Тамара Сычева - По зову сердца
Никакие мои доводы не помогли, секретарь был неумолим. Очень расстроенная, я вышла из его кабинета.
— А ты зайди к Надежде Анисимовне Березовиченко. Это второй секретарь, — посоветовала Паша. — У нее и списки партизан составляются.
Не успела она договорить, как из кабинета вышла высокая русоволосая женщина с худощавым бледным лицом и покрасневшими от переутомления глазами. Обратившись к своему секретарю, она сказала:
— Передайте шоферу, пусть приготовит машину.
— Проси ее, чтобы приняла, — подтолкнула меня Паша.
Я решительно шагнула вперед.
— Проходите! — сказала мне женщина, указав на обитую дерматином открытую дверь.
В кабинете было уютно. За большим письменным столом стояло вместительное кресло, но Надежда Анисимовна села около меня на клеенчатый диван и внимательно стала слушать.
Я рассказала все о себе, о муже, родных, о боях, в которых участвовала, и о ранении.
— Как же я могу удрать в тыл?
— Но ведь вас здесь все знают. И по радио говорили о том, как вы вывезли раненых из Львова. И портрет ваш был в газете… — объясняла Березовиченко. — Как же вы можете остаться при немцах? Фашисты сразу же повесят и ваших родных и ребенка!
— Да, но я отправлю их в тыл. Вы мне, надеюсь, поможете, — смущенно просила я.
— Все равно, оставаться вам сейчас нельзя. Опасно, — сказала она и, увидев через расстегнутый ворот гимнастерки еще не снятые бинты, добавила: — Вон и раны не совсем зажили, подлечитесь. Пусть пока повоюют другие. Знаешь, Сычева, — после паузы продолжала она, — я тоже, как и ты, хотела отправиться в лес и воевать в тылу врага, но мне не разрешают товарищи. У меня двое маленьких детей и муж на фронте. Отвезу детей в тыл и вернусь в распоряжение командования Крымского фронта. И тебе советую: эвакуируй семью, подлечись, а потом найдешь возможность вернуться в армию.
В это время дверь открылась и вошел первый секретарь Каплун.
— Ага, вы уже здесь, — понимающе улыбнулся он, увидев меня. — В партизаны просится? — спросил он Березовиченко. — Нет, нет, товарищ Сычева, это дело решенное. Я назначен комиссаром партизанского отряда и возражаю. Вот и товарищ Березовиченко надо эвакуировать детей. Завтра дам вам машину, езжайте в Керчь, а оттуда через пролив на Кубань. Думать долго нечего. Враг уже в семидесяти километрах отсюда.
Я поняла, что другого выхода нет и не стоит отнимать ценное время у секретарей. Сейчас каждая минута дорога.
На другой день фашисты остервенело бомбили Белогорск. В перерывах между бомбежками слышен был все приближающийся гул артиллерийской канонады. Враг надвигался. Но только третьего ноября, в день прихода фашистов, на рассвете мы выехали из Белогорска.
Переправа через Керченский пролив была уже закрыта. Но нам пообещали дать небольшой катер.
Ночь прошла спокойно. С утра на пристани собралось еще несколько семейств, чтобы переправиться на Кубань. Все с тревогой посматривали в небо, ожидали катер.
Мы с Надеждой Анисимовной Березовиченко пошли к коменданту узнать, скоро ли дадут судно. Из приемной коменданта услышали залпы зениток и рев самолетов. Выскочили во двор. Над пристанью, где мы оставили родных с ребятами, вздымались клубы черного дыма. Бросились туда. Вокруг рвались бомбы, свистели осколки. Мы ложились, бежали, снова ложились.
Когда подбежали к пристани, налет закончился. Мои старики сидели бледные, испуганные, Лорочка плакала. Было убито и ранено несколько женщин и детей.
Вскоре подошел небольшой катер, началась посадка. Снова забили зенитки: с запада, со стороны заходящего солнца, выплыли самолеты. Кое-кто успел уже погрузить вещи и взойти на катер. Двое детей Березовиченко, мама с Лорочкой тоже были на палубе. Я, отец и Надежда Анисимовна не успели сесть и остались на берегу. Катер отчалил, фашистские хищники настигли его в море. Вихри воды скрыли от нас судно, а бомбы со свистом все падали и падали вокруг. Трудно передать, что мы пережили в эти минуты.
Как только самолеты улетели, катер вернулся к пристани. Вынесли раненых и убитых. Судно сильно потрепало, и оно уже не могло идти в рейс.
Еще одну ночь пришлось провести на берегу под беспрерывной бомбежкой. На рассвете к пристани подошел другой катер. Мы быстро погрузились и отчалили от берега. Холодный предутренний ветер и бушующее потемневшее море заставили пассажиров спуститься вниз. Устроив своих, я решила еще раз посмотреть на родные берега и вышла на палубу.
На корме порывистый морской ветер с остервенением рванул полы моей солдатской шинели. У самого борта присела на скрученный смоляной канат и, подняв воротник, стала пристально смотреть на удалявшийся берег.
Больно было оставлять врагу знакомые с детства места. Семнадцатилетней девчонкой с комсомольской путевкой в руках вместе с другими симферопольскими комсомольцами приехала я в Керчь на строительство домны имени Комсомола.
В Керчи я познакомилась с Григорием Жерневым. Работа в одном цехе, в одной комсомольской организации, совместная учеба на вечернем рабфаке сблизили нас — мы стали друзьями.
В выходные дни катались на лодке, гуляли в парке, ходили в кино. А теперь все разбито, разорено, и Гриша неизвестно где.
Катер медленно проплывал мимо поселка. Его дома белели под лучами восходящего солнца.
А вот наш клуб, который мы, комсомольцы, в свободное время помогали строить. Вот вечерняя школа, где училась с Гришей. Большое серое здание еще сохранилось. Вот и скала у берега. Гуляя здесь вечерами, мы часто взбирались на нее и с вышки любовались морем и нашим родным заводом, озаренным жарким пламенем доменных печей.
Катер быстро удалялся от берега. Порывистый ветер трепал концы натянутого на трюм брезента. «Сейчас будет и завод», — всматривалась я сквозь легкий утренний туман в знакомые берега. Сердце сжалось, когда перед глазами стали проплывать длинные корпуса и потухшие доменные печи завода. Вот она, наша гордость, — домна «Комсомолка»!
— Все мертво! — прошептала я.
Исковерканные и подожженные бомбами корпуса еще дымились, изредка выбрасывая языки пламени.
Тоска сжала сердце. Все, что мы строили своими руками, разрушено, уничтожено.
В эту минуту я впервые почувствовала особенно остро, как мне дороги родные края. И поняла, что не смогу просидеть дома положенные мне шесть месяцев.
«Устрою родных и снова уеду на фронт», — твердо решила я.
XI
Немало трудностей военного времени пришлось нам преодолеть во время дальнейшего путешествия. Однако мы сравнительно быстро добрались до назначенного нам места — города Сталинири в Южной Осетии. Этот маленький городок принял нас очень гостеприимно. К эвакуированным заботливо отнеслись местные власти. Нам дали комнату, отцу предоставили работу. По нескольку раз в день соседи — грузины и осетины — приходили справляться, как мы устроились. Они всячески старались помочь нам, делились всем, чем могли.
Однажды, сидя у окна на деревянной колоде, — у нас не было ни стульев, ни стола, — я увидела подъехавшую к дому подводу, нагруженную доверху деревянной мебелью. Там были две кровати, несколько скамеек, стол и даже шкаф для посуды. В комнату вошел старик грузин и подал мне письмо. Я прочла:
«Уважаемая Тамара Александровна! Примите этот скромный подарок от рабочих и работниц деревообделочной фабрики, посылаем его от всей души. Мы ежедневно после работы делали мебель в подарок эвакуированным и инвалидам-фронтовикам».
Заботливость местных жителей нас очень растрогала. В этот же день я пошла на фабрику и как раз попала на собрание.
— Я горжусь тем, что своим трудом помогаю фронту, — сказала в своей речи на собрании работница Шведова. — Я эвакуирована из Курска. Мой муж воюет, он капитан. Получая от него по аттестату, я с двумя детьми материально обеспечена. Но мне стыдно бездельничать в такое время. Я решила пойти работать. Меня направили на эту фабрику. Однажды младший сын спросил меня: «Мама, какая же это помощь фронту — делать шкафы и столы?» Я не знала, что ответить ему, а сегодня скажу: «Помощь фронтовикам-инвалидам, семьям погибших и эвакуированным — это тоже помощь фронту».
Потом выступали другие работницы — грузинки, осетинки… Они говорили о том, что стали к станкам, чтобы заменить своих отцов, мужей и братьев, ушедших на фронт.
Придя домой, я сказала себе: отдохнула немного — и достаточно. Решила до окончания отпуска поехать в Тбилиси и поступить на завод. Родные с радостью встретили это известие, втайне надеясь, очевидно, что я отказалась от мысли идти на фронт.
…Уже издали я увидела высокие трубы. Раздался протяжный заводской гудок, возвестивший окончание дневной смены.
Я остановилась у проходной и решила посмотреть, как будут гурьбой выходить рабочие. Ведь так было и в Керчи: шумная, веселая толпа людей в комбинезонах высыпала после гудка из ворот завода и растекалась во все стороны. Но почему же здесь никто не выходит? Показалось несколько пожилых женщин — и все. «Странно», — подумала я.
