Алексей Ивакин - Десантура
Разведчик одним движением сдернул с него стеганку.
- Валенки потом снимем… Пусть пока погреется
Капитан отошёл в сторону.
- Целься!
Пацаны подняли винтовки, ставшие почему-то очень тяжелыми.
Ствол ходил. Через мушку все казалось очень четким, даже резким. Кроме фигуры этого трясущегося немца. То ли от холода он трясся, то ли от страха. И что-то бормотал себе под нос…
Расплывался он в прицеле… Ну вот расплывался и все. И не надо думать, что ты бы смог, пока сам не стрелял. Вот так вот. В безоружного. В глаза в глаза. Во врага.
- Огонь!
Залп хлестанул так, что осыпалась мелкая труха с деревьев. А фрица просто отбросило назад. Он ещё сучил ногами, а бойцы комендантского взвода уже стаскивали с него валенки.
- В расположение. Отдыхать. Завтра пообщаемся, - проводил отделение взглядом капитан Малеев.
Десантники шли молча. Опустив головы. Мельник даже не заметил, что комендач, добежав до них, бросил ему на плечо пять ремней.
- Парни, а парни… А я ведь глаза-то закрыл, когда стрелял… - подал голос Ваня Кочуров.
А я - нет! - Клепиков резко остановился. Развернулся к отделению. Сунул руку за пазуху. Достал оттуда фляжку. Открутил пробку. Хлебанул сам. Передернулся. Потом протянул по кругу. Дождавшись, когда трофейная фляжка ополовинится, сунул ее обратно. Потом развернулся и повел бойцов в расположение роты.
Заканчивалось пятнадцатое марта тысяча девятьсот сорок второго года.
10.
Немец сидел и старательно делал вид, что пишет протокол. Сам же, украдкой, разглядывал подполковника. Тот прикрыл глаза, в ожидании следующего вопроса и не замечал как обер-лейтенант наблюдает за ним. А может быть и замечал.
Фон Вальдерзее пытался понять этого чертовски уставшего, дважды раненого, грязного человека. Поняв его, он бы понял логику и всей этой безумной операции.
- Скажите, Николай Ефимович… Вас я понимаю. То, что вы до последнего следовали присяге и своему воинскому долгу вызывает у меня неподдельное восхищение и уважение к вам…
'Как он не по-русски все-таки строит фразы…' - заметил про себя Тарасов, не поднимая век.
- Вы жутко голодали, почему же ваши совсем молодые ребята не сдавались в плен? Ведь они же понимали, что смерть неизбежна? Почему они, как правило, дрались до последнего?
Тарасов удивился и открыл глаза:
- А вы до сих пор этого не поняли?
- Я понимаю, что они были фанатики, практически все до одного…
- Вовсе нет.
- Как вас прикажете понимать?
- Если Красная армия придёт на Одер и Шпрее, вы это поймете, - осторожно подчеркнул слово 'если' Тарасов.
Фон Вальдерзее поморщился:
- Я это слышал уже десятки раз, допрашивая пленных. Первый раз ещё прошлым летом. Однако почти год с начала русской кампании уже прошёл, а мы под Москвой. И давайте не будем придумывать альтернативное будущее. Оно четко предопределено.
- Кем же? - усмехнулся подполковник.
- Германией, конечно же! К концу этого года вы сами это увидите! Когда вермахт возьмет Петербург, Москву и Сталинград!
Тарасов, хмуро потер небритую щеку, услышал в словах обер-лейтенанта намек на жизнь:
- Увижу, если вы меня сегодня не расстреляете. Не Вы лично, конечно!
- Таких ценных людей мы не расстреливаем, - откинулся на спинку стула обер-лейтенант. - Зачем же расходовать вас так по глупому?
- А как меня израсходовать по-умному? - левая щека у Тарасова вдруг слегка задергалась, что случалось с ним только в минуты большой злости…
***- Что ты сказал? Повтори! - Тарасов схватил командира разведроты Малеева за грудки и стал яростно трясти.
- Товарищ подполковник, - руки старший лейтенант пытался держать по швам, сдерживая рефлексы разведчика. Пока получалось. - Товарищ подполковник, разведгруппа не вернулась из под Малого Опуева. Должны были вернуться к утру, а нету…
- Почему раньше не доложил! С ума сошёл? Потери прикрываешь? Немцы бригаду уже ищут из-за твоих лопухов! - Тарасова трясло от злости. И опять стала дергаться левая щека. След той ещё, с гражданской войны, контузии.
- Почему это, товарищ подполковник?
- В плен твои орелики попали. Если просто не сдались! Не орелики, а курицы!
- Десантники в плен не сдаются! - набычился здоровенный Малеев. А руки его сжались в пудовые кулаки. - Вы же сами знаете, товарищ командир, что у немцев приказ - русских десантников в плен не брать!
- Ты эти сказки, старший лейтенант, бойцам своим рассказывай! Да почаще! А мне не надо! Немцы за одного пленного десантника сейчас рады десять своих положить! Лишь бы языка взять! Шишкин!
- Слушаю, Николай Ефимович! - флегматичный начальник штаба бригады был полной противоположностью, вспыхивающему как порох Тарасову.
- Сколько у нас на сегодня пропавших без вести?
- К точке сбора после выхода в немецкий тыл не дошли тридцать два бойца. В стычках пропало еще шестеро. Итого, на сегодняшний день, не считая разведгруппы - сорок восемь.
- Слышал, Малеев? Сорок восемь бойцов неизвестно где шляются! Дай Бог, чтобы погибли, а не в немецком плену прохлаждались!
- Николай Ефимович! Попридержи коней… - взял комбрига за рукав Мачихин.
- Лучше, комиссар! Лучше! Для всей бригады лучше! Что остальные разведчики докладывают, звуки боя слышали?
- Никак нет!
- Либо заблудились, либо в плен сдались, - вставил свое мнение начштаба.
- Не могли они сдаться! Генерала могли упустить по неопытности да раззявистости, а сдаться не могли! Верю я им! Они же комсомольцы! - почти закричал, вконец обидевшийся Малеев.
- А я, старлей, беспартийный, значит, мне веры по твоей логике нет? - прищурился Тарасов. - Да ещё и репрессированный, когда-то! А мне командование поверило. И отправило сюда. Вместе с вами. Только я вот перед тобой стою, а твои комсомольцы - нет. Не в комсомольском билете дело, а в мозгах!
Мачихин покачал головой, чувствуя неизбежный и тяжелый разговор с командиром бригады…
Тарасов же поиграл желваками.
- Что за разведгруппа пропала?
- Отделение сержанта Клепикова…
- Те самые, проштрафившиеся? С генералом?
- Те самые… - совсем убито, почти прошептал, Малеев.
Тарасов внезапно успокоился:
- Ладно, деревню возьмем, разберемся. Что остальные докладывают? Шишкин, давай карту!
По наблюдениям разведчиков, в Малом Опуево немцы, действительно, сосредоточили какой-то склад. В Большом же Опуево, сосредоточена основная часть немецкого гарнизона. Обе деревни обнесены ледовым заграждением - в снег вкопаны доски и бревна и густо залиты водой. За речкой - да какая речка - так, ручеек! - немецкая миномётная батарея. А от Глебовщины - деревни под самим Демянском, - может достать артиллерия фрицев.
- Следовательно, операция должна пройти максимально быстро! - подытожил Шишкин. - Немцы даже чихнуть не должны успеть!
В штаб фронта полетела очередная радиограмма:
'Штабу фронта. Бригада выдвигается на позиции перед Малым и Большим Опуево. Просим разрешения на атаку. Иначе погибнем. Где Гринёв? Тарасов. Мачихин'
И когда батальоны уже готовились к выходу, дожидаясь приказа, к Тарасову прибежал взволнованный радист:
- Товарищ подполковник! Шифрограмма из штаба фронта!
Тарасов нервно вырвал листок бумаги из руки сержанта. И прочитал, не веря своим глазам:
'Тарасову, Мачихину. Операцию по захвату Малого и Большого Опуево не разрешаем. Бригаде, не дожидаясь Гринёва, сегодня нанести удар по аэродрому в Глебовщине. Продукты будут сегодня. Себя обозначить ракетами. Курочкин. Ватутин.'
Закусив губу, чтобы не обматерить начальство при подчиненном, быстрым шагом подполковник направился к Шишкину.
- Что? - спросил тот с недоумением смотря на бледное, обросшее рыжей щетиной лицо комбрига.
Тот без слов протянул радиограмму.
- Твою мать, - единственное, что смог сказать начштаба. - И каким же образом?
Тарасов устало сел на снег:
- Вот именно таким, майор, именно таким. По-русски. Через задницу. Срочно комбатов сюда!
Через час, без разведки, батальоны бригады выдвинулись совсем в другую сторону от немецких продуктовых складов. На центральный аэродром всего Демянского котла. Деревня Глебовщина была практически пригородом Демянска - маленького городка, в котором концентрировались все резервы немецкого второго корпуса…
На стоянке остались только санбат, рота охраны штаба и интендантская служба…
***- Ну что, б-б-батя… П-п-повоюем? - сержант Артём Шамриков шмыгнул носом, вглядываясь в ночную мглу.
- Повоюем, сынок! - старшина Владимир Шамриков содрал трёхпалой рукавицей лед с усов.
Ночью опять здорово подморозило. Промокшие за день валенки стали дубовыми, холод коварно пролазил под истрепанные маскхалаты и порванные полушубки. Небольшие костерки, около которых грелись на стоянке, как правило, были сложены из еловых веток. Они стреляли, разбрасываясь искрами и стоило только зазеваться, как маленькая искорка могла выжечь огромную дыру в полушубке. И того считай - пиши пропало. А как тут не задремать - замерзающему и голодному? Плевое дело. Но Шамриковым везло. То ли потому что они следили друг за другом внимательно, то ли потому что старший Шамриков был многоопытнее салажонков-десантников. Все-таки не один десяток лет по вятским дремучим лесам отшагал с ружьишком.
