Анатолий Медников - Открытый счет
— Вот это ты сказал хорошо, а ругаешься зря, Игорь Иванович, если тебе трудно «языка» брать, давай поможем. У меня случай был такой: пленных немцев в немецкой форме по их доброй воле и желанию, но и с нашего разрешения, конечно, отправили через линию фронта, уж больно они хотели помочь нам, чтобы война скорее кончилась, и даже оружие им вернули и ордена, чтобы они прихватили там кого-нибудь из своих. Конечно, был риск, что не вернутся. Наш офицер проводил их до линии фронта. Даже ППШ там им свой отдал — не побоялся. Что же ты думаешь? Вернулись и притащили с собой «языка».
— Банки рассказываешь?
— Ну ног! развёл руками Зубов. — Хочешь, я тебе копию донесения покажу, надо только разыскать её.
— Ладно, на этот раз обойдёмся как-нибудь без вашей помощи! — сказал Окунев, кажется рассердившись. — Погостишь у нас ещё? спросил он через минуту.
Зубов сказал, что останется, а Венделя отправит в штаб, ему надо сегодня отпечатать новую листовку на немецком языке.
— Всё кричим, шумим! — покачал головой Окунев. — Вы им лозунги, они вам в ответ мины!
— Бывает! Но всё же слово западает в голову, остаётся, это точно, — возразил Зубов, впрочем не имея сейчас желания опровергать, к сожалению, не одному Окуневу свойственное представление об устной пропаганде как о некой причуде политработников…
…Вендель уехал, а Зубов рано утром пошёл к переднему краю. Он шёл быстро, что не мешало ему разглядывать местность, серую и невзрачную, в тех ещё блеклых, бурых, приглушённых красках, которыми ранняя весна решительно стирала с земли её былое зимнее великолепие.
Покатый восточный берег Одера в одном месте под острым углом выпирал в реку, образуя большой выступ, похожий на нос корабля. Отсюда открывался широкий обзор реки и левобережья. На выступе располагалось боевое охранение батальона. И разведчики оборудовали свой НП, замаскировав ветками и кустарником широко расставленные рога стереотрубы.
Вырытая в полный профиль траншея привела Зубова на позицию боевого охранения.
— Кто у вас рупорист? — спросил он у солдат.
— Из разведки младший лейтенант. Только он подальше отошёл, чтобы по его голосу ихний НП фрицы не обнаружили, — сказал Зубову сержант, командир охранения.
— А как противник?
— Да тихо пока. Не тревожит.
Зубов посмотрел на Одер, катящий свои мелкие грязно-серые волны, на серый барашек леса, выглядывающий на левом крутом берегу, на противоположную пойму, и ему показалось, что слышит, как булькает рыба в воде и где-то вблизи верещат какие-то птички.
— Вот, товарищи, запоминайте, когда ещё мы увидим с вами Одер. Вот так он выглядел в конце войны, — сказал Зубов сержанту. — А у вас тут на передке хорошо, даже поэтично, — добавил он.
— На войне, товарищ майор, самые хорошие места, как в кино, которые сзади, — ответил сержант. — Может, угостите папироской? Я вижу с длинным мундштуком — душистые, а?
— Пожалуйста, — раскрыл портсигар Зубов, но в это время услышал, как знакомый голос метрах в пятидесяти вправо от траншеи прокричал по-немецки: «Сдавайтесь!», и гулкое эхо пронеслось над Одером, достигнув немецких передовых траншей на дамбе, которые находились от выступа не далее двухсот метров.
Зубов прошёл на этот голос и увидел… Сергея Свиридова с рупором в руке.
— А, Серёжа, вот встреча, я рад, — сказал Зубов, — вот где окопались — самая западная точка восточного берега. Хорошо.
— Александр Петрович, — обрадовался Сергей, подбегая к Зубову, рупор мешал ему, и он бросил его на дно окопа. — Вы-то тут зачем?
— Послушать, как вы агитируете солдат противника. Правильно ли произносите слова, а то ведь бывает и так: мы кричим, а немцы нас не понимают.
— Ага, проверка, — помрачнел Сергей. — Вот видите, акыном определили. Кричи, понимаешь ли, в никуда!
— Как это в никуда?
— А что вы думаете, немцы слушают меня? Плевать им!
— Но вы же знаете немного немецкий и своих разведчиков можете научить кричать лозунги. Прокричите лозунг о сдаче в плен, — приказал Зубов.
Сергей с хмурым лицом поднёс ко рту рупор.
— «Seit gefangen!»
— Есть ошибки, — сказал Зубов. — Сейчас за Одером немало берлинцев, которые говорят на «берлинершпрахе». Вы слишком ученически произносите gefangen, берлинцы глотают окончание: жёстче, жёстче. Теперь попробуйте вот этот лозунг:
«Gefangenschaft ist keine Schande,Schande ist Kampf für Hitlerbande!» —
продиктовал он.
— «Плен — это не позор, позор быть в гитлеровской банде», — прозой перевёл Сергей это двустишье.
— Давайте!
Но едва Сергей прокричал этот лозунг, как с дамбы западного берега донёсся ответный возглас какого-то немецкого солдата, достаточно ясно различимый, а затем вопрос: сколько дают хлеба немецким солдатам в русском плену?
— Что это? — удивился Сергей.
— Вы что, не слышите, вам задают вопрос, отвечайте же быстрее. Нет, лучше я сам, — сказал Зубов и схватил рупор.
Второй вопрос, уже другого немца, был о том, всех ли сдавшихся в плен отправляют в Сибирь.
Зубов ответил, что лагеря для военнопленных размещены в разных зонах страны.
Последовала длинная пауза. Зубов напряжённо ждал. И на лице Сергея засветилось внимание и интерес.
— Спрашивают? Смотри-ка! — прошептал он, словно бы немцы там за Одером могли его услышать.
Сейчас Зубов боялся только одного: чтобы начавшаяся перестрелка не прерывала этот интересный разговор через Одер, непосредственный контакт с солдатами противника.
— Рус, скажи! — опять раздался крик, а затем по-немецки новый вопрос: какие льготы получают солдаты, сдавшиеся добровольно?
— Дополнительное питание, — ответил тут же Зубов, — размещение в специальных лагерях, в особо благоприятных климатических условиях, преимущества при выборе работы, при переписке с родными, возвращение на родину ускоренным порядком…
Разговор завязался. Он длился минут двадцать. И немцы не прервали его ни пулемётным огнём, ни артналётом. Может быть, поблизости не оказалось в это время офицеров.
Потом, когда Зубов вместе с Сергеем выбирался по траншее с выступа, он, возбуждённый этой перекличкой через линию фронта и как бы ища у Сергея подтверждения своим мыслям, несколько раз повторил:
— Ведь если солдаты спрашивают об условиях плена, значит, кое у кого боевой дух поколеблен? И наша задача дальше раскачать его правдивой информацией? Как считаете, Сергей?
— Точно, и потом они рискуют. Кто-то донесёт, и поставят к стенке.
— И всё же спрашивают! А! Значит, уже накипело до крайности.
— Мне это понравилось, Александр Петрович. Не то что кричать в пустое небо. Тут живое общение.
— Ещё бы, — сказал Зубов.
Так они, разговаривая, дошли до землянки командира роты, здесь Зубов отпустил Сергея Свиридова, а сам позвонил в разведотдел майору Окуневу.
— Игорь Иванович, где эти почтари, которых я допрашивал ночью? Не отправил ещё?
— Нет, где-то тут у меня.
— Пришли мне одного.
— Зачем? — удивился Окунев. — Ах вы, алхимики, всё из дерьма золото добываете! Ну ладно, подброшу, только верни живым. Фрицы уже заприходованы.
— Если я вернусь живой, то и немец. Будет порядок. Игорь Иванович, спасибо! — крикнул в трубку обрадованный Зубов.
…И вот снова выступ на Одере, и рядом с Зубовым стоит один из пленных почтальонов, тот самый рыжий Ганс Клорен, которому Зубов ночью передал письмо от его матери.
В траншее Зубов сказал немцу:
— Клорен, вот вам рупор, расскажите своим бывшим сослуживцам, как вы попали в плен. Я буду стоять рядом, но я не контролирую ваших мыслей.
— Яволь! — сказал Клорен и вытер пот с лица. Может быть, он боялся, что его привели на передний край для расстрела.
Зубов же хотел проверить — не заговорят ли немцы ещё раз, но уже не с ним, а со своим почтальоном, он назовёт им имена знакомых солдат и даже их родных, и поэтому слова Клорена не вызовут сомнений в немецких траншеях.
Клорен заговорил. Ему ответили с западного берега, но не вопросами, а упрёками в том, что Клорен говорит под диктовку комиссара с наганом.
Тогда Зубов взял у Клорена рупор, закричал, что он, русский майор, действительно стоит рядом, но вовсе не диктует и не угрожает оружием.
Затем Зубов ответил на несколько вопросов, однако всё закончилось тем, что немцы всё-таки открыли по выступу огонь из миномётов.
Было бы по меньшей степени наивно думать, что такая прямая агитация из траншеи в траншею будет сходить безнаказанной. Не перевелись же на немецкой дамбе офицеры и эсэсовцы. Зубову было не привыкать к такому финалу, немало хороших и храбрых офицеров из седьмого отделения сложили свои головы под огнём нацистов, взбешённых нашей радио- и голосовой пропагандой.
