Владимир Рыбин - Взорванная тишина
Он почувствовал холод, хотел потянуться и едва не вскрикнул от резкой боли в левом боку. «Шмякнуло о камни!» Ему показалось, что сломаны ребра, хотя он и не знал, какая при этом бывает боль.
С моря доносился глухой рев шторма. Волны дыбились у каменной гряды, лежавшей в полукабельтове от берега, раскачивали торчавшие веником обломки катера. По эту сторону камней была толчея, как в кипящей кастрюле. Среди лохматых туч синели окна, а справа, у темного мыса, обрубившего горизонт, над морем лежало затянутое дымкой, блеклое, но все еще яркое солнце.
«Как я сюда попал?» — напряженно думал Гаичка, торопя память. Но воспоминания не спешили, раскручивались последовательно, как в кино.
Тогда тоже гремели позывные. Его друг Володька Евсеев размахивал транзистором и кричал на весь стадион:
— Ген-ка-а! В военкомат пора!
С полуоборота, как стоял, Генка ударил по мячу и не поверил своим глазам: мяч вписался точнехонько в правый верхний угол ворот.
— Ну ты даешь! — сказал вратарь.
Генка помахал ему рукой. Он так и бежал через пустой стадион, помахивая рукой, как подобает победителю. И позывные, разрывавшие транзистор, звучали для него торжественным тушем.
Потом они шли по улице и разговаривали.
— Я буду в пограничные проситься. А ты?
Генка промолчал. Без определившихся желаний он подходил к длинному столу мандатной комиссии.
— Га-еч-кин! — вызвал военком.
— Гаичка, — поправил Генка.
— Куда бы вы хотели, товарищ Га-ич-ка?
— В этот, во флот, — вдруг решил Генка, вспомнив красивую матросскую форменку на плакате, что висел в коридоре.
— На флот, — поправил его пожилой моряк с двумя большими звездами на погонах.
— Мы же в пограничные договорились, — шепнул от дверей Володька Евсеев.
— Точно. В пограничные.
— Все-таки куда? Везде-то ведь не выйдет.
— Почему не выйдет? — Моряк за столом приветливо улыбнулся. — Есть такое место…
Тогда Гаичка еще не знал, что именно в тот момент решилась его судьба. А заодно и Володьки Евсеева. Решилась раз навсегда и окончательно.
Кавторанг из военкомата не обманул. Гаичка попал в морскую пограничную часть. Мог стать комендором или минером, как Володька Евсеев, и породниться еще с богом войны. Да не стал. На комиссии в морской школе ему сказали:
— Такому спортсмену место на мостике. В сигнальщики…
Гаичка вначале загордился, даже домой написал: «Мое место на корабле выше, чем у самого командира…» И не больно приврал: командир — в рубке у машинного телеграфа и переговорных труб, а сигнальщик — всегда на верхнем мостике, даже на крыше рубки, если у бинокулярной трубы.
Мог бы Гаичка еще и «полетать»: корабль на подводных крыльях стоял рядом у стенки. Его некоторые называли гидротанком. Так что, можно сказать, все роды войск собрались у одного пирса. Но не попал он на крылатый, о чем горевал вначале целых два дня. А когда узнал, что там матросам дают шоколад, и совсем расстроился. Но потом, как это ни удивительно, именно шоколад и вылечил его от грусти по крылатому.
— На крылатом, конечно, красивше. Только с шоколадом любой может. А настоящий моряк и без конфет проживет, — сказал как-то боцман Штырба, демонстрируя свою недоступную еще Генкиному уму боцманскую логику.
Вот на боцмана ему повезло. Это был всем боцманам боцман, тайная зависть командиров других кораблей. Он был всем ветеранам ветеран. Друзья подшучивали, что боцман Штырба прибыл сюда еще во времена парусного флота…
Место это, не обозначенное ни на одной географической карте, будто специально было сотворено для военно-морской базы. Берега вокруг — сплошные скалы, отвесно падающие в океан, а в одном месте — щель, изогнутая, как коридор в лабиринте. В глубине этой щели горы расступались, подставляя ладони пологих склонов тихой бухточке. Сюда не залетали ветры, не прорывались самые свирепые штормы. На склонах — россыпь домов военного городка, где все друг друга знали, где незнакомый мужчина в-гражданской одежде вызывал такое же неистовое любопытство детей офицеров и мичманов, как человек в морской форме у мальчишек в какой-нибудь сухопутной деревне. Для новичка здесь — сплошная экзотика. Даже названия: бухта Глубокая, поселок Далекий.
Гаичка любил глядеть на бухту. Казалось, что это тихое озеро, со всех сторон замкнутое горными склонами. Из-за гор все время слышался тихий шумок, похожий на чье-то сонное дыхание. Это дышало море, било тяжелой зыбью в оглаженные каменные лбы берега. В бухту волна не доходила. Лишь время от времени по гладкой воде пробегали полосы, ряби, и тогда казалось, что вода поеживается, словно человек, которому за ворот попадает струя холодного ветра.
— Бухта наша особенная, другой такой не сыщешь на всей земле, — сказал боцман в первой же беседе с молодыми матросами.
В тот раз боцман водил их по кораблю — от гюйсштока до флагштока и обратно, знакомя с разными клюзами, кнехтами, леерами, комингсами, показывая ракетные бомбовые установки на баке, бомбосбрасывателя на юте, противопожарное имущество на шкафуте, позволяя трогать всякие тали, гаки, люки и прочие обыкновенные по виду и столь же хитроумные по названию предметы.
Еще в морской школе Гаичку поражала эта загадочная привязанность моряков к замысловатости. Даже там, на суше, мичмана́ до обидного снисходительно посмеивались над молодыми матросами, называвшими стены стенами, а не переборками, лестницы — лестницами, а не трапами, скамейки — скамейками, а не банками…
Но терминология морской школы, по сравнению с корабельной, была не более как куцым словарем детского сада.
— Каждый из вас получит книжку «Боевой номер», где будут записаны ваши обязанности. Вы можете забыть имя любимой девушки, но «Боевой номер» будете помнить всем своим существом — руками, ногами и даже боками, — внушал им боцман. — Руки сами должны знать, как, например, задраивается люк по боевой тревоге. Знать так же хорошо, как ложку, которую они ни при какой погоде не пронесут мимо рта. Иначе руки могут остаться без пальцев. Были случаи. Схватится такой умник за край комингса, начнет люк закрывать и — пальцы долой. Да что говорить, по себе знаю. Было в молодости, прижал пальцы. Ничего, правда…
Боцман поднял руку и пошевелил крепкими желтыми от табака пальцами. А Генку в тот раз словно кто за язык дернул.
— Люк погнулся? — участливо спросил он.
Матросы сдержанно хмыкнули. А боцман строго посмотрел на него, словно запоминая.
— Матрос Гайкин?
— Гаичка.
Вот так он приобрел друга и наставника в лице боцмана Штырбы.
С того дня Генка и начал всерьез опасаться за свою футбольную карьеру. Хотя опасение это приходило и раньше, еще на первом месяце учебы в морской школе. Тогда он все ждал, что его вызовет сам начальник школы и строго скажет:
— Что же вы, матрос Гаичка, свои таланты скрываете? Вы же незаменимый человек на футбольном поле. Отставить всякие занятия, в особенности строевые. Ваше дело — тренироваться, забивать голы и множить славу части.
Так мечтал Гаичка в дремотные часы классных занятий. Но его вызвал замполит роты.
— Что же вы, матрос Гаичка, так плохо относитесь к занятиям? Невнимательны, все о чем-то думаете, отвлекаетесь.
И тогда Генка разоткровенничался. Он горячо говорил, что его дело не носок на плацу тянуть, а забивать голы, что у него особый футбольный талант, что он, может, будущая гордость самой-самой первой сборной. Видя, что замполит молчит и слушает, Гаичка понес и совсем несусветное: что служба, мол, дело временное, что не она определяет будущее человека…
Когда выдохся и умолк, то подумал, что вот сейчас замполит поставит его по стойке «смирно» и выдаст на всю катушку. Но тот только поморщился болезненно и сказал:
— Какой у вас мусор в голове!
И устроил Гаичке экскурсию в соседнюю роту, где матросы были на последнем месяце учения. Генка хорошо запомнил ту экскурсию, потому что с нее-то и началось «освобождение от иллюзий».
Было это вечером, в часы досуга. Они вошли в ленинскую комнату и чуть не запнулись о растопыренные ноги мольберта. За мольбертом сидел матрос, держал палитру на отлете, как настоящий художник. Генка глянул на картину и обалдел: небо низкое и суровое, багровый закат, тяжелые валы океанской зыби встают на дыбы у прибрежных камней. А из-за скалы в клубке розовой пены вылетает невиданный корабль на подводных крыльях.
— Хочу память для ленкомнаты оставить, — сказал художник. — Пишу вот в свободное время «Крылатый идет наперехват».
— Учебе это не мешает? — спросил замполит.
— Что вы, товарищ капитан-лейтенант! Когда посижу за мольбертом, сил прибавляется. Такое ощущение, словно дома побывал.
— Да вот он, на Доске почета, — сказал кто-то из матросов, стоявших рядом.
Замполит принялся рассматривать портреты и словно бы совсем забыл о матросе Гаичке, топтавшемся за его спиной. Генка уже разгадал тактику замполита и понял, что влип со своими служебно-футбольными мечтами в дурацкую историю.
