Юрий Стрехнин - Корабли идут в Берлин
На носу, пригнувшись, ни на секунду не отрывая глаз от темной поверхности реки, всегда стоял впередсмотрящий. В любую секунду может показаться торчащий из воды остов затонувшего судна, плывущие по течению обломки разбитой баржи, а то и пловучая мина, сброшенная немецким самолетом, — и это не было редкостью, хотя на фарватерах постоянно работали десятки тральщиков.
Много выдержки и искусства требовалось в такие ночи и от рулевых. В кромешной тьме они должны были безошибочно вести бронекатера по заданному курсу. Отклонение всего на какую-нибудь сотню метров могло стать непоправимой ошибкой и привести корабль в расположение противника. А провести корабль точно по курсу, не сбиться ни на один градус было нелегко: ведь надо было осторожно обойти места, где таились затопленные суда, быстро сманеврировать, уклониться от огня…
Рейсы катеров, действовавших на переправах, были не просто работой по грузоперевозкам. Каждый переход был настоящим прорывом с боем. Неутомимые команды «броняшек», преодолевая все трудности, делали по восемь рейсов за ночь. Но бывали такие ночи, когда пройти через Волгу казалось невозможным.
И случилось в одну из ночей так, что не смогли бронекатера, встреченные валом вражеского огня, пробиться к правому берегу и вернулись назад. А требовалось, не откладывая, доставить в Сталинград патроны и мины, перебросить пополнение, вывезти раненых.
Раздосадованный политрук Семенов, только что сошедший с одного из вернувшихся кораблей, шагал вдоль берега. Возле нагруженной ящиками с минами шлюпки, которая должна была пойти к правому берегу на буксире за одним из катеров, услышал негромкий разговор. Красноармейцы, присев на песке, толковали между собой:
— Не пойдут, пожалуй, катера-то. Сильно уж фашисты бьют.
— Да, моряки и то не выдержали.
— Может, осмелятся?
— Едва ли…
Семенов круто повернулся и почти бегом поспешил обратно.
— Знаете, что про нас бойцы думают? — спросил, спустившись в освещенный кубрик, где собралась почти вся команда. — Не надеются на нас! В нашей смелости сомневаются. Неужели морскую честь уроним? Неужто не пробьемся?
Кубрик возбужденно зашумел.
— Не было еще такого, чтобы моряки отступали! — поднялся боцман Красавин. — Пусть приказ дают— снова пойдем!
— Комсомольцы! — вскочил комсорг Макарец. — Даешь правый берег!
— Даешь правый!..
Через полчаса, взяв на буксир баркасы и шлюпки с боеприпасами, катера снова вышли в рейс.
— Даешь правый берег!
Моряки повели свои маленькие корабли под грохот разрывов, в слепящем свете вражеских прожекторов, сквозь скрежет пуль и осколков, бьющих в броню.
И они прошли.
Но пройти к правому берегу еще не значило выполнить задачу. Не меньше мужества требовало простое, казалось бы, дело — разгрузка.
…Однажды ночью к правому берегу подошел бронекатер, доставивший ящики с минами.
— Команде — разгружать! — приказал командир.
Первым подбежал к ящикам комсорг старшина 2 статьи Цуркан.
— Веселей, хлопцы! — крикнул, ухватившись за тяжелый ящик.
Яркий белый свет упал на палубу. Ракета! И сразу же корабль сотрясся от удара. Прямое попадание! Все, кто были в эту минуту с Цурканом, пали, сраженные насмерть… По одному из ящиков пробежал огонек…
Комсорг схватил ящик и швырнул за борт.
Мины взорвались в воде, корабль был спасен.
Когда на другой день корреспондент военной газеты, прибывший на катер, спросил комсорга:
— О чем вы думали, когда, рискуя жизнью, выбрасывали горящие мины?
Цуркан, простодушно улыбаясь, сказал:
— О чем думал? Сталинграду боезапас доставить — вот наша главная думка.
Темны осенние ночи на Волге. Страшно в такую пору гитлеровцам, которые сидят в окопах на захваченном ими клочке правого берега. Внизу, под высоким обрывом, плещется волна. А врагу кажется, что это подошел к берегу десантный корабль. В каждом шорохе слышатся ему шаги советских солдат, взбирающихся наверх…
Вот почему особенно плотно размещены здесь пулеметные гнезда, многочисленные батареи пушек и минометов, выставлено множество часовых и наблюдателей. Ни на минуту не отводят вражеские солдаты глаз от реки. С особенной тревогой следят за нею в предрассветные часы, когда Волга покрыта серой мглой.
…Медленно, влекомые слабым предутренним ветерком, тянутся над водой длинные полосы ночного тумана. Вдоль правого берега неслышно идут три бронекатера. Они спешат на помощь войскам, действующим у прибрежных сел — Акатовки, Винновки и Томилина. Командиры кораблей лейтенант Прокус, Запорожец и Кальченко получили приказ совершить огневой налет на захваченный фашистами населенный пункт.
Сквозь медленно тающий туман рулевые видят, как впереди начинают вырисовываться над береговой кручей перекошенные, развороченные многодневными бомбежками крыши домов.
Светлеет. Теперь цели видны уже хорошо: в переулках и по дворам— автомашины. Чуть поодаль, в степи, по железнодорожной линии движется к небольшой станции, расположенной на окраине поселка, длинный эшелон…
На мачте флагманского корабля по фалам взлетает сигнал. Выстрелы рвут тишину раннего утра.
Противник начинает отвечать, но корабли идут к занятому им берегу.
Эшелон спешит к станции. Вот-вот он скроется за строениями. Комендоры не теряют ни секунды. Дружным огнем комсорг Макарец, комсомольцы Шабарин, Борщеговский, Лебедев накрывают эшелон. От вагонов врассыпную кидаются фашисты. Катера дают по остановившемуся составу еще несколько выстрелов, клубы черного дыма подымаются над ним.
Однако и кораблям достается. Снаряд рвется в корпусе бронекатера лейтенанта Кальченко. Словно от страшной боли, содрогается стальное тело корабля. Заглохли моторы. Вышло из строя рулевое управление…
Кальченко в досаде сжимает кулаки. Течение несет корабль к берегу. Вот уже видно, как сбегают к воде гитлеровцы, что-то крича и размахивая руками. Они, видимо, рассчитывают легко захватить беспомощный бронекатер.
— Все наверх! — командует Кальченко.
Мотористы, радисты, рулевые с винтовками и автоматами выбегают на палубу. Помогая пулеметчикам и комендорам, стреляют по врагу. И фашисты кидаются обратно, оставляя на прибрежном песке убитых и раненых.
До берега — совсем немного. Еще минута, другая, и катер, ткнувшись в песчаное дно, остановится.
Прокус и Запорожец спешат на помощь Кальченко. Катер Запорожца вырывается вперед. Высокая, густая стена белого дыма встает за ним. Завеса закрывает корабли от врага.
Корабль Прокуса подходит вплотную к поврежденному бронекатеру. С борта на борт летит буксирный конец.
— Полный вперед! — командует Прокус.
Не то перебитый осколком, не то от большого напряжения буксирный канат рвется. Вражеские снаряды ложатся все ближе. Сделав разворот, Прокус снова берет Кальченко на буксир. Но опять и опять рвется трос. Под непрекращающимся обстрелом Прокус подает буксир в четвертый раз.
Набирая ход, корабли выходят на фарватер. Гитлеровцы, раздосадованные тем, что поврежденный бронекатер уведен у них из-под самого носа, ведут ожесточенный обстрел. Появляются четыре вражеских самолета. Пулеметная очередь хлещет по катеру Прокуса. Срезанный пулями, падает в воду гафель с флагом.
— Флаг за бортом!
Командир отделения комендоров старшина 2 статьи Богданов бросается за борт, туда, где меж волнами мелькает полотнище. Широкими взмахами выгребает к нему, не замечая ни пулеметной очереди, вспенившей воду у самой его головы, ни обжигающе холодной воды…
Еще несколько рывков — и Богданов хватает искромсанный пулями гафель. Флаг снова гордо взвивается над кораблем.
Три бронекатера, отстреливаясь, уходят. А противник не унимается. Еще один снаряд пробивает борт катера Кальченко, рвется возле радиорубки. Радист Моруков со стоном склоняется набок. Но ослабевшая рука не выпускает ключа. Надо передать донесение. И ключ продолжает стучать…
Сквозь развороченную взрывом стенку бензоотсека прорывается огонь. Дым заполняет тесное помещение радиорубки. Нечем дышать. Но приказ должен быть выполнен…
И только когда в эфир были посланы последние слова, пальцы Морукова выпустили рукоятку ключа. Задыхаясь, с каждой секундой слабея от ран, Моруков и теперь не думал о себе. Обожженными ладонями схватился за рацию, пытаясь спасти ее, но обессиленный, теряя сознание, упал.
Друзья уже спешили на помощь отважному радисту. Комендор Макар Щегла, рывком откинув крышку люка радиорубки, прыгнул вниз, в пламя. Нащупав на полу тело Морукова, потащил радиста наверх. Щегла задыхался от дыма, одежда на нем горела. Но комендор не мог оставить Морукова в огне. «Сам погибай, а товарища выручай!» — так повелевает нерушимый закон боевой дружбы.
