животе. И мне так хочется, чтобы он хоть что-нибудь рассказал про нашего батю. У меня даже под ложечкой от нетерпения засосало. Но Ленька молчит, и поди догадайся, о чем он думает. Тогда я ложусь и сам начинаю мысленно рисовать себе возвращение нашего бати с фронта после окончания войны.
Все будет очень просто. Он войдет, большой, усталый, в шинели и в сапогах. И в комнате сразу запахнет махоркой, порохом. С минуту мы с Ленькой будем, наверное, смотреть на него, не узнавая. «Ну, — скажет батя и поставит свой вещмешок на пол. — Ну?» — и протянет к нам руки. И тогда мы с Ленькой узнаем его. Мы бросимся к нему на шею и повалим прямо на диван. А мама будет стоять и все никак не сможет сдвинуться с места. От радости. Тогда батя подойдет к ней…
Неожиданно Ленька вскакивает и хватает меня в охапку:
— Не научишься этим летом как следует плавать, салага, утоплю!
Он бросает меня за борт, и я, задрав ноги, лечу спиной в воду. Только уже не в сторону берега, а туда, где поглубже.
«Где же дно?» — барахтаюсь я и с перепугу глотаю соленую воду.
— Я тебе дам — по-собачьему! — грозит мне Ленька с «Альфонса». — А ну загребай руками по-морскому: раз-два, раз-два!..
ГАРИЙ АРОНОВИЧ ГУРМАН
Мы поднимаемся с братом по лестнице. Волосы у Леньки слиплись на лбу, он прихрамывает и опирается на мое костлявое плечо, которое я самоотверженно подставляю ему. Еще бы не самоотверженно! Сегодня мой Ленька — герой дня. А возвращаемся мы с футбольной встречи — наша улица играла на «Спартаке» с ребятами из Аркадии. И две, причем единственные за всю игру, штуки забил в ворота аркадийских мой братишка. Вот этой самой правой ногой.
Ленька тоже то и дело посматривает на свою правую, щупает побелевший носок ботинка и вздыхает. На ботинок жалко смотреть — подошва не выдержала Ленькиных пушечных ударов и отвалилась. Висит, словно язык у запыхавшейся собаки.
— Влетит? — тоскливо спрашивает у меня Ленька.
— Влетит, — соглашаюсь я, но тут же подбадриваю брата: — Ничего, Лёнь, починим.
Вот и второй этаж. И вдруг мы с братом видим, что возле нашей двери возится кто-то незнакомый. Мы подошли совсем близко, стоим на расстоянии какого-нибудь шага, а он вовсе не замечает нас — так увлечен своим делом.
Пожилой дядька среднего роста, в голубой рубашке, в брюках на широких подтяжках, топчется возле нашей двери. Волосы у него распушены, посредине лысина. И если смотреть со стороны, кажется, будто у него на голове венок. В правой руке он держит молоток, а губами зажал во рту гвозди, как это делают обычно заправские сапожники. Он пытается прибить к нашей двери блестящую медную табличку с какой-то надписью. Сощурился близоруко, размахнулся молотком и хлоп себя по пальцу. Морщится от боли, трясет рукой и неожиданно задевает меня. Ага, наконец-то он заметил нас. Быстренько так, испуганно обернулся.
— Здравствуйте, — сказал Ленька и взял у него из рук молоток. — Давайте я попробую.
Запросто, не глядя, Ленька приколотил медную табличку четырьмя гвоздями, потом отступил на полшага и прочел вслух витиеватую надпись:
