Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова
— Дурак! Терпеть полмесяца осталось, потом чижики придут, мы их гонять будем. — Митя разозлился на Москвича. — Чего ты как баба! Пока мы в кишлак ходили, ты тут на солнышке грелся. А по морде дали, так сразу загноил! — Митя вспомнил парня с автоматом наперевес, и холодок пробежал по спине. Ему впервые стало по-настоящему страшно. До этого было как-то некогда испугаться, а теперь он вдруг понял, как близко был от смерти, и сразу ослабели руки.
— А я виноват, что меня не взяли?
— Ладно, ладно, не виноват. — Митя успокоился. В конце концов, парень хороший. Добрый только очень, да и жизни не видел, вот и ездят на нем.
В укреплении заворочались. Послышались разговоры, смех. «Москвич, туши пожар, горю!» «По голосу — Кабалов, — узнал Митя. — Ох, не видать нам сегодня жизни!» Маляев соскочил и бросился к укреплению, на ходу отвинчивая крышку фляги.
Раздались звонкие пощечины. «Флягу с гепатитом суешь, козел! Кружку из термоса, живо!» От ощущения близкой расправы в животе разлилось что-то горячее.
Потом раздался голос Шафарова: «Молодые, строиться в полторы шеренги!» — и Митя бросился вслед за Москвичом. Наученный горьким опытом, он уже знал, что «строиться в полторы шеренги» — значит встать не рядом, а чуть сзади.
Из укрепления вылезли все. В руке Шафаров держал косяк. Они уселись поудобней у стены, пустили косяк по кругу.
— Начинается представление, — звонким голосом закричал Шафаров, кланяясь в стороны, как китайский болванчик. — Сегодня на манеже — молодые сержанты-клоуны Шлем и Москвич. Сейчас они нам прочитают стихи о Родине.
— Просим, просим! — закричали все и захлопали в ладоши.
— Я не знаю, — буркнул Гера под нос.
— Я тоже, — чуть слышно произнес Митя.
— Ни одного стихотворения? — Шафаров изобразил на лице такое удивление, что все покатились со смеху. — Ай-ля-ля! Воины-интернационалисты ничего не знают о своей Родине! Ну, тогда о любви, что-нибудь сексуальное.
Все снова покатились и заорали: «Просим!» Начинать Митя не собирался: «Пусть Москвич начинает». Но Гера молчал. Шафаров выдержал паузу: «В таком случае, чтение стихов заменяется физическими упражнениями — отжимание от горы на два счета с исполнением взводной песни. Упор лежа принять!» Митя упал на ладони. Отжиматься с пением было трудно. Пели они фальшиво и не вместе, поэтому песню пришлось повторять несколько раз. Митя отжимался и видел, как впитывается в песок его пот. Он боялся, что Маляев не выдержит и действительно схватится за автомат.
Наконец всем надоело смотреть, как они с трудом отрываются от земли и неразборчиво хрипят слова песни. Шафаров решил сменить занятие и объявил танцы: «В качестве дамы у нас сержант Шлем. Сделай реверанс, козел! В качестве кавалера — Москвич. Вальс-бостон на губах. Мпа-па, мпа-па!» Митя с Герой стали неуклюже топтаться на месте. Митя видел, что Маляев на взводе: двигает скулами и весь дрожит. Он прижал его к себе и шепнул на ухо: «Не вздумай! Убьют!»
Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы не посыльный с центрального поста. Пыряев вызывал весь личный состав за исключением двух человек, остающихся на охране поста. Горов закричал: «Все бегом к лейтенанту! А мы с узбеком остаемся».
Пыряев построил взвод.
— Товарищи солдаты и сержанты, — торжественно начал лейтенант. — Только что я получил разведданные о том, что ущельем, по которому вы ходили в кишлак, ночью пойдет банда, по предварительным данным — человек двести. Поэтому предлагаю личному составу не спать, ущелье ракетами не освещать и себя никак не обнаруживать. Выносному посту, находящемуся ближе всех к кишлаку, я даю пулеметчика. В случае обнаружения банды осветить ее ракетами и открыть шквальный огонь. Мой пост и второй выносной не должны дать банде отойти. Броня обещала пару станковых гранатометов. Патронов не жалеть. Сейчас же откройте все цинки и набейте пустые магазины. Вопросы есть? Нет. Все ясно?
— Так точно, — загудел взвод.
— Тогда — разойдись. Всем на посты, я сам проверю готовность постов к бою.
Предложение лейтенанта не спать всю ночь не вызвало особого энтузиазма. Горов рассмеялся и сказал, что все остается, как и раньше, только один смотрит в ущелье, а другой ходит по гребню и в случае, если пойдет взводный, будит весь пост.
Поужинали галетами с сахаром. К вечеру небо затянуло низкими серыми тучами, стал накрапывать дождь. Сидеть по такой погоде было не очень-то приятно, и Горов приказал отбиваться, выдав предварительно Маляеву с Шафаровым по плащ-палатке.
Горов с Джахисом еще долго болтали о гражданке, мечтали о том, как поедут домой, а на Митю надвинулась мягкая густая пелена сна. Некоторое время он еще слышал непрерывный гул, докатывающийся до ушей, но потом перестал слышать и его и успел только почувствовать, что уплывает в лодке сна в другой, непохожий на реальность мир.
Он поднимался по лестнице высотного здания и не мог понять, почему пошел пешком, когда лифт работает, вот он, шумит под ухом, спуская смеющихся пассажиров. Сердце, как поезд на рельсовых стыках, шумно колотилось. В голове крутился трехзначный номер ее квартиры. Его пригласили на обед, а он даже не знает, как себя держать за столом. От сознания своей невоспитанности и неуклюжести кровь прилила к лицу, щеки и лоб стали горячими. Вот эта дверь с обивкой, и номер совпадает с тем, что крутится у него в голове. Дрожащий палец утопил кнопку звонка. Дверь открыла она в легком летнем платьице. Он забыл ее имя, и, кроме того, ему было стыдно смотреть на просвечивающие сквозь платье ноги. Он неловко протиснулся в щель полуоткрытой двери в гостиную. Лица людей были незнакомы ему, но он был уверен, что знает, как их зовут. Мужчины пожали ему руку, а женщины стали целовать в щеки, а потом терли его платочками, убирая губную помаду. Они делали это так усердно, что оставили вместо помады яркий румянец; ему показалось, что над ним посмеиваются, и от этого сделалось горячо в желудке. Наконец она пригласила их к столу и усадила его по правую руку от себя, от чего он еще больше смутился и хотел отсесть подальше, но она его удержала. Он посмотрел, как ловко и умело орудуют другие ножами и вилками, и тоже взялся за прибор, но нож был скользким, как будто кто-то специально его намаслил, и выпрыгнул из руки под стол. Он нагнулся, чтобы поднять его… Завывание сигнальной мины и хлопанье разлетающихся цветных ракет пересекла длинная оглушающая очередь. Вторя ей, пошли короткие и злые с другой стороны укрепления. Митя дернул затвором и вылетел наружу. За ним повыскакивали остальные, при этом кто-то крепко зацепился за камни и обвалил стенку.
Шафаров, показывая пальцем вниз, сказал срывающимся голосом: «Сработала та, дальняя, я чуть не наложил…» — «Чего ты суетишься, Шафаров? — спокойно проговорил Горов. — Наверное, собака или коза. Утром посмотрим».
Заснуть Митя больше не мог, хотя знал, что до смены еще часа два. Била нервная дрожь, и он никак не мог ее унять. Ворочался, стараясь забыть обо всем и уснуть, но так и не сумел — выбрался из укрепления.
— Проснулся уже? — удивился Шафаров.
— Да, не спится.
— Странно, у молодого — бессонница. Ну, тогда постой за меня, — и Шафаров нырнул в черную дыру укрепления.
Митя уселся на корточки рядом с Герой. Маляев сидел, прислонившись к стене, и смотрел в одну точку остекленевшим взглядом.
— Ненавижу! — произнес Гера так громко, что Митя испугался, как бы не услышал не успевший заснуть Шафаров. Но за стеной было тихо.
— Я за тебя здорово боялся, когда танцевали. — Митя положил руку Гере на плечо. — После тревоги не смог заснуть, подумал, что ты всех кончишь, пока спим.
— Да никого я не кончу! — захныкал Маляев. — Я в жизни никого пальцем не тронул. Я лучше себя убью. Возьму и застрелюсь! — сказал Москвич, все так же глядя в одну точку темного пространства над гребнем, и щелкнул предохранителем. Митя вскочил, схватился за ствол и с силой дернул на себя.
— Отдай!
Москвич разжал пальцы, и Митя полетел на землю. Он вскочил и дал Маляеву пощечину. Из укрепления донесся голос Горова: «Что у вас там за мордобой? Несите службу как положено. Утром выясните отношения». Москвича будто дернуло током; он поднялся и нервно заходил взад-вперед, шебурша мелкими камешками. Митя увидел, как у ног Москвича поднялись клубочки пыли. «Ему больно ступать, — догадался Митя. — Наверное, ноги совсем сгнили». Он подошел к Москвичу и заговорил, стараясь увидеть его глаза:
— Прости, Гера, я не хотел. Нельзя же так распускаться! Тебе достается немногим больше остальных, а ты закатываешь истерики, — неожиданно жалость прошла. — Почему я должен терпеть твои истерики? Я такой же, как ты, бесправный чижик! Если хочешь, капризничай перед стариками, а не передо мной. — Он повернулся и зашагал прочь. Под ноги ему попался автомат Москвича, он отпнул его.
