Родниковая капля - Николай Михайлович Егоров
Но Четушкин и сам понимал, что надо менять курс: на выпуклом плексигласовом лбу «юнкерса» забегали зайчики. И вдруг исчезли. Бомбардировщик клюнул носом и задымил. За ним загорелся правофланговый. Треугольники нарушились.
— Рэбята, нэ зэвай!
А на земле уже вздыбливались недовезенные взрывы от сбрасываемых куда попало бомб.
Майор сел первым и — бегом на командный пункт. Воздушный бой он считал тогда законченным, когда коснется колесами посадочной полосы последняя машина. Да не такое уж и пустяковое это дело — приземлить полк. Бывалые пилоты теряют от возбуждения глазомер, а у него половина состава новички. Четушкин, которому до смерти не терпится услышать о своем первом бое, толчется около и никак не выберет момент, чтобы спросить.
— Четвертый, твоя очередь. Круче руля. Еще круче. Та-ак. Нэ бойся, кувэтов нэт. Та-ак, хараша. Планируй. Ах, галава. Двацатка, газ убирай. — Двадцатый миновал посадочный знак, а истребитель метрах в пяти от земли. — Совсэм сбрось. Ну-ну-ну.
Самолет плюхается и подскакивает высоко-высоко.
— Казел, эще казел. Казленки, казленки. А ты мандражал. Сойди в сторонку. Та-ак. Завтра сдашь теорию посадки.
Со старта шли вместе. Иван поглядывал на грузного командира полка и удивлялся, как его такого тяжелого и самолет поднимает. И, должно быть, не мало аудиторий прошел он, чтобы так чувствовать за другого.
— Товарищ майор, можно спросить?
— Можно.
— У вас какое образование?
— Пишут сем.
11
Згоев души не чаял в ведомом за хладнокровие и сообразительность, и с третьего боя не оглядывался назад. Четушкин умел прикрыть. И когда Орехов, закончив официальную часть разговора по радио, спросил майора, как там воюет мой бомбовоз, командир полка языком прищелкнул:
— Ты знаишь, кого прислал? Ты лист брони прислал!
А Ивану уже наскучило быть листом, хоть и брони. Он не мог переносить, что стервятники валятся не от его пуль. Парочку, правда, зацепил между делом, да что это: два. У майора вон два десятка. Четушкин намекать не умел, а прямо сказать мешкал — догадаются может. Добавилась звездочка на левом борту его пятачка, блеснул новой эмалью третий «Красного Знамени» на неширокой Ивановой груди, а он все ведомый. Ждал, ждал и не вынес.
— Товарищ майор, разрешите обратиться?
— Пожалста, — поиграл усиками Згоев.
— Поставьте ведущим.
— Рана.
— Какая рана, а то и кобёл не залижет. В общем, или давайте мне ведомого, или с вами давайте меняться, или я пишу рапорт о переводе меня в другую часть. Ну что это за война — три аэропланишка за три месяца? Люди вон после меня в полк прибыли — пары водят, а…
— Абажды, абажды, — закрутил шестиугольной головой Згоев. — Тры-тры-тры. Язык на боевой взвод нэ становится, шэптало викрошилось? Матчасть добавят — пасажу тебя ведущим. Если пополнение пришлют.
— У вас, как у того казаха, получается: мука был бы лепешка пек бы — масла нет.
— Ха-ха! Вэрна. Памэшкай. А то одного такого горячего сейчас искать полечу. На «раму» сверху папер.
— Может, я поищу? — смягчился Четушкин.
— Искать — в сопки, а в сопках осенью воздушная яма на яме.
Майор и скромненький По-2 возвратились усталыми. Згоев со вздувшимися жилками на висках, самолетик с погнутой рукояткой управления. Человек выводил машину из беспорядочного падения в сильно разреженной среде.
— Как же это вы смогли, товарищ майор? — не поверил механик По-2. — Тут силу надо.
— Жит захочешь — рэльс пагнешь.
Нет, Четушкину бы не погнуть.
* * *
Воевать становилось веселее: освобождался город за городом, район за районом. Да и легче, конечно. Не сравнишь же с сорок первым годом. Фашизм задыхался, наглел, изворачивался, хитрил. И слабел.
— Иван Прохорович, крестного встречать пойдешь? — поправляя Золотую Звезду на груди, поинтересовался Згоев.
— Василия Дмитриевича? А как же!
Командир дивизии появился над полковым аэродромом в сопровождении эскорта четверки истребителей. Красивый двухкилевой бомбардировщик, сделав горку, разлиновал посеребренное инеем поле. Следом по два спустились истребители.
Дежурный стартерист подставил к крылу легкий трапик и лихо вытянулся перед спускающимся по нему генерал-майором. Не дожидаясь команды, замерли командиры эскадрилий. Згоев, косолапя, завышагивал с приложенной к козырьку фуражки ладонью.
Орехов выслушал доклад, но вместо того, чтобы поздороваться и дать «вольно», принялся рассматривать небо.
— Фриц где-то жужжит.
— А вон он, товарищ генерал-майор, — Четушкин так старательно вытягивал руку, словно хотел достать пальцем до черного, не больше вороны, силуэта.
— Распаренный «мессер» блудит.
— А вдруг наш.
— Сейчас увидим.
Динамик стартовой рации щелкнул и, помедлив, заговорил на довольно сносном русском языке:
— Заря, я Фрэд Курц, свободный охотник. Вызываю любого советского аса на честный поединок. Повторяю: я свободный охотник. Вызываю на поединок. Как поняли? Прием.
— Это вот вы запрашивали посадку, товарищ генерал-майор, он и подстроился. Что отве…
— Заря, Заря, я Фрэд Курц. Вызываю любого русского аса на честный поединок. Почему молчите? Или у вас нет кому? Прием.
— Ответьте: согласны, — распорядился Орехов.
— Курц, я Заря. Вызов принимаем.
— Понял. Жду. Повторяю: один на один, без наведения с земли. Ну, да русским честности не занимать. Прием.
— Ишь, гад, на что давит, — Згоев сплюнул. — Разрешите мне?
— Почему вам? — выступил из-за майора Четушкин. — Я сколько в ведущие прошусь? Вот и проверите.
— Давай, Ванюшка. — Василий Дмитриевич подмигнул земляку и улыбнулся. И было заметно, что улыбнулся он через силу.
Четушкин взлетел строго по правилам. Взлеты со стоянки он не считал за нарушения. На то и истребитель, чтобы в миг подниматься. Он не засветил свечу, не крутнул бочку. Берег мотор. Над аэродромом циркулировал враг. Или он тебя, или ты его.
— Заря, я пятый. Вступаю.
— Пятый, я Курц. Понял.
— Курц, ты ж не Заря. Понял?
Немец не ответил. «Ме-109» заходил в лобовую атаку.
«На понт берет», — подумал Иван Прохорович и еле-еле давнул правую педаль. «Мессершмитт» мелькнул слева и потерялся. Четушкин поискал его по сторонам, но не увидел. Неужели сзади? Оглянулся — так и есть. Фашист тащился за хвостом. Иван поежился от неприятного ощущения промашки.
— Как же я его допустил, змея? Полоротый. — На земле включили и тут же выключили рацию. Трудно что-либо подсказать в подобных ситуациях; напарника нет, помочь некому. Сам извивайся. Четушкин и в штопор сваливался, и на крыло падал, и насиловал мотор на вертикали — как привязанный. И подтягивается все ближе после каждой фигуры.
— В веду-ущие прошусь. Напросился на свою шею, — Четушкин выругался, а оглядываться не стал. Принципиально.
Немецкий летчик посмеивался. Немецкий летчик накрыл пальцем кнопку носовой пушки. Сейчас он подойдет вплотную и расстригет русского вдоль длинной очередью.
И расстриг бы, если бы Иван не вспомнил про обратную петлю.
— Яшенька, выручай, — Четушкин уперся лопатками в спинку сидения и вытянул до отказа руки. «ЯК», словно живой,
