Георгий Косарев - Сердце прощает
— Я его и так, и сяк стараюсь успокоить, прошу потерпеть, обещаючто-то придумать, он того и гляди сорвется. И что делать-то?
Терентий Петрович украдкой посмотрел по сторонам, глубоко затянулся исказал еле слышно:
— Пусть не унывает. Передай ему мой привет и скажи, что через два-тридня помогу ему переправиться в партизанский отряд.
Аксинья от удивления заморгала глазами, она сдвинула со лба назатылок свой полушалок, словно он мешал ей смотреть на доктора, изадрожавшим от волнения голосом воскликнула:
— Терентий Петрович, дорогой, отправь и меня, я очень прошу.
— Бог с тобой, Аксинья, у тебя же мальчонка. Куда его денешь?
— Завтра Петя уедет к бабушке. Право же, Терентий Петрович... А точует мое сердце что-то неладное.
— Что ты имеешь в виду?
Аксинья, покраснев, опустила глаза.
— Боюсь я этого... ихнего капитана.
— Вот оно что! — Доктор нахлобучил поглубже поношенную бараньюшапку. — Пожалуй, надо и об этом подумать, ты права.
— Постарайтесь, Терентий Петрович. Вон ведь Прасковья и Агафья ушли вотряд, а я разве хуже их? Буду стирать белье, чинить одежду, готовитьпищу.
— Хорошо, — сказал доктор. — Что-нибудь решим.
* * *
Над деревней опускались вечерние сумерки. В воздухе медленнокружились первые снежинки.
...Войдя в дом, капитан Мейзель снял фуражку, повесил шинель нагвоздь возле двери, где дулом вниз на соседнем гвозде висел автомат егоденщика, и, потирая остывшие руки, бодро произнес:
— Фрау Аксинья, пожалуйста, чай...
Он отлично заучил эти слова и выговаривал их почти без акцента.
— Русский зима идет, — указал он на окно, за которым летели легкиезвездочки снега.
— Это еще не зима, а первая зимняя ласточка, — обмахивая чистойтряпкой самовар на кухне, ответила Аксинья.
— Лас-точ-ка?.. Что есть это? — сказал капитан и, очевидно сообразив,что хозяйка не сможет перевезти на немецкий это слово, сказал о другом: —Ест холодно, эс ист кальт. Пожалуйста, чай. — И он приложил ладони ксверкающей белизной горячей русской печке.
Аксинья поставила на стол давно уже вскипевший желтый пузатый самовари сказала:
— Пожалуйста, пейте.
Капитан в знак благодарности кивнул, затем прищелкнул пальцами.
— Я имею хороший настроение. Ин Москау... в Москве будьет парадгерманских войск. Я еду в Москву. Сегодня мы делаем здесь маленькийпраздник.
Аксинья отрицательно покачала головой.
— Это не наше... Но, говорят, будет и на нашей улице праздник.
Капитан, очевидно, ничего не понял, потому что вновь утвердительнозакивал:
— О, да!.. Ты ест прекрасный... как это?.. русский цветокне-за-буд-ка, ты ест сама любовь, фрау Аксинья!
И он со своей еле приметной усмешкой, которая так пугала Аксинью,посмотрел в ее глаза.
В дверь постучали.
— Райн! — крикнул капитан, отходя от печи.
В избу вошел денщик Мейзеля рыжий ефрейтор Густав и солдат с двумясвертками под мышкой. Щелкнув каблуками, ефрейтор что-то доложил своемуначальнику, Мейзель взял сам из рук солдата свертки, положил на стол,потом, обернувшись, сказал ефрейтору что-то такое, отчего тот просиял всемсвоим красным веснушчатым лицом. «...фрай бис цвельф», — повторила Аксиньямысленно слова капитана, и когда денщик вместе с солдатом, посмеиваясь,вышли из избы, она догадалась, что Мейзель специально выпроводил ефрейтораиз дома. Тревога ее росла.
Капитан, не теряя времени, принялся распаковывать свертки. Раскрыводин, он извлек оттуда две бутылки вина, консервы, сало-шпик.
— Фрау Аксинья, — воркующе произнес он, — пожалуйста... глас... какэто?.. рьюмки...
Аксинья поставила на стол мелкую тарелку, фужер с ярким золотымободком и на белом блюдце — зеленую чашку.
— Пожалуйста, — с еле приметной улыбкой сказал Мейзель, — еще одинтакой рьюмка... для фрау...
Вся эта затея Аксинье была не по нутру. Она недовольно сдвинулатонкие черные брови и с возрастающей тревогой в душе сказала:
— Господин Мейзель, я не пью вина, мне нельзя, у меня больное сердце.
Вероятно не желая вдаваться в объяснения, капитан вышел из-за столаи, снисходительно улыбаясь, направился на кухню. Он открыл там деревянныйшкафчик, висевший на стене, взял оттуда еще один фужер, мелкую тарелку,две вилки и чайную чашку.
Через несколько минут стол был сервирован, бутылки откупорены.Капитан зажег лампу и зашторил окна.
— Я отчень прошу, фрау Аксинья, — торжественным тоном произнескапитан, — прошу... как это по-русски?.. оказать честь... да, да!..оказать честь и пожалуйста садиться. Битте зер! Отчень пожалуйста!..Германский офицер ест высокий культур... имеем... как это?.. пиетет кженщина. О, женщина! Германский воин высоко уважать красоту женщин, о,красота, любовь ест как прекрасно! Отчень прошу, фрау Аксинья, оказатьчесть садиться...
Он торжественно говорил что-то еще, и Аксинья присела к уголку стола.
— Данке шен! — учтиво поклонившись, сказал Мейзель и только послеэтого сел сам.
Аксинью тревожило и раздражало поведение офицера — обычно суховатого,неразговорчивого, — раздражали его большие, резко очерченные ноздри. «Чтож делать-то? Неужто он вздумал споить меня? Нет, дудки! Убийца, карательпроклятый! Еще талдычит про красоту...»
— Вы пейте и закусывайте, господин. Я минуту посижу, а потом мненужно еще работать по хозяйству, — сказала Аксинья.
Капитан слегка нахмурился. Казалось, он вот-вот готов вспылить,накричать на хозяйку. Но через несколько секунд лицо его вновь смягчилосьи на губах появилась чуть заметная улыбка. Молча он наполнил фужерыкоричнево-золотистым вином из плоской бутылки и придвинул один из них кАксинье, сказал как будто опечаленно:
— О, я понимаю, фрау Аксинья... Война ест война. Будем немноговыпить, чтобы война... скоро конец!
Он поднял свой фужер и осушил его до половины. Аксинья отпила всегодва глотка и поперхнулась, на глазах выступили слезы.
— Ха-ха-ха! — вдруг залился смехом Мейзель. — Это ест искусство... О,это надо уметь... уметь пить коньяк, это ест прекрасный французский коньяк«Мартель»!
— Очень уж крепкий, — сказала Аксинья и подумала, что теперь,пожалуй, можно и уйти: капитан не будет придираться.
Но Мейзель, судя по всему, только входил во вкус. Он вынул израспечатанной плоской консервной коробки несколько маслянистопоблескивающих рыбок, положил их на ломтики белого хлеба.
— Прима! — сказал он. — Это ест португальский сардины. Очень прошу,прекрасный фрау Аксинья...
И он вновь придвинул к Аксинье фужер с коньяком и ломтик хлеба сзолотистой, лоснящейся от жира сардинкой.
— Теперь один маленький... как это?.. урок. Айн момент! — Мейзельвзял в руку свой фужер, немного поднял его, словно взвешивая, затем поднеск загорелому лицу и сделал глубокий вдох. — О, прима! Прекрасный арома...Пожалуйста, фрау Аксинья, делать так...
Точно завороженная, Аксинья взяла фужер с коньяком и зажала его владонях, а потом наклонилась над ним. Пахнуло свежими яблоками, ландышем,чуть-чуть спиртом. Почувствовав легкое головокружение, она неожиданно длясебя отпила еще глоток и в этот момент заметила на себе упорный липкийвзгляд капитана. «Что же это я делаю? А?» — удивилась сама себе Аксинья.
— Прозит! — ласково произнес Мейзель. — Твое здоровье, прекрасныйфрау Аксинья...
Она глотнула еще раз с твердым намерением после этого встать и уйти,но когда поднялась — поднялся с места и капитан, убавил огонь в лампе иприблизился к ней.
— Я люблю тебя, — горячо зашептал он, — прекрасный глаза, прекрасныйженщин, люблю...
Более недели прожил Игнат под полом дома Аксиньи. Это было для негомучительное время. Почти круглые сутки проводил он без света. Кромешнаятьма выматывала силы, расшатывала нервы, ухудшала и без того ослабевшеепосле ранения здоровье. В те дни, когда беспокойный и опасный постоялецвместе со своим денщиком уезжал куда-то, Аксинья на час-другой открывалаполовицу. В такие часы Аксинья пополняла его продовольственные запасы,снабжала хлебом, давала молока, опускала ему ведро с кипяченой водой.
Петя щебетал, как скворец на заре, рассказывал ему деревенскиеновости, с удивлением говорил:
— Ой, дядя Игнат, какая у вас отросла черная борода, прямо как всказке у Черномора...
В такие минуты Игнат забывал обо всем тяжелом, радостно улыбался,шутил.
Но скоро Петя был отправлен к родственникам куда-то в далекуюдеревню. Аксинья с утра уходила на принудительные работы. Игнат частослышал, как вверху над ним расхаживал капитан, топтался его денщик, как,стуча коваными сапогами, приходили в дом солдаты. Эти звуки выводилиИгната из себя. Ему хотелось любой ценой вырваться из подземного плена.
Вскоре, воспользовавшись отсутствием капитана, Аксинья передалаИгнату план его побега. Осуществление его не представляло особойсложности. В предвечерние сумерки, до того как Мейзель обычно возвращалсяв дом, Аксинья должна была вывести Игната из подпола и укрыть во дворе.Затем в тот час, когда она всегда направлялась во двор доить корову, ейпод покровом темноты надо было проводить Игната через заднюю калитку всад, а оттуда за деревню.
